Из шпаны – в паханы - Евгений Сухов

Москва. Здание ЧК на Лубянке

– Я неоднократно пытался связаться с вами по телефону, товарищ Камаев, – Сверчинский прикурил папиросу, дунул на спичку и бросил ее в пустую стеклянную пепельницу. Заметил, как собеседник отследил взглядом его движение. – Но, признаться, из этой затеи так ничего и не вышло.

– Я был занят, товарищ Сверчинский. Боюсь, что у меня и сейчас не слишком много времени на общение с вами. Чего вы хотите?

– Я слышал, вы взяли Резо Зурабишвили.

Сверчинский не спрашивал. Его слова звучали как утверждение. Дымовая завеса на мгновение скрыла словно высеченное из гранита лицо казанского чекиста. Камаев убрал в стол портрет покойной супруги, а заветный патрон перекочевал в правый карман кожаной куртки. Виктор Назарович стиснул его большим и указательным пальцами.

– Взяли.

– А Сергея Бармаша?

Камаев нахмурился.

– Кто это?

– Рекрут.

– Нет. Его мы пока не взяли. Но в скором времени обязательно.

– Зурабишвили дал показания?

– Не дал. Его поместили в Бутырскую тюрьму. Будем работать.

Улыбка тронула губы Сверчинского. Казалось, все сказанное московским чекистом чрезвычайно его порадовало. Камаев, напротив, остался мрачен и скуп на какие-либо эмоции. Кондрат Сергеевич еще раз энергично затянулся, разогнал дым рукой и резко подался вперед.

– Это хорошо, товарищ Камаев. Это очень хорошо.

– Что «хорошо»?

– Что Зурабишвили пока не расстреляли. А то, что он находится у вас именно в Бутырской тюрьме, еще лучше, – Сверчинский буквально ликовал, и причины такого поведения казанского коллеги оставались пока для Камаева загадкой. – У меня есть информация, способная помочь в работе с Зурабишвили.

Пальцы Камаева, массировавшие в кармане патрон, остановились. В ящике его стола уже лежал приказ о расстреле Зурабишвили. Те три дня, что Резо провел в заключении, не принесли никакого результата. Ломаться грузин не собирался. Виктор Назарович уже уверился в том, что склонить его к сотрудничеству с ЧК невозможно. Следовало искать другие подходы к Рекруту, а Зурабишвили списать, как отработанный материал. Однако слова Сверчинского возродили блеск в глазах московского чекиста. Если еще имелся хоть какой-то шанс...

– Что это за информация?

– Взгляните сами, – Сверчинский расстегнул плащ и вынул из внутреннего кармана несколько исписанных каллиграфическим почерком листов бумаги. Передал их через стол Камаеву. – Здесь дело, которое было возбуждено против Зурабишвили в Казани в тринадцатом году. Ознакомьтесь с ним повнимательнее.

Камаев приступил к чтению. Вдумчиво и основательно. Он не пропускал ни одной строчки из написанного. Сверчинский внимательно наблюдал за его реакцией. Когда Виктор Назарович перевернул третий по счету лист и взялся за изучение четвертого, казанский гость негромко прокомментировал:

– Дальше изложено все, что мне удалось узнать о Екатерине Калюжной. А также о человеке по имени Михаил Гроссовский. Если вы обратили внимание, товарищ Камаев, он в некоторой степени фигурировал в том деле тринадцатого года. Узнал я немного, но вся основная информация налицо. Как раз то, что нам требуется. Я не говорю, что это обязательно сработает. Но попробовать стоит. Тем более что по стечению обстоятельств Михаил Гроссовский находится сейчас в той же самой тюрьме, что и Резо Зурабишвили...

Камаев закончил чтение. С сосредоточенным видом сложил листы в прежнем порядке и побарабанил по ним пальцами. Сверчинский видел, что спокойствие сотрудника московского ЧК напускное. В изложенной информации Камаев уловил главное. Это было видно по его глазам. В том, что перед ним находится такой же профессионал своего дела, как и он сам, Сверчинский не сомневался.

Камаев резко поднялся на ноги. Стремительно прошелся до зашторенного окна, развернулся и так же быстро вернулся обратно. Уперся кулаками в жесткую крышку стола.

– Я могу оставить эти бумаги у себя? – спросил он.

– Разумеется, – Сверчинский потянулся и загасил папиросу в пепельнице двумя порывистыми тычками. – Для этого я вам их и привез.

Камаев убрал листы в ящик, запер его и вновь совершил быстрый энергичный рейд до окна и обратно. В голове Виктора Назаровича зрел определенный план действий. На какое-то время он даже забыл о патроне в кармане своей куртки. Сверчинский не торопил московского коллегу с решением.

– Но девушка умерла? Так? – последовал новый вопрос Камаева.

– Умерла.

– А пацан?

– Трудно сказать. Ответ на этот вопрос может дать только Гроссовский.

Камаев остановился за спиной Сверчинского.

– Едемте, Кондрат Сергеевич.

Камаев запросил автомобиль, и оба чекиста ровно через две минуты спустились вниз. Водитель Виктору Назаровичу не требовался. Он сел за руль сам. Сверчинский расположился рядом.

– В деле не достает только одного пункта, – сказал Кондрат Сергеевич, когда автомобиль стартовал от здания Лубянки. – За что был арестован в девятнадцатом году Михаил Гроссовский?

Камаев помедлил с ответом.

– Я этим делом не занимался. Но, полагаю, что-то связанное с антисоветской деятельностью.

– Почему же он не расстрелян? Да и суда над ним до сих пор не было...

– Вот это нам и предстоит сейчас выяснить, товарищ Сверчинский, – весьма прохладно отозвался Камаев.

Откровенно говоря, судьба политического заключенного Михаила Гроссовского занимала чекиста мало. Куда больше его интересовал в данный момент Резо Зурабишвили. Если все, что удалось раскопать казанскому коллеге, – верно, подцепить Резо на крючок будет значительно проще. Камаев почему-то был уверен, что это непременно сработает. С чисто психологической точки зрения Резо относился к категории тех людей, для кого подобная информация будет иметь немалый вес. В практике Камаева такого рода инциденты уже случались...

Автомобиль стремительно набирал скорость, держа курс на Бутырскую тюрьму.

Москва. Хитров рынок

Пантелеймона трясло, как при лихорадке. В силу своей тщедушной болезненной комплекции и природной трусливости держатель одного из майданов на Хитровке предпочитал держаться в стороне от каких-либо разборок. Предоставить барышень для развлечений, договорится с перекупщиками, распорядиться, чтобы клиентам чувствовалось вольготно в его заведении, – это пожалуйста. Тут его, как говорится, и упрекнуть нечем. Но к тому, чтобы перед его собственным носом грозные парни размахивали «наганами», Пантелеймон не привык. Хотелось кричать и плакать одновременно. Он с огромным удовольствием сказал бы все, что от него хотели услышать, но беда состояла в том, что сказать-то ему как раз было и нечего. Но, поди, убеди в этом Митяя. И уж тем более Рекрута, которого Пантелеймон видел впервые, но о котором был немало наслышан в последнее время.

– Он не мог не объявиться у тебя.

Стоящий позади Пантелеймона Митяй положил обе руки майданщику на плечи. Пантелеймона затрясло еще больше. Зубы стучали друг о друга. По спине градом катился пот. Пантелеймон покосился на Рекрута. Жиган стоял справа от него, упершись одной ногой в подлокотник кресла и по-прежнему прижимая холодное дуло «нагана» к щеке майданщика. Под широким козырьком «восьмиклинки» глаз Рекрута практически не было видно.

– Я и не говорю, что он не объявлялся, – Пантелеймон хотел было дернуться, но Митяй жестко удержал его на месте. – Поймите же! Да, Графин был здесь. Он провел у меня всю минувшую ночь. А утром ушел... Я не знаю, куда. Графин же не станет мне докладываться. А я... Я не знал, что он вам нужен. Да и не вмешиваюсь я в подобные дела. Ты же меня знаешь, Митяй. Мое дело маленькое, а все эти войны...

– Он был один? – оборвал майданщика Рекрут.

«Наган» еще плотнее уперся Пантелеймону в щеку.

– Что?.. Нет... Конечно, нет. Он провел ночь с бабой. С Глашкой. Она постоянно тут отирается. Митяй, вон, знает, кто это.

– Приходил Графин один? – уточнил Рекрут.

– А! Приходил один. Да. А потом с Глашкой они...

Жиган опустил оружие и отступил от кресла. Митяй тоже убрал руки с плеч майданщика. Чиграш рывком поднял Пантелеймона, ухватившись за отворот тулупа, и потащил его в смежную комнату. Пантелеймону оставалось уповать лишь на то, что новые хозяева Хитровки будут к нему милостивы и не лишат жизни прямо сегодня.

– Кто такая эта Глашка? – спросил Рекрут, подсаживаясь к столу.

– Маруха. Ничего, смазливая бабенка. Кочует от майдана к майдану. Я сам познакомил ее с Графином, когда тот на свободу вышел. Хотел, так сказать, взбодрить его. А он к Глашке и прикипел. Она тоже была не против. На подарки марухам Графин никогда не скупился. И ему хорошо, и ей польза.

Рекрут кивнул. Митяй сел напротив и снял шляпу. Остальные жиганы к их столику не приближались, предпочитая топтаться ближе к выходу. Чиграш появился на пороге смежной комнаты. Рекрут поднял на него взгляд.