Зеленое море, красная рыба, черная икра - Леонид Словин

На столе у Гезель алели тюльпаны, я понял, что их принесли Баларгимовы.

– Игорь Николаевич! – Жена Баларгимова знала, как меня зовут. В некотором смысле мы даже были лично закомы: я был у нее дома. – Что с моим мужем? Уж вроде теперь тише воды и ниже травы! И пьет меньше… Все знают! А все равно таскают…

– Проходите в кабинет, – пригласил я.

– Вам звонил Бала, – отрапортовала тем временем Гезель. – У него все в порядке. Состояние Миши Русакова удовлетворительное. Передал привет. И еще директор заповедника. Просил приехать. У него для вас сюрприз: какие-то бумаги Сережи Пухова…

– Докладная?

– Да. Кажется, докладная.

– У Садыка характер непредсказуемый, – пожаловалась Баларгимова, устраиваясь в непосредственной близости от меня. – Я всегда говорю ему: ты, Садык, сначала делаешь, потом говоришь, потом уже думаешь! А надо все наоборот…

Она говорила одна и не замечала этого. Дочь обидчиво поджала губы, взглянула на часики.

«В семейных неурядицах дочь, должно быть, держала всегда сторону отца, – подумал я. – И не бескорыстно!» – Я представил, как Баларгимов под настроение дарит ей то шерстяную кофточку, то модные импортные часики.

– Вся беда оттого, что люди нам завидуют… – тянула свое Баларгимова. – Считают чужие деньги! Отец работает, дети послушные. Дочка на третьем курсе… Дом, правда, совсем развалюха. Стыдоба от соседей… Вы видели!

– Зато дача! И неплохая! – раздраженно заметила дочь.

Как многие неумные люди, она была не удовлетворена степенью внимания к себе и дала это понять.

– Одно слово – что дача! – Баларгимова колыхнулась рыхлым, как у медузы, телом. – Малю-ю-сенький домик. Остался отцу от дяди… Три комнатки.

– Четыре!

– Четвертая совсем крохотная! Вроде чулана!

– Часто бываете там? – спросил я.

– Когда? И зачем? Работы хватает, – Баларгимова махнула рукой, – Муж иногда заедет. Там у него гараж.

– Никто постоянно не живет?

Она пожала плечами, бесформенный бюст ее на мгновение слегка округлился.

– Одно время соседка жила. Ребеночек у нее. С мужем разошлась. Молоденькая. Пусть живет! Римка Халилова…

Дочь быстро испытующе взглянула на мать, но та была спокойна. То ли не видела ничего необычного в том, что молодая одинокая женщина живет на их даче, то ли не хотела трепать себе нервы.

– Дача тут, в городе?

– В Дашкуди.

Я видел это название по дороге к метеостанции. Одинокий столб на краю трассы, и грунтовая дорога, уходящая к морю среди барханов.

– Халилова и сейчас там?

– Зачем? Это больше года назад было! Муж ее уехал. Она снова дома. Рядом. Видели – голубые наличники? Так вы ничего и не можете нам обещать? – спросила Баларгимова. – Скоро ли его отпустят?

– Пока нет. Я задержал его на четырнадцать суток. Он на том берегу. К сожалению, ничего больше не могу вам пока сказать.

Они ушли. Дочь Баларгимова не пожелала со мной проститься, обидчиво поджала губу. Я подумал, что падение отца не послужит ей уроком, поскольку теперешнее ее существование – это только борьба за то, чтобы ее признали. Ничего другого я не обнаружил в ее красивой головке, пока мы разговаривали.

Контора Сувалдина находилась в двухэтажном доме старинной кирпичной постройки на самом берегу.

Кабинет орнитолога, увешанный фотографиями и диаграммами, был похож на музей. В центре, на видном месте, висела уже знакомая мне цитата из Красной книги: «Каждая нация перед лицом мира несет ответственность за сохранение природы».

Сувалдин, не поднимаясь с кресла, протянул мне обе руки; его постоянные атрибуты – шляпа, бинокль и костыли – находились рядом.

– Слава богу! Нам удалось сначала полностью выявить, а потом и ликвидировать очаги поражения птицы. Потери качкалдаков меньше, чем я ожидал…

Он принадлежал к той категории людей, чье слово превращается в проповедь.

– Но сколько еще невежества, непросвещенности! Люди злонамеренно распускают слухи, натравливают на водоплаваю щих… «Рыбы нет – потому что ее съели птицы!» Или: «Лещей съели бакланы…» Но подумали бы – может ли баклан заглотить рыбу, которая больше его самого!..

Он взял со стола тонкую пластмассовую папку.

– Это докладная Сережи. Вернее – копия. А это… анонимное письмо. В нем написано, что я… автор книги в защиту рыбоядных птиц… отравил качкалдаков! Чтобы улучшить отчетность…

Анонимка была исполнена тем же почерком, что и полученная мною. Текст был тоже идентичен, как и школьная бумага. Мне показалось, над нижним ее краем тоже виднелось крохотное жирное пятнышко.

– Докладную я возьму, – сказал я. – А заниматься анонимкой у меня просто нет времени…

– Что я по закону обязан с ней сделать? Кому-то отправить.

– Спустите ее в унитаз.

– Можно? – Он обрадовался.

Я поднялся.

– Вы не осмотрите наш кабинет? В этой комнате результаты моей десятилетней деятельности на берегу…

– К сожалению.

– Я понимаю, – с горечью сказал он. – Но в следующий раз вас ждет знакомство с фламинго!

– Тут водятся фламинго? – Последний раз я видел их еще школьником – в зоопарке.

– И не только они… – Он указал на фотографию на стене. – Волки гонят по мелководью двадцать восемь сайгаков. Лучшая моя работа.

Я задержался.

Снимок сделан был, очевидно, с вертолета, с небольшой высоты. Желтое, расплывшееся по краям пятно – головы и спины каких-то крупных парнокопытных, схваченных на бегу фотокамерой. Сумасшедшая гонка. Белая пена. Зеленая гладь моря. И темно-серая длинная тень хищной догоняющей стаи…

– Знаете, что я подумал? – сказал Сувалдин. – Лучше ей висеть в вашей экологической прокуратуре… – Он, конечно же, был фанат. – Она всегда будет напоминать вам о защите слабых! Увозите!

Он хотел кого-то позвать, чтобы сняли фотографию, но я его отговорил.

– Потом… Сколько, сказали вы, здесь сайгаков?

– Двадцать восемь. Можете не считать.

Знал ли он так же точно количество преследователей Пухова?

Сувалдин оставался нейтральным в больших рыбных войнах последнего столетия. Не пытался ли он таким способом сохранить своих качкалдаков и фламинго?

«…Я убедился и том, – писал Пухов в докладной на имя руководства Главрыбвода, что на участке обслуживания 1-й инспекции рыбоохраны идет незаконный массовый вылов осетровой рыбы, о котором все знают, но не принимают никаких мер. Браконьеры в дневное время в присутствии работников рыбоохраны и милиции причаливают к берегу в районе метеостанции, где реализуют выловленную рыбу… Начальник рыбнадзора непосредственной борьбой с браконьерами занимается мало, передоверяют работу старшим рыбинспекторам, каждый из которых является полновластным хозяином на своем объекте. В ответ на мое замечание о положении дел на участке обслуживания 1-й инспекции мне сразу дали понять, что это не мое дело. Между тем положение на участке очень серьезное.

Браконьеры устанавливают ежедневно по 3 – 5 калад по 2000 – 5000 крючков, которые круглосуточно и круглогодично находятся в море. Ими используются большие самодельные лодки с 4 – 5 подвесными лодочными моторами, которые могут брать на борт до 2 тонн рыбы.

В летнее время калады устанавливаются недалеко от залива, а зимой их ставят далеко в море, куда на лодке едут более двух часов, ориентируясь по компасу.

Выходя в море трижды в течение суток, они вылавливают за каждый рейс по 700 – 800 килограммов рыбы чистым весом, а в сентябре – октябре обычно около одной тонны за выход. Зимой, выходя в море один раз в сутки, вылавливают в день 300 – 500 килограммов рыбы.

«Ездоки», по принятой среди браконьеров терминологии, за каждый выход в море получают от шефа лодки по одной штуке осетра или севрюги весом 5 – 6 килограммов, а после реализации рыбы еще 30 процентов от стоимости проданной рыбы, что составляет порой 150 рублей за один выход в море на человека.

Особенно дерзко действуют лодки Баларгимова. Являясь шефом, Баларгимов в заливе метеостанции устроил базу, причалы лодок к берегу и места для их стоянок, которые обслуживает специальный бензовоз.

Учитывая масштабы промысла, браконьер имеет в наличии не менее 14 лодочных моторов, для ремонта и регулировки которых содержит моториста.

Круглосуточно охрану базы в ночное время и штормовые дни несут люди, вооруженные огнестрельным оружием, которые получают за смену по 30 – 35 рублей и 3 – 4 килограмма осетрины…»

Я взял карандаш. В месяц, по самым скромным подсчетам…

– Спрашивают Балу. – Гезель открыла дверь в кабинет. – Вы сможете принять?

– Пригласите. – Я положил докладную Пухова в папку. – Это, видимо, с участка связи, где работал Баларгимов.

– Вызывали? – Вошедший был угольно-черен с лица, хотя пора летнего загара была еще впереди. В узких глазах-щелочках плавали крохотные яичные желтки. – Рахимов, исполняющий обязанности начальника участка связи…