Жизнь и приключения Заморыша - Иван Василенко

- Я - зайцем.

- Зайцем, брат, и за сто лет не доедешь. На каждой станции выбрасывать будут. В-четвертых...

- В-третьих, - поправил я.

- В-четвертых, - продолжал упрямо Илька, - куда тебе, заморышу, поубивать стражников! Я и то одним пальцем могу тебя перешибить, а стражник на тебя дунет - и ты свалишься.

Все это было правильно. Я растерянно молчал.

- То-то, - сказал Илька. - А в-третьих, надо быть гипнотизером.

- Что-о? Гипнотизером? - удивился я,

- Или индусским йогом.

- Да зачем же? - не понимал я.

- Зачем, зачем... Очень просто: приедешь, загипно* тизируешь стражников и прикажешь выпустить Петра, Они не только выпустят, а еще и колбасы, и сала, и буханку хлеба на дорогу дадут.

Я сначала опешил, а потом сказал:

- Сам ты дурак, Илька! Какой же я индус?

- А дурак, так незачем со мной и разговаривать, - обиделся он.

- Да я и не собираюсь больше говорить. Я даже жалею, что рассказал тебе про Петра. Я тебе про дело, а ты про йогов.

- Ну и не говори. Подумаешь, за язык его тянули!

Так, слово за слово, мы поссорились.

Я схватил книжки и ушел.

Я ГОТОВЛЮСЬ СТАТЬ ГИПНОТИЗЕРОМ

Мы по-прежнему жили в чайной-читальне общества трезвости, посредине базарной площади, в окружении бакалейных лавок, лотков со свежими судаками и рыбцами, возов с картошкой и капустой, сапожных, слесарных и лудильных будок. К базарному гомону мы давно привыкли и уже не замечали его. Как и раньше, никакой трезвости у нас не было: ходили к нам босяки, нищие, мелкие жулики - сплошь все пропойцы. Только дамыпатронессы, после того как Петр помазал грязной тряпкой купчиху Медведеву по лицу, стали реже к нам заглядывать. Да вот еще сильно поседела голова у отца.

Впрочем, он оставался таким же, каким был: все так же принимался за "верное" дело и все так же ничего, кроме убытка, из "верного" дела у него не получалось. Однажды осенью он закупил семь возов картошки и свалил ее в подвал под чайной. Для этого он даже настлал в подвале деревянный пол и побелил стены, что ему обошлось в копеечку. "Вот посмотришь, - говорил он маме, - весной я за нее вдвое дороже возьму. Будет детишкам на молочишко! Верное дело!". Вскоре картошка стала прорастать, из нее полезли белые прутья. Мы всей семьей спускались в подвал, чтобы ломать эту противную поросль. Но прутья все перли и перли из картошки, и к весне она вся сморщилась, будто испеклась в золе. Когда отец понес ее в цибарках на базар, никто не покупал.

Так она вся и сгнила. Той же весной отец затеял новое "верное" дело, но уже не в подвале, а на чердаке. Он нанял каменщиков и плотников, и те пробили в кирпичной стене дыру на чердак и пристроили к ней со двора деревянную лестницу с перилами.

Отец закупил две сотни свежих рыбцов, просолил их и развесил на чердаке.

"Вот и все, - сказал он, - пусть теперь сами доходят. Осенью, знаете, почем вяленые рыбцы? Им цены нет! Верное дело!" Может, так бы и было, но в рыбцах завелись черви, и рыба пошла на свалку.

А мне с Витькой достался чердак. Подвал нам не очень нравился: там сыро, пахнет гнилью. А на чердаке сухо, даже жарко, никто нас там не видит, делай что хочешь. Здорово! Из-за этого чердака Витька даже остался на второй год в классе. Да-да! Витька, который был умнее меня в сто раз, прекрасно играл в шахматы, самые трудные задачи по арифметике решал, как орехи щелкал, остался на второй год. А почему? Он забирался на чердак и там запоем читал "Две Дианы", "Королеву Марго", "Сорок пять" и разные другие романы Александра Дюма. Совсем забросил уроки. Ну и остался.

И вот что удивительно: отец, когда узнал, что Витька не перешел в следующий класс, даже не ругал его, а только развел руками и назвал учителей шарлатанами, - так он был уверен, что Витька пострадал невинно. А Витька ходил с таким видом, будто сам удивлялся, как это случилось, что он, старший брат и умница, оказался в одном классе со мной, заморышем и дурачком, с той лишь разницей, что его посадили в основной класс, а меня в параллельный. Впрочем, я к весне переболел скарлатиной, остался тоже на второй год, и Витька опять обогнал меня на один класс.

Вернувшись после ссоры с Илькой домой, я сел за уроки. Решал задачи, переписывал в особую тетрадочку наречия с буквой ять - возле, ныне, подле, после, вчуже, въяве, вкратце, вскоре, - а сам думал: хоть Илька и наплел чепухи, а хорошо бы и вправду научиться гипнотизировать. То ли дело сказать человеку: "Спи!" - и он сейчас же заснет, будь то городовой или сам полицмейстер. А потом ему приказать: "Танцуй!" или "Сбегай в сад купчихи Медведевой, нарви там яблок и принеси мне целую корзину!" Но тут же мои мысли опять вернулись к Петру. Отец любит говорить: "Время - лучший врач, оно все залечит". А у меня получилось не так. Когда я вернулся после скитаний домой, то так этому обрадовался, что почти не думал о Петре. Но чем дальше, тем я чаще вспоминал о нем. Мне все сильней и сильней делалось жалко его. Вот я хожу в школу, ем, пью, бегаю с ребятами купаться в море, играю с ними в чехарду, а он в это время возит на каторге тачку, прикованный к ней железной цепью... Когда я был поменьше, то становился на колени в углу перед иконой и шепотом просил бога, чтобы он освободил Петра. Но однажды за этим занятием меня застал Витька. Он засмеялся и сказал: "Ну и дурак! Стукаешься лбом, а бога нет!". Я ему не поверил и даже сказал, что за такие слова его на том свете черти будут поджаривать на раскаленной сковородке. В тот же день я спросил отца, правда ли, что бога пет. Отец сначала накричал на меня, потом помолчал и сказал: "Кто его знает, есть он или нет его. На всякий случай надо молиться, а вдруг он есть". После этого у меня пропала охота просить бога о Петре: что же его просить, когда в точности не известно, есть он или его нет! Отец еще говорил так: "На бога надейся, а сам не плошай". Эта поговорка мне больше подходила. Я все чаще задумывался, как бы мне самому, без бога, освободить Петра. И вот хоть я и поссорился с Илькой, а слова его о гипнозе крепко запали мне в голову. О йогах и гипнотизерах, конечно, не один Илька в то время говорил.

Многие говорили. Я знал, что даже книжки такие продавались.

Одна книжка называлась "Хатха-йога". Написал ее какой-то Рамачарак, наверно индус. На вид она была неважненькая, но стоила целых 90 копеек. Другая книжка продергивалась шелковыми малиновыми шнурами, переплет на ней был сафьяновый, обрез золотой, не книжка, а прямо библия. Называлась она "Таинственная сила" и стоила 3 рубля 50 копеек. Обе книги были выставлены в витринах книжного магазина на Петропавловской улице. О том, чтобы купить их, я, конечно, не мог и мечтать. Но я нашел другой выход. Отец, как служащий учреждения городской управы, бесплатно брал в библиотеке книги для прочтения. На другой день я взял его абонемент и отправился на Петропавловскую. Когда я подал записочку с названием книг, библиотекарша насмешливо сказала:

- Ты что, йогом хочешь сделаться?

- Ага, - ответил я.

"Хатха-йога" она мне выдала, а "Таинственную силу", как книгу дорогую, разрешила читать только в библиотеке. Хоть близились экзамены, я совсем забросил уроки и все читал и читал эти книги.

Конечно, главное было в том, чтобы при помощи гипноза освободить Петра. Но тут было и другое. Всю жизнь я чувствовал себя хилым, щуплым, слабым. Обидеть меня мог всякий, кому вздумается, и в обидчиках недостатка не было. Чем больнее меня обижали, тем чаще я видел себя в своих мечтах сильным и ловким. То я вышвыриваю из чайной самого Пугайрыбку, как это сделал когда-то Петр. То на глазах у Дэзи одним ударом кулака сшибаю с ног гимназиста-верзилу, который осмелился назвать меня заморышем. То выступаю в цирке и, опять же на глазах у Дэзи, ставлю на колени здоровенного быка... А эти книги как раз и толковали, что надо сделать, чтобы достигнуть силы и могущества. Надо укреплять волю и развивать тело. Этими упражнениями я и занялся на чердаке, где меня никто не видел. Я вытягивался сколько возможно вверх, затаивал дыхание и так стоял, внушая себе, что я не человек, а деревянный столб. Или ложился на бревно, переставал дышать и опять внушал себе, что я тоже бревно.

"Я бревно, я бревно, я бревно", - повторял я про себя, пока не делалось обидно: какое же я бревно!

В книжках рассказывалось, что индусские йоги переставали дышать, их опускали в могилу и засыпали землей. Когда через час-два откапывали, у йогов постепенно восстанавливалось дыхание, они оживали. Забегая сильно вперед, расскажу один случай.

Было это в 1922 году. Я лежал в палате санатория для нервнобольных. Открылась дверь, и на пороге появился странный человек: очень бледное лицо, черные усы и бородка, жгучие черные глаза. Пальто, сразу видно, заграничное, только вшита в один рукав поперечная коричневая полоска. Такие полоски, как известно, вшивали за границей в одежду гражданскопленных. Человек посмотрел на меня и беззвучно засмеялся. Решив, что в палату забрел сумасшедший, я уже хотел позвать на помощь, но человек сел на стул у моей кровати и вежливR объяснил: