Голова, которую рубили - Александр Матюхин

Постепенно темнело, ночь брала бразды правления в свои руки. Свернув несколько раз, мы очутились в каком-то неизвестном мне уголке города, где не было не только фонарей, но и столбов с проводами. Пусто было, тихо и темно. Мурашки забегали по коже и затылку. Дождь полил сильнее, перерос в настоящий ливень, хотя ветра по-прежнему не было. Струи дождя хлестали по лицу. Хорошо хоть шею согревало горячее дыхание Севы (как бы двусмысленно это ни звучало, но действие имело место, и тут уж ничего не поделать).

Наконец наступил долгожданный момент — мы остановились около погруженной во тьму многоэтажки.

— Здесь, — бодро произнес Сысоич, который, собственно, ни капли и не устал, поскольку его несли на руках, — Ведем себя прилично, разговаривать буду я… и чтобы никаких матерных слов!

— П-почему?

— Хочешь проверить? — В окружающей темноте вопрос Сысоича прозвучал более чем зловеще. Я поежился. — Тогда за мной!

Сысоич, а следом и вся наша скромная процессия направились к единственному подъезду…

Глава девятая

1

Времена моей бурной и не слишком праведной студенческой жизни канули в Лету довольно давно, однако я до сих пор в страшных снах вижу университетское общежитие, в котором провел больше времени, нежели в самом университете.

Помню обшарпанные стены, желтую от старости и грязи побелку, черные кляксы на потолках и обгоревшие плафоны в форме семисотлитровых банок, огромное количество надписей, начиная от примитивных «Саня здесь жил» и заканчивая более высокими по развитию изречениями «Как говаривал Эйнштейн — Е=МЦ2». Причем тот факт, что «Ц» нужно было писать по-латински, талантливого автора фразы ничуть не смутил.

Дом, в который мы вошли, изнутри мало чем отличался от вышеупомянутого общежития. Только выглядел веков эдак на пять старше. Первые два этажа мы протопали в полной темноте, интуитивно различая лестничные пролеты и холодные металлические перила, и я в полной мере ощутил на себе значение фразы «Наступать на пятки». Подошва на многострадальной кроссовке оторвалась окончательно, держась за жизнь обрывками ниток. Сева за спиной бурчал какие-то извинения, но его было не очень-то и слышно.

На третьем этаже мутно горела лампочка. Света от нее было меньше, чем от свечки, выставленной в чистом поле во ржи, и хватало его ровно настолько, чтобы разглядеть силуэт Капицы с головой Саря в руках и несколько дверей, обитых одинаково черным и обшарпанным дерматином.

— А на какой нам этаж? — шепотом осведомился я.

Мне никто не ответил, а на четвертом этаже вновь наступила темнота.

Дальше я уже не считал, плюнул на все это и шел в полном неведении, куда и зачем мы поднимаемся. Узкие ступеньки стали казаться одной бесконечной ребристой лентой, а бесконечные повороты на лестничных пролетах создавали впечатление, что мы бредем на одном месте, по кругу.

Потом вновь возникла мутная лампочка и драный дерматин на дверях. Капица остановилась. Пока ждали изрядно отставшего джинна, я успел разглядеть, что одна дверь разительно отличалась от остальных. Все трещинки и царапины на дерматине были аккуратно заштопаны, а под ручкой даже красовалась здоровенная заплата. Сама же дверная ручка была исписана какими-то странными узорами (рунами, наверное, а может, иероглифами), на уровне моего носа был глазок, а сбоку звонок-кнопочка зеленого цвета.

— Еще раз напоминаю — ведите себя прилично, — сказал Сысоич, когда подоспел запыхавшийся и от этого чрезмерно зеленый в свете лампы Ирдик. — Миша Кретчетов может вести себя несколько странно, так что не удивляйтесь.

— А он к-как выглядит? — спросил Сева. — Ну, чтоб з-знать, как реагировать.

— На месте разберешься.

Капица нажала кнопку звонка. Где-то в глубине квартиры раздался мелодичный изумрудный звон (самое интересное, что я ни разу в жизни не слышал изумрудного звона, но что-то мне подсказывало, что звук был именно таким).

В глазке на мгновение потемнело, потом громкий бас из-за двери сказал:

— Как вижу — Сарь Сысоевич, Капица, Яркула Беркович и тот самый Иердец Зловещий.

— Совершенно верно, — отозвался Сарь, — это мы.

— И два человека. Виталий Виноградов и Сева Щуплов, — сказал бас тоном человека, встретившегося с близкими друзьями.

— Да, — робко ответил я, опережая Сысои-ча. — А мы знакомы?

— Не думаю. Судя по вашим аурам и мыслям, какие сейчас витают вокруг и около, вы пришли по важному делу.

— Совершенно верно, Миша, — сказал Сарь. — Мне кажется, если ты откроешь и впустишь нас, мы сможем поговорить о причинах, побудивших нас прийти к тебе.

— Давайте не будем торопиться. Рассудим так. Раз вы пришли по делу, значит, для меня открываются широкие перспективы для очередного внеурочного заработка. Верно? Тогда сначала поговорим о цене.

Яркула громко поперхнулся.

— О цене, — невозмутимо повторил бас из-за двери. — Не могу же я оказывать услуги населению бесплатно?

— Как тебе сказать… — начал было граф, но Сысоич его перебил:

— В наше время никто не работает бесплатно, Миша. Впусти нас, и мы договоримся.

— Сначала деньги.

— Сначала мы хотим зайти.

— Деньги.

— Подумай сам, Миша, не впустишь — не будет денег.

За дверью возникла глубокая, почти ощутимая пауза.

— Покажите, сколько предлагаете, — сказал Миша через некоторое время.

Капица извлекла на свет толстенную пачку зеленых банкнот и поднесла их к глазку. У меня при виде такого огромного количества денег отвисла челюсть.

— Чуть подальше, пожалуйста, — попросил бас. — А они всамделишные?

— Самые что ни на есть, — ответил Сысоич, — даже с порядковым номером в левом нижнем углу.

— Ага. И сколько там?

Сысоич назвал цифру с восемью нулями. Такую сумму целиком (да и частями) мне не доводилось видеть ни разу в жизни. Пришлось приложить максимум душевных усилий, чтобы не выхватить пачку из старушечьих рук и не ринуться прочь, в темноту, по лестнице.

— Вот, помню, несколько месяцев назад один мой знакомый — не совсем близкий, но достаточно для того, чтобы одалживать у него мелочь на телефон, — тоже приволок в свою комнату энную сумму денег, — заговорил Миша Кретчетов. — Жил Дедок Бесноватый, а именно так его звали, вы, граф, наверное, его знаете…

Яркула неуверенно кивнул. Судя по всему, он тщетно пытался вспомнить, о ком идет речь. А чревовещательный бас самозабвенно продолжал:

— Жил он в то время, как я уже говорил, на втором этаже замка Тьмы в третьей слева от лестницы комнате. Во второй обитал сумасшедший изобретатель карманных монстров Сашкен Штейн, уж не знаю, за какие заслуги его вообще в замок пустили, а первая комната пустовала. Она и сейчас пустует, потому что лет пять назад там жило одно существо, видом и запахом своим напоминающее… мм… как бы это помягче сказать… в общем, воняло на втором этаже страшно. После того как хозяева Замка, Жен и Свет Тьмы, с помощью пяти флаконов дихлофоса выкурили существо, а потом и вовсе сдали его в психиатрическую больницу имени доктора Сивухи, запах из комнаты ничуть не выветрился, а, наоборот, стал гуще и по ночам, приобретая незамысловатые, но чудовищные формы, летал по замку, пугая своим видом и зловонием всех его обитателей. Поговаривают, что после одной такой прогулки от удушья скончались шестнадцать мелких Женовых родственников (я вздрогнул), еще семьдесят четыре пропали без вести, а троих нашли — где бы вы думали?

— Миша, мы по чрезвычайно важному делу, — мрачно вставил Сарь.

— …в колодце! — объявил бас. — У вас срочное?

— Самое срочное, — сказал граф Яркула.

— Ладно, я в самом деле немного заговорился, — сказал бас, — Как раз на днях решил надиктовать на диктофон свои мемуары, вот и затянулся в дело по самые уши.

Дверь со скрипом отворилась.

— В зал, пожалуйста, — громко сказал бас с потолка. Я, уверенный, что там находится динамик, посмотрел наверх, но там был белый потолок и одинокая, но яркая лампочка.

— Странно, — пробормотал Сева за моей спиной.

Хотя, с другой стороны, чего это я так удивляюсь? Со вчерашнего вечера столько вокруг происходит, что пора бы уже привыкнуть. Наверняка хозяин квартиры обладает даром перемещения голоса или является каким-нибудь редким видом инопланетного микроба. А еще что там Сарь говорил насчет чревовещателя?

Бросив последний взгляд на потолок, я последовал за остальными в зал. Минуя кухню, увидел, что она совершенно пуста, за исключением казенного крана, одиноко торчавшего из стены, и газовой плиты BOSH. В зале было так же «темно, и тихо, и уныло», как говаривал один детский поэт. Шесть стульев подпирали стены, и одна табуретка стояла посередине. Не было даже обоев — голые бетонные стены, обклеенные газетами, и лампочка, как в коридоре и на лестничном пролете. Это укрепило меня в предположении, что странный Миша Кретчетов добровольный отшельник, лишивший себя почти всех земных благ. Присаживаясь на стул, я спросил у Яркулы шепотом, что все это значит.