Жизнь и приключения Заморыша - Иван Василенко

Оба священника пошли к окну и стали шептаться.

- Связался рыжий с черным, - пробормотал Артем Павлович. Мальчишки захихикали. - Ну, вы! Цыц! - прикрикнул на нас учитель. - Споем опять "Богородицу".

Мы еще немного попели и отправились наконец по домам.

Вечером я сидел в чайной. Вдруг замечаю, что все босяки и нищие, которые тут были, сразу встали со своих мест. Что такое?

Глянул в сторону двери, а там стоят оба батюшки. Не знаю почему, но у меня душа сжалась.

Зачем они пришли сюда?

* Отец (латинск.).

** О. превосходно! (греческ.)

Батюшки направились к стойке, за которой сидел отец. При виде их, он так удивился, что даже забыл пошаркать ногой, что делал всегда, когда к нам приходили важные особы.

- Здравствуйте, - медовым голосом сказал наш батюшка. Не вы ли будете Мимоходенко?

- Так точно, - ошеломленно ответил отец. - Чем могу служить?

- Мы с патером Анастаса ходили по требам в Алчевский переулок. Решили заглянуть попутно и к вам. Желательно поговорить о вашем младшем сынке, об отроке Димитрии.

- К вашим услугам, - поклонился отец и шаркнул наконец ногой.

- Да, но келейно, келейно.

- В таком случае, разрешите вас проводить в мое личное помещение. Вот сюда, пожалуйте-с, вот сюда.

И отец повел священников через кухню в наши комнаты.

Услышав, что батюшки будут говорить с отцом обо мне, я еще больше встревожился.

Босяки опять сели и задымили махоркой. Тряпичник Подберионуча сказал:

- Этот вот рыжий, что из церкви Михаила архангела, ох и скупердяй! Намедни зашел я до него во двор. "Дэатюшка, говорю, нет ли какой тряпицы негодной али там бутылок пустопорожних? Пожертвуйте бедному человеку". Вынес он мне портки дырявые и говорит: "Вот бери, плати полтину". - "Что вы, говорю, батюшка! Да за них мне самому и гривенника не дадут. Пятак им красная цена". Стали мы торговаться: он копейку скинет, я копейку накину. Торгуется и все словом божьим припечатывает: "Не собирай себе сокровищ на земле, а собирай их на небе". Терпел я, терпел, потом и сказал: "Мои сокровища всему городу ведомы, они вроде вот этих ваших портков: дырка на дырке сидит и дыркой погоняет. А вот вы, батюшка, уже два дома построили и на третий кирпич завозите. Неужто норовите в рай с тремя домами въехать?" Ох и озлился ж он! "Вон, кричит, со двора! Я думал, ты православный, а ты, наверно, татарин. Чтоб духу твоего мусульманского тут не было!" Так мы и не сторговались.

Босяки слушали и смеялись. Один из них спросил:

- А черный - это кто же будет?

- Черный - это из греческой церкви царя Константина. Он монах не простой, он поп. По-ихнему, по-греческому, перевс называется. Только так его здесь мало кто величает: больше все патером зовут, как и попа католического, хоть это и неправильно.

Служит в церкви, а живет в монастыре, что в Куркумелиевском переулке. Они, монахи эти, все там черные. Уж такая у них масть.

Действительно, в Куркумелиевском переулке стояло двухэтажное длинное здание с окнами, забранными железными решетками. Мимо я проходил всегда с жутким чувством, особенно если к решетке, бывало, прильнет бледное лицо монаха с черной бородой и черными неподвижными глазами.

- Не житье там, а малина, - продолжал рассказывать тряпичник. - Кто видел хоть одного из ихнего брата, чтоб он худой был? Все откормлены, как гуси к рождеству. Им мало того, что русская земля родит, им подавай еще разные маслины да апельсины. Каждую субботу пароход привозит подарочки из греческого государства.

- Вот бы и тебе там якорь бросить, в монастыре том, посоветовали слушатели тряпичнику.

- Во-первых, я не грек, а чистокровный русский, во-вторых, я не зверь какой, чтоб за решеткой сидеть, а главное, мне не по нраву такая жизнь - самому не есть и другому не давать.

- А говорил, все откормленные, - заметили тряпичнику.

- Э, милок, я не про то. Я люблю на княжескую ногу жить, чтоб, значит, на тройке кататься, в ресторациях шампаньское хлопать, чтобы меня цыганский хор величал, а они сидят на несметных богатствах и не вылазят из своих келий. Только и радости, что через решетку на людей поглазеть. Нет, братики, такая жизнь не по мне. Доведись в тот монастырь проникнуть, я бы живо те сокровища вынюхал и в Петербург с ними укатил, а то и в Париж, к тамошним французихам. Только они, монахи эти, никого до себя не допущают. Все там за решетками да на пудовых замках. Пойди перегрызи те решетки без зубов останешься.

- Неужто там и вправду сокровища есть? - спросил нищий старик.

- Ого! А ты не слыхал? Там столько золота да камней драгоценных, что все на свете трактиры купить можно. Но, я так думаю, монахи и сами не знают, где оно, в какой стене замуровано, сокровище это. А я бы нашел!

Ей-богу, нашел! Взял бы молоточек - и давай им выстукивать все стены. Где гулким отзовется, там оно, значит, и лежит. Один знакомый печник, которого в монастырь позвали печки перекладывать, говорил мне, что совсем было уже нашел место это, да монахи догадались, за каким зверем он охотится, и выбросили его со всем печным инструментом на улицу.

- Кто ж его упрятал там, сокровище это? Не разбойник же? - спросил нищий. - Разбойники - те награбленное добро под курганами прячут.

- А вот как раз и разбойник. Куркумели его фамилия. Аль не слыхал? Самый настоящий разбойник. По его фамилии и переулок теперь так зовется: Куркумелиевский. Было это лет сто тридцать назад, еще Екатерина сидела на престоле. В ту пору плавал по разным морям на своем разбойничьем корабле морской пират грек Куркумели. Что людей загубил - и сосчитать невозможно. Случись тут русско-турецкая война. Известно, какая промежду греками и турками была любовь: так и ловчились, чтоб голову срубить один у другого.

Подплыл Куркумели к русскому флоту и говорит графу, Орлову: так, мол, и так, желаю со всей своей командой на вашей стороне с турками драться. Ежели угодно, могу даже указать, где он прячется, турецкий флот. В Чесменской гавани прячется, вот где. Проверил Орлов - правильно, в Чесменской и есть. Ну и давай его топить.

Узнала про то Екатерина и пожаловала разбойника Куркумели званием почетного гражданина Российской империи. В придачу земель она ему надавала множество и всяких рыбных промыслов в Астраханском крае. Разбойнику и своего награбленного добра девать было некуда, а тут еще несметное богатство подвалило. И что ни день, то богаче и богаче делался он. Но чем время ближе к смерти, тем страшней ему становилось: как-то дело обернется на том свете, не придется ли раскаленную сковородку языком лизать? И вот задумал он откупиться от грехов. Понастроил богу часовенок да кампличек разных от Астрахани до самого Саратова. А в нашем городе, куда он переехал на постоянное жительство, даже выстроил агромадную церковь на греческий манер и монастырь на двадцать монашеских персон греческой нации.

Однако все на бога не истратил, а на всякий случай оставил себе пуда два золота да целую кубышку драгоценных камней. Замуровал в монастыре в стенку, а куда именно, пo старческому слабоумию, и сам забыл.

Так и помер, не отыскав своего богатства. А чтоб монахи не вздумали растаскать золото и камни и загубить свои души в разврате жизни, он на сокровище запрет наложил: кто, мол, тронет, того собственной рукой отведет на том свете к диаволу на расправу. Вот монахи и сидят на богатстве, как собака на сене: и сами не пользуются, и другим не дают.

Что еще тряпичник рассказывал, я не знаю: прибежал Витька и сказал, что отец меня зовет.

- Ага, набедокурил! Вот тебе будет теперь!

"Значит, дознались, кто цесаревича вымазал в зеленое", - мелькнуло у меня в голове.

Порог в нашу комнату я перешагнул ни жив ни мертв, Оба батюшки сидели у стола, покрытого по-праздничному новой скатертью.

Перед ними стояли тарелка с остатками голландского сыра и пустые уже рюмки. Отец строго сказал:

- Целуй у батюшек руки.

Я покорно поцеловал сначала руку белую с золотистыми пучочками волос на пальцах, потом смуглую с черными пучочками.

- Проси у батюшек прощения, - приказал отец. - Знаешь, за что?

- Знаю, - тихонько сказал я.

- Вот, батюшки, я же говорил, что он мальчик, в общем, хороший и всегда признает свою вину. Ну, скажи, Митя, в чем ты виноват, покайся батюшкам.

- В том, что вымазал... в зеленое... - выдавил я из себя.

- Что-что? - удивился отец. - Какая чушь! При чем тут зеленое! В том, что на уроках закона божьего задаешь батюшке глупые вопросы и будоражишь весь класс. Понял? Вот и покайся батюшкам. Скажи: простите, батюшки, я больше не буду.

Но у меня будто язык прилип к гортани. Во-первых, почему я должен каяться не только перед нашим батюшкой, но и перед чужим?

Во-вторых, я глупых вопросов нз задавал. И, в-третьих, что ж это получается? У нас общество трезвости, а батюшки в один присест выдули целый графин водки.

- Что же ты молчишь? - с досадой спросил отец.

- Я думаю, - ответил я.

Наш батюшка развел руками:

- Слышали, патер Анастасэ? Он думает. Как вам это нравится?