Жена завоевателя - Крис Кеннеди

— Тогда наши люди не погибнут зря, — сказала она Фальку. — Не вижу смысла в том, чтобы сердить Соважа еще больше…

Ее голос сорвался. Больше, чем что? Могли он возненавидеть ее больше, чем теперь?

— Отзови их. Открой ворота. Сдай замок.

Фальк кивнул с мрачным видом:

— Да, миледи.

Он удалился, подзывая на ходу своих командиров.

Гвин смотрела ему вслед. Сердце ее стучало и трепыхалось, кровь неслась по жилам, а тело охватил холод. Внутри же какой-то голос кричал: «Ведь он должен был умереть».

Но сердце в ответ пело: «Он жив, жив, жив!»

Глава 3

Гриффин въехал под арку ворот с обнаженным мечом, но меч висел у него на боку. Его взгляд быстро пробежал по запруженному толпой внутреннему двору замка. Конечно, кто-то из тех, кого он знал, мог еще быть жив после стольких лет: Годвин, управляющий, или Хэмиш, кузнец.

Он тотчас же фыркнул, отметая это ребяческое волнение. Выживали только сильные, но в конце концов и они тоже умирали. Сколько раз жизнь показывала ему, что чувства гибельны и бессмысленны?

Он снова вглядывался в темные зубчатые башни «Гнезда», вырисовывавшиеся на фоне ослепительно синего неба, настолько яркого, что держать глаза открытыми было больно. Дом. Он снова был дома.

Было на удивление тихо. Притихшие крестьяне и домовладельцы толпились во дворе, образуя пеструю разношерстную компанию. Пока он ехал между их рядами, многие кланялись, некоторые опускались на колени. До него доносился шепот:

— Соваж…

— …помнишь его отца?

— Для нас он всего лишь легенда…

— Слава Богу.

Десятки рук были подняты в приветствии. Полотняные шапки и чепцы сорваны с голов. Все неумело и неуклюже кланялись, женщины приседали в реверансе. Они его принимали. И это должно было бы стать для него сладостным бальзамом.

Натянув поводья, он направил Нуара к внутреннему двору. Его люди ехали следом. Их кобальтово-синие плащи развевались, открывая для взглядов стальные кольчуги и длинные мечи. Внезапно по двору пронесся порыв прохладного ветра, принося с собой запах увядшей листвы, влажной коры и соленый привкус моря.

Сколько раз мальчиком он возвращался домой, вдыхая этот аромат, после дня охоты, или обучения соколов, или просто верховой езды, возвращался голодным и полным мечтаний о великих делах? И это было до того, как все изменилось.

Но теперь, в этот момент своего триумфа — возвращения домой, — он чувствовал себя опустошенным. Не было ни ликования, ни удовлетворения. Единственным, что его трогало, была мысль о том, где она.

Они въехали в центр двора, и копыта коней застучали по булыжнику.

— Милорд граф, — пробормотал лысеющий человек, появившись возле его стремени.

Гриффин придержал Нуара и посмотрел вниз:

— Кто ты?

— Уильям Йорк, милорд. Я графский… Я был сенешалем.

— Уильям Йорк, — повторил Гриффин. У него возникло странное чувство. Сердце его билось будто где-то в отдалении. Слова звучали необычно, искаженно, будто в воздухе меняли форму…

— Лорд Гриффин, миледи Гвиневра приветствует вас и ваших людей в «Гнезде».

Его взгляд снова переместился на этого человека:

— Где?

— Милорд?..

— Где твоя леди?

— Милорд… — начал управляющий, заикаясь.

— Где Гвиневра?

Послышался мелодичный голос:

— Я здесь.

Он резко повернул голову, и все, что до сих пор казалось серым и искаженным, теперь стало ясным, как нетронутая поверхность озера. Мир обрел почти мучительную прозрачность. Он оглядел побежденных, и взгляд его замкнулся на ней.

А сердце забилось громко и сильно.

— Я приветствую вас и ваших людей в своем доме.

Он спрыгнул с Нуара, бросив поводья своему оруженосцу Эдмунду, и двинулся ей навстречу. Каждый шаг растягивался на фарлонги.[6] Волосы ее так же обрамляли лицо черными непокорными локонами, голос ее по-прежнему звучал как пение птицы над волшебным замерзшим озером.

Он остановился перед ней, чувствуя, как трудно стало дышать.

— Добро пожаловать, милорд.

Внезапно во дворе замка воцарилась полная тишина. Все затаили дыхание, будто ожидая, что месть и ярость обрушатся на нее.

— Добро пожаловать? Вот как? — повторил он тихо. — Твоя армия была приветствием?

— Я не знала, что это ты, — ответила она тихо, но ее зеленые глаза смотрели на него так пристально, что могли прожечь в нем дыры. Он заметил, насколько ярким кажется его плащ по сравнению с ее тусклой и поношенной одеждой. Одна его пряжка сверкала ярче, чем что-либо на ее одежде, но ничего удивительного в этом не было, потому что он знал, что она вообще не носила драгоценностей.

Вновь подувший ветерок приподнял несколько своевольных прядей, и эти черные локоны затрепетали под его дуновением, отделявшим их друг от друга. В течение всех истекших двенадцати месяцев ее лицо преследовало его в снах, а теперь она была здесь, перед ним, во плоти.

— Теперь знаешь, — сказал он холодно.

— Я знаю и другие вещи, не менее важные, чем эта, милорд.

Эти ее горькие слова были произнесены с особой четкостью.

— Я знаю, что этим войнам пора положить конец. Я знаю, что в последние две недели мои люди почти ничего не ели, в то время как ваши резвились на полях и в амбарах бедных крестьян на всем пути следования к этому полю боя. Я знаю, что моя армия мала, а ваша огромна. Я знаю, что ваши лошади, вероятно, ели лучше, чем всю прошлую неделю ели мои слуги.

— Ничего ты не знаешь.

— Я знаю, что мы можем проиграть…

— Ты ничего не знаешь.

— …и проигрывать снова и снова, но вам никогда не одержать победы.

— Ты ничего не знаешь, — повторил он холодным и ровным голосом. — Ты не знаешь, какие ужасы предотвратила моя армия…

— Какой героизм!

— И уж конечно, не знаешь, чем кормили моих лошадей, Гвиневра.

Оба они помолчали. Потом уголок его рта приподнялся в безрадостной улыбке:

— Ты, должно быть, считала меня простаком.

— Я считала тебя ужасным. И…

Он сбросил с руки перчатку, и его растопыренные пальцы с силой обхватили ее подбородок:

— И что?

— Мертвым, — пробормотала она шепотом, от которого он ощутил ярость и удовлетворение. — Я думала… ты умер.

— И сделала так, чтобы обеспечить мою смерть наверняка?

Она затаила дыхание.

— А сколько смертей на твоей совести — смертей, причиной которых был твой меч?

Его пальцы сжались, впечатываясь в нежную плоть ее подбородка.

— Твоя семья была нацелена на то, чтобы погубить меня, — сказал он так тихо, что голоса его почти не было слышно. — И я намерен рассчитаться за это. Ужасным? Ты считаешь меня ужасным? Да ты и понятия не имеешь о том, какой я.