Чисто семейное убийство - Елена Юрская

— Сядь, — угрюмо сказала я. — Сядь, нам надо поговорить…

Он послушно опустился на стульчик и жалобно посмотрел на ведущую, объявившую, что Агасси проиграл пятисетовый матч со счетом 6:4, 6:4, 6:2, 2:6, 1:6.

— В городе маньяк. Предположительно американец. Он убивает клиентов брачного агентства. Потому что лично я в такую жесткую конкуренцию просто не верю. Нам надо выяснить, какие американцы к нам сюда приезжали в последнее время, встречался ли этот гость с Онуфриевой и Косенко и кто будет следующей жертвой. По моим соображениям, это будет твоя Диночка, что только на пользу нашей Анне. Ну?

— А где Яша? — спросил Тошкин, желая, видимо, получить точку опоры, которая помогла бы ему перевернуть весь мир.

— Ты думаешь, американец — это он? — Нет, положительно сегодня целый день меня озаряло. Значит, Зибельман, подъедавшийся буквально под боком у прокуратуры, решил развлечься старым дедовским способом? По принципу «уничтожим всех непатриотически настроенных девиц». Что ж, если бы не убийства, эта позиция могла бы вызвать даже уважение.

— Ты с ума сошла, Надя. — Тошкин посмотрел на меня укоризненно и даже жестко. По спине пробежали мурашки. Такой взгляд он подарил мне при первой встрече, когда пытался посадить в тюрьму. — Ты очень и очень несерьезный человек. Вот что я тебе скажу.

— Да? — удивилась я. — Ну и что с того?

Сохранять серьезность намерений в обществе, где каждый шутит, как он крутит, и делать вид, что чувство юмора заложено в ломбард еще при перестройке, — это было для меня слишком.

— А ничего. Отдай, пожалуйста, дело Пономарева и будем считать, что твой первый, он же и последний опыт официального сотрудничества с прокуратурой оказался неудачным. Не бойся, я никому не скажу.

Он покровительственно улыбнулся и погладил мою руку.

Мужской шовинизм, многажды усиленный совместным проживанием тошкинских родственников (Яшу я теперь тоже причисляла к ним), становился невыносимым. Формулировки типа «ты моя жена и слушаться меня должна» вызывали у меня аллергию. Я начинала внутренне заикаться и косить на сторону. А чтобы не умереть от анафилактического шока, мне всегда приходилось делать операцию по удалению уже сросшегося со мной мужа.

— Не отдам, — твердо сказала я. — У меня на него большие планы.

— Ты не замечаешь очевидных вещей. Ты плохой аналитик. Ты никакой практик. Я смотрел твои бумаги. Ты должна была сделать вывод и в первую очередь проверить машину, номер которой тебе сказала старушка. Ты сделала это? — Глаза у Тошкина были холодными и злыми. Теперь он любил Яшу, а не меня…

— Нет. — Я покачала головой, признавая за собой просчет. Время от времени я была способна и не на такие жертвы, сейчас же я притворилась ветошью исключительно для того, чтобы уточнить: — Ты рылся в моих бумагах?

Тошкин кивнул:

— В своих.

Все-таки как здорово, что мне не пятнадцать лет и я не храню фантики от конфеток и счета из ресторанов. Как хорошо, что с Мишей, Яшей и Соколатым у меня снова ничего не получилось! Мой гнев мог бы быть праведным. Но подвело любопытство.

— А что за номер?

— Это служебная машина Миши Потапова. В тот вечер на ней ездила секретарь-бухгалтер Онуфриева. Она и сообщила об убийстве. Она и вызвала милицию. Уже из офиса. — Дима посмотрел на меня вызывающе сурово, не понимая, что я уже готова пролить его кровь.

— Но ведь ты знал об этом с самого начала? Знал, Димочка?

— Частично. Так что там у тебя о маньяке?

Он еще и издевался! Поскольку ничего существенного под рукой не оказалось, я бросила в него недоеденной конфетой. Он, наглец, ответил мне душем из прохладного несладкого чая. Померившись силами, мы пришли к единодушному мнению:

— Подождем, пока убьют Дину или Люду.

— Думаю, что Геннадию ничего не остается, как признаться.

Тошкин вытер покрытый испариной лоб: все-таки нелегкая это работа — применять следственные эксперименты по отношению к собственной жене. Он прямо на глазах стал дряхлеть, стареть и тяготеть к бреду в горизонтальном положении.

— Что-то мне снова плохо, — еле выговорил он. — Пойду прилягу. Снова озноб.

— Еще бы, так обожраться, — посочувствовала я.

— Надя. — Тошкин встал, и сердце мое дрогнуло. — Надя, давай не будем ссориться. Это все не так уж и важно.

— Да, в семье не без урода, — констатировала появившаяся в дверях Аглаида Карповна. Со сна она была немного опухшая, но свежая и собранная. — Когда происходят такие вещи, кто-то должен быть выше. Кто-то должен вступиться за месть клана.

— Я предпочитаю омерт[1], — буркнул Дима и, невежливо отодвинув бабушку, бросился в спальню. Как обычно — умирать…

Воссоединение наших любящих сердец снова не состоялось. Хорошо, что хоть какой-никакой обмен информацией произошел без свидетелей. А впрочем, добро пожаловать. Я даже готова составить график…

— Давайте обсудим сложившуюся ситуацию. У меня есть что вам сказать. — Аглаида Карповна заняла опустевшее место Тошкина и потянулась к сигарете.

Эта продвинутая бабушка еще и курила. Я не удивлюсь, если в старые добрые времена она была способна на канкан в английском парке.

— Вам должно быть уже известно, что… — Она замолчала, якобы собираясь с мыслями.

Я подумала, что кухоньку надо перекрасить в темно-синий, снять раковину, купить на барахолке старую черную лампу и наручники. Тогда мое новое место работы будет оборудовано по последнему слову техники. А свитер этой наглой бабушке я готова была отдать хоть сейчас!

— Мама! Мамочка! — Аня начала орать еще на лестничной площадке. Я схватилась за голову — свое самое уязвимое место — и почувствовала, что в данном случае у меня не хватит цинизма весело осмеять трагический голос собственной дочери. Ужас недавно подслушанной у студентов фразы, что все сказанное становится сделанным, прижал меня к стулу. Я представила себе американского маньяка, который притаился в нашем подъезде и теперь гонится за моим ребенком.

— Помогите, — прошептала я, глядя на Аглаиду Карповну.

— Где у вас валерьянка и оружие? — быстро спросила она.

— В аптечке, — сказала я.

Аня с неразборчивыми воплями ввалилась на кухню и мокрым носом уткнулась мне в колени. Если потом когда-нибудь меня спросят, что такое счастье, я возьму свою большую дочь и посажу к себе на колени. Представляю, конечно, эту картинку, но ничего не поделаешь — правда без прикрас всегда выглядит немного нелепо.

— Что случилось? — осторожно спросила бабушка.

Да какая разница, что случилось, если дочь жива и уже со мной?

— Я не смогла, не смогла! — захлебываясь, запричитала Анька. — Не смогла.

— И не надо, — успокоила ее я.

— Надо. Она всем сказала. Она у нас географию заменяла. А мне дво-о-ойку…

— Какая хорошая у вас дочь, — одобрительно сообщила Аглаида, почесывая за ухом дулом газового пистолета. — Сейчас уже никто так не беспокоится об успеваемости.

— Луизиана? — спросила я, чувствуя угрызения совести. Это ведь по моей халатности и неорганизованности она до сих пор смердит в городе и в школе. — Завтра, крошка, завтра, моя золотая… Я ей дам…

— Я не смогла, — уныло повторила моя дочь и всхлипнула уже из последних сил. Боевая сила ее истерики уже подходила к концу, в этом смысле она еще не была профессионалкой. — Мы рисовали гинекологическое дерево…

— Уже есть и такие? — удивилась бабушка Аглаида и так сильно приподняла вверх брови, что морщины на щеках практически разгладились. — Надо же, как я отстала от жизни.

— Ты уверена? В названии? — спросила я сердито. Ведь одно дело убивать за педагогические извращения и совсем другое — за детские оговорки. Тут нужна была ясность и справедливость. Хотя от Луизианы можно было ожидать всякого…

— Нет, но это когда кто от кого произошел, понимаешь?

— А! — облегченно вздохнула бабушка. — Авраам родил Иакова… Генеалогическое…

— И в чем проблема? — спросила я уже менее строго.

— Смотри, мама, я хотела написать тебя, деда с бабулей с одной стороны. А с другой — папу Игоря, который уже умер, папу Яшу и папу Диму. Но во-первых, у меня не хватило бумажки, во-вторых, я точно не знаю всех бабушек по этим линиям. А в-третьих, она к нам подскочила и заверещала, что столько пап не бывает.

— А ты?

Аглаида Карповна, кажется, одобрила «родительский выбор» моей дочери и готова была составить мне компанию по выяснению отношений с учительницей.

— А я сказала, как ты, мама. Отцов как псов, а мать одна. — Анна оглядела кухню светлым, невинным, практически ангельским взглядом. — И вообще она к нам придирается.

Я молчала и думала о способностях первой Анькиной учительницы. Вот уж действительно, и швец, и жнец, и на дуде игрец… Теперь открылись способности к географии. И совершенно неудивительно, что наши дети никогда не узнают, чем Тегусигальпа отличается от Парамарибо. Аглаида тоже молчала. Подозреваю, что думала она совсем о другом. Моим мыслям — постороннем.