Поймать зайца - Лана Басташич

немом концерте. Стебли тут же возвращаются на место и хлещут меня по спине и лицу. Я – та, кто нарушает их простую вертикальность. Шла ли я прямо или же в какой-то момент бессознательно свернула с нужного направления? Что, если я хожу по кругу? Не может быть, я сделала всего несколько шагов. «Астра» по-прежнему у меня за спиной. Белеет в темноте, среди зелени, как скелет утонувшего судна. Продолжаю идти и ругаться. Нога наступает на мягкую, мокрую землю. Она была здесь, эта хамка, она заставляет меня идти по ее примитивному следу, словно я щенок. Куда она ушла? Может, мне громко засмеяться, показать ей, что я восприняла все как шутку, что все в порядке? В полном порядке. Тогда я смогу ее хотя бы унизить.

Я почувствовала, что и сама должна попи́сать, преступлению придется подождать. С трудом стащила джинсы с вспотевших бедер. Один лист прилепился к моей заднице. Я и забыла, как жарко в Боснии. Боснии, которую съела темнота, по которой ползали старики, на которую я писала. А Лейла, где была Лейла? Я слышала, как вдалеке шуршат ее шаги. Я подтерлась полузасохшим листом и натянула джинсы. И увидела, что поле меня обмануло: тут не было никакой жизни. Они были мертвы, все эти кукурузы, все до единой. Жара иссушила их суть, искалечила стройные растения. Темнота украла их цвет. Мы находились посреди кладбища кукурузы, о которой кто-то забыл, оставив умирать в темноте возле шоссе.

Лейла по-прежнему ходила у меня в ушах, я слышала, как ее кроссовки топают по сухой земле и мертвые растения хлещут ее по голым плечам. Я больше не знала, с какой стороны я пришла, где «Астра», да и где она. Двинулась в одном направлении, потом в другом – безуспешно. Поле вдруг стало безграничным, оно ширилось во все стороны. Я обернулась, но и машины за спиной у меня не было. Я хотела крикнуть, сказать, что это уже не смешно, но испугалась: вдруг мы здесь не одни? Возможно, на этом кукурузном поле когда-то давно исчезли и другие женщины. Последний заколдованный лабиринт для упрямых босниек, который нужно преодолеть, чтобы оказаться на пограничном переходе. Это говорила нам наша маленькая страна, наш сраный якорь: «Не спеши, куда это ты собралась?» Умерли ли они здесь, те девушки, жаждавшие эмиграции, среди этих засохших стеблей, в шаге от спасения? Превратились ли их кости в пыль, смешались ли с землей, на которую Лейла и я сейчас писали?

Было жарко, и я проголодалась. В моей голове по-прежнему пульсировала тупая боль. Я села на землю, чтобы не потерять сознание. Если я вырублюсь, бесплодная земля проглотит меня. Я напомнила себе, что у нас есть план. Мы пересечем границу и как-нибудь дотянем до Загреба. Там я смогу принять душ, поужинать и поспать, прежде чем мы продолжим путь в сторону Австрии. Прошло всего несколько дней. Еще столько же – и я вернусь к Майклу. Эта мысль меня успокоила. Я подумала, что все в порядке, все идет по плану, настолько успешно, что я даже могла бы поспать, спрятавшись на этом поле. И была бы в полной безопасности, меня никто бы не нашел.

Почувствовав вдруг необъяснимую усталость, я легла на землю. Мне была нужна передышка – от темноты, от езды, от Лейлы. А потом я услышала ее шаги. Она была все ближе и ближе. Она могла найти меня и в темноте, чувствуя кровь за километры, как акулы. Кукуруза вдруг стала похожа на ничего не значащие соломинки. Я видела над собой ее худую фигуру и белые пряди, свисавшие почти до моего лица. Она расплела косу.

Потом оттолкнула от себя навязчивый стебель кукурузы и села на землю. Потянулась к моим ступням, чтобы положить их себе на колени, отчего я так сильно дернулась, что случайно ударила ее по локтю. Мне все было безразлично. Пусть и ей будет больно.

«Лейла, какого хера, что с тобой?» – сказала я и встала.

«Нет, это какого хера что с тобой? Я же сказала, что хочу писать».

«Ты могла нас убить!»

«Нас убить? Да не пизди, мы просто свернули с дороги. Буквально».

«Нет, я серьезно. Нельзя так себя вести. Не годится. Машина чуть не перевернулась».

Она глубоко вздохнула и легла на землю.

«О’кей, хватит уже… Знаешь, что сейчас я вспомнила? – спросила она, а потом тут же сама себе ответила: – Помнишь Майю из четвертого бэ?»

«Да пошла она в жопу, эта Майя из четвертого бэ. Сначала цирк с английским у Кнежевички, теперь это говно. Меня уже тошнит от твоих глупостей».

«Моих глупостей? Неужели я сейчас разговариваю с маленькой культурной европейкой?»

«Знаешь, Лейла, иди ты на хер».

«Нет, «Лейла, иди ты на хер», не прокатит. Я попросила тебя помочь мне, ты согласилась. И теперь я должна вести себя прилично и быть рафинированной, и чтобы волосы у меня были такими, как тебе нравится, и одежда такая, какая тебе не мешает, и чтобы разговаривали мы только о том, о чем ты пожелаешь разговаривать, и чтобы я тебе сказала, как нам было дивно на выпускном, и чтобы я по возможности забыла, что у меня есть кишечник и мочевой пузырь…»

«И что все это должно значить?»

«Ты, Сара, как будто все забыла. Ты тотально слепа».

«Я не слепая, просто я взрослая».

«А, вот оно что? Скажи мне тогда, почему у меня складная Моторола».

«Откуда я знаю? При чем здесь сейчас…»

«Тебе смешно, – сказала она спокойно. – Ты считаешь, что люди в своей жизни могут все выбирать. Потому что ты провела всю жизнь, выбирая все. У меня этот сраный складной телефон, потому что это единственный телефон, который я смогла себе позволить. И работаю я сраной официанткой потому, что это единственная работа, которую мне удалось найти. Сейчас я здесь потому, что мне это показалось последним вариантом. Так что, если тебе неприятно, или ты скучаешь, или нервничаешь… я искренне извиняюсь. Но я не собираюсь притворяться перед тобой маленькой культурной европейкой только потому, что ты, похоже, забыла, кто я».

Она произнесла все это, не повышая голоса. Растянувшаяся на земле среди мертвой кукурузы, она была похожа на какого-то брошенного домашнего зверя, вышвырнутого из окна глухой ночью. Я не знала, что сказать. Она всегда знала, как оставить меня без убедительных аргументов, даже когда нам обеим было ясно, что я права. Она умела произнести такую фразу, в которую я попадала, как в клетку, и оставляла меня в ней дергаться от моей крайне неуместной злобы. Она знала, что я не собиралась уезжать. Желание увидеть Армина виднелось на мне повсюду, она могла учуять его своими звериными ноздрями. «Я просто хочу доехать до Вены целой и невредимой», – сказала я и села на землю. Я сидела спиной к ней, посрамленная бессмысленностью своего бешенства.

«Ты хочешь доехать. А что со мной? Ты и меня повезешь? Или это поездка Сары? Сара едет в Вену. Живая и невредимая».

«Ох, Лейла, перестань говорить глупости. Ясное дело, мы едем обе. Я здесь из-за тебя».

Она молчала. Взяла мою злобу, стянула с нее все, до голой кожи, разделала на куски, перемоделировала и снова использовала против меня. Она была мастером выворачивать ситуации наизнанку. Для кого-то, кто мог заполнить часы бессмысленной болтовней, у нее было самое тяжелое молчание на свете. Оно лилось мне в уши, как отравленное море. Я снова