Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей - Виктор Вилисов

прошлого века, но существует он давным-давно — в литературе, живописи, театре, повседневности; и с появлением интернета нельзя однозначно сказать, что его гегемония идёт на убыль. Пойнт интернета не в том, чтобы проблематизировать вещи, остановить взгляд; пойнт интернета в том, чтобы с максимальной скоростью сделать доступной информацию и чтобы взгляд скользил, не останавливаясь. А политика взгляда работает таким же образом, как и другие дисциплинирующие технологии: взгляд конструирует реальность, а затем воспроизводится под влиянием этой реальности. Способ смотреть — это, в числе прочего, способ знать и думать. Кино отточило позицию мейлгейза без дистанции и отчуждения, а интернет помог её глобальному распространению и укреплению техники, обеспечив дальнейшее воспроизведение этого патриархального способа получать и обрабатывать информацию и действовать. От голливудской клубнички к порнокапитализму.

Концепция взгляда — сначала мужского, а затем других, оппонирующих ему или параллельных, — получила продуктивное развитие в теории кино и визуальной культуры. Но сфера влияния взгляда не ограничивается статичными и движущимися изображениями. Да, в кино и искусство приходит всё больше женщин, сознательно или автоматически разрушающих конвенции мейлгейза; но появился интернет и никуда не делась повседневная жизнь и публичная сфера, взаимодействия в которой в большой степени формируются классическим и современным мужским кинематографом, телевидением и цифровой средой, — которые забиты перспективами мужского взгляда. К тому же, само понятие мейлгейза и даже просто «взгляда» местами противоречиво. После выхода эссе Лоры Малви многими её критиками было указано на то, что она излишне генерализирует отображение женщин в кино, а динамики власти между зрителями и экраном не всегда работают в строго патриархальном паттерне. Барбара Фолкарт в «Краткой истории взгляда»[89] утверждает, что понятие «gaze», заполонившее англо-американское академическое поле, является, по сути, пустым означающим. Это произошло, в сущности, из-за многочисленных ошибок и неточностей перевода. «Gaze» плотно поселился в англоязычном дискурсе благодаря переводам четырёх французских философов, для которых процесс зрения и смотрения являлся одним из ключевых: Мишель Фуко, Жан-Поль Сартр, Морис Мерло-Понти и Жак Лакан. Эти философы на своём родном языке употребляли le regard в разных контекстах, насыщая этот «взгляд» то одним, то другим смыслом. Фолкарт на примере первых переводов их текстов на английский показывает, как переводчики по невнимательности, непониманию или неправильно поняв намерение авторов почти во всех случаях переводили существительное le regard как gaze, как будто это был устоявшийся термин, хотя далеко не везде это было оптимальным решением. Так начинается концептуальный сдвиг, смещение смысла, — которое, по Фолкарт, не всегда вредно и непродуктивно, но по большей части было таким в случае с этим конкретным понятием. В русском же языке даже понятие «мужского взгляда» до сих пор не считывается как что-то специальное, а само слово «взгляд» звучит обывательски и понимается логоцентрично, как мнение или позиция.

Независимо от противоречий в теориях, мужской взгляд — легко наблюдаемая часть нашей повседневности до сих пор. К чему отсылает культура гёрл-вотчинга, внутри которой женщин всё время рассматривают, — где они всё время под чьим-то взглядом? Это буквально паноптический режим у Фуко, где заключённые 24/7 находятся под наблюдением. Можно сколько угодно говорить bella, bella и оправдывать глазеющих мужчин тем, что они восхищаются «слабым полом» и боготворят его, но пристальный взгляд в анонимном публичном пространстве, — прежде всего, дисциплинирующий. Выделяющаяся из региональной/временной нормы откровенность или выразительность внешнего вида гарантированно привлечёт больше внимания и будет активнее надзираться, регулироваться комментариями, шутками, возгласами; в твиттере регулярно встречаются истории девушек, которых кэтколлят на улице и оценивают внешний вид, при этом девушки аттачат фото, как они выглядели в момент кэтколлинга, — одетые в спортивный костюм или другие оверсайз вещи; культура вербального и зрительного надзора над женщиной часто отрывается от её фактического внешнего вида, могущего даже не выходить за пределы «нормы».

Мишель Фуко, помимо паноптического наблюдения, известен ещё и своей концепцией «клинического взгляда» (le regard médical), описанной преимущественно в его «Рождении клиники». Через оформление института больниц и формулирование специальных режимов знания внутри них, а также докторов, которые к этим знаниям получают доступ и до-формируют их, он прослеживает возникновение особого смотрящего субъекта в лице врача и как он изменяется с развитием института больницы. Клинический взгляд — это то, как врачи, опираясь на свой авторитет, изменяют истории пациентов, втискивая их в свой биомедицинский канон, отсекая всё, что кажется им лишним. В какой-то момент сама структура больниц приводит к тому, что медицинская космология перестаёт быть человеко-ориентированной и начинает быть объектно-ориентированной: в стенах клиник собирается большое количество пациентов, абстрагированных от своих тел, — они являются просто временными носителями болезни, а их личный контекст и истории не выслушиваются, потому что они не важны для врачебного знания. Так роль пациентов в клинике низводится почти до подчинённой, а роль врача и его экспертного знания возрастает, — при этом врачи и больницы вообще не ориентированы на то, чтобы делиться знанием; Фуко пишет, что клиника и нозология ориентированы на доктора и его удобство, а не на пациента; поэтому, при поддержке клинического взгляда, со всей своей дисциплиной медицина превращается в абьюзивную структуру власти и регуляции. Схема, которую описывает Фуко, начинает терять свою актуальность в тридцатые годы 19 века, когда в медицинскую практику проникают девайсы и технологии, ранее недоступные или неприменимые: от стетоскопа до переливания крови и анестезии. Но самая масштабная трансформация клинического взгляда случилась, конечно, с изобретением рентгеновской трубки и затем оформлением рентгенографии. Это запустило амбивалентный процесс: с одной стороны, точность изображения вкупе с контролем доктора над оборудованием и его интерпретацией снимков способствовали укреплению его авторитета; с другой — «натуральный» наблюдающий взгляд врачей теряет свою силу, а рентгеновское изображение с улучшением его качества начинает говорить само за себя и формирует новый тип языка, а значит и взгляда.

Зачем нужно это отступление про клинический взгляд: мы продолжаем жить в условиях гигантской роли медицины и медикализации жизни. Я писал об этом вскользь, рассматривая фармакопорнокапитализм Пресьядо, — процессы демедикализации в одних областях встречаются с процессами изобретения новых лекарств (и «изобретения новых болезней») в других. Политики клиники и фармакологии в неолиберализме изменились, но они всё ещё являются наследницами той дисциплинирующей системы, о которой писал Фуко. Конечно, возникают процессы демократизации медицинской практики — вроде того, что называется peer-to-peer health care, буквально торрент-медицина, когда пациенты с определённым диагнозом или предстоящей операцией пользуются опытом и знаниями других пациентов, прошедших через похожее. Но есть и обратные движения, например, распространение корпоративной теле-медицины, которая обещает индивидуальный подход, но на самом деле полагается на алгоритмы и централизацию данных и ещё больше