Скалаки - Алоис Ирасек

— Иначе ничего не выйдет, вам я могу довериться, батюшка, — вздохнув, ответил Иржик.

Уждян задумался. Значит, предположение Нывлта было правильным. Теперь Уждян слышал подтверждение этого от самого Иржика.

— Иржик! Иржик! — воскликнул Балтазар, покачивая головой. — Не знаю, что и посоветовать, но скажи мне, как все тогда вышло в Ртыни.

— Проведал я, что вы там собираетесь, переписал у крестьянина прошение, которое он должен был подать в замок, и прочитал его вам. Теперь вы понимаете, что человек для господ раб, но все же…

— Думаешь, переменится?

— Должно перемениться, если мы будем стоять друг за друга. Поэтому мне нужно идти и открывать людям глаза.

— Подожди до весны, в Вене обещали отменить барщину.

— На это надежды мало, мы сами должны себе помочь.

— А вдруг господа узнают, что ты не…

— Доктор в замке признал меня помешанным, — сказал Иржик, горько улыбаясь.

— Ну, а если тебя схватят?

— Я уже там был однажды, и мой отец погиб за это дело на виселице.

Старый Балтазар Уждян не нашелся, что возразить.

Приближалась зима, когда Иржик покинул родную усадьбу. Лидушка в каморке плакала. Перед уходом Иржик сказал ей:

— Не пугайся, если до тебя дойдут страшные вести. — А Балтазара он попросил: —Утешайте ее, батюшка, вы ведь все знаете. Я скоро опять приду к вам отдохнуть и набраться сил.

— Только приходи скорей, приходи, — сердечно звал его хозяин. — Вот это парень! — бубнил он на конюшне. — Да, в нем течет кровь Скалаков! Дай бог ему счастья!

Настала зима, дороги замело, но все же и до усадьбы «На скале» доходили слухи об Иржике, носившиеся по округе.

— Подумать только, — говорили крестьяне, — после пыток в замке молодой Скалак заболел. Уждян взял его к себе, и парень было совсем поправился, стал разумно рассуждать, делать все как полагается. Старый драгун нарадоваться не мог. Но однажды, говорят, увидел Иржик в углу свои старые цимбалы, и его словно обухом ударило по голове. Опять задурил. Взял цимбалы и теперь снова ходит из деревни в деревню, поет и играет. Сам дьявол сидит в тех цимбалах. Как только Иржик посмотрел на них, так и свихнулся. Но теперь он играет не как сумасшедший. Цимбалы, должны быть, заколдованы. Человек словно цепенеет, услышав их звуки.

— Опять поет Иржик?

— Да еще как! Теперь почти все выучили наизусть крестьянский «Отче наш». Каждый поет его. А ведь и вправду сказать, берет эта песня за душу.

— Умеет Скалак петь! Иногда такую затянет песенку об управляющем, о мушкетере и о всех в замке, что нельзя удержаться от смеха.

— Бог знает откуда это у него берется.

— Видно, сам эти песни складывает.

— А где же ему их взять? Да, какой-то странный сумасшедший.

— Странный! Если бы он не так чудил, можно было подумать, что нам его сам господь бог послал.

— Этот блаженный видит лучше, чем мы.

— И сердце у него доброе.

— Все, что ему дают, он сразу раздает да еще помогает крестьянам в работе. Намедни поработал несколько дней в Радеховой у бедняка и ничего не взял за это. Старику нужно было идти молотить на панский двор, у жены на руках куча детей, а появился сумасшедший и помог им.

Так говорили об Иржике по деревням. Более разумные люди покачивали головами и, указывая на лоб, говорили:

— У него здесь кое-что есть!

Суровая и холодная зима не облегчила барщину. Бедняки и безлошадные, отбывавшие барщину менее трех дней в неделю, должны были зимой снова работать на панском дворе. От зари до зари, да еще и при огне, приходилось им молотить. За эту тяжелую работу платили всего-навсего семь крейцеров в день. Но, когда наступала суббота, крестьяне даже этих денег не получали полностью. Обычно удерживали с них добрую половину либо в счет контрибуции, либо за отпущенный в долг хлеб. А плговскому эконому и половины было мало, так и норовил урвать побольше. Напрасно крестьяне со слезами на глазах просили его сжалиться над ними. Этого жестокого человека ничем нельзя было растрогать, он выплачивал только часть денег, заработанных кровавым потом. Его имя всегда произносилось с проклятием.

«На скале» снова стало печально: Лидушка наслушалась всяких вестей об Иржике. Балтазар мог бы успокоить ее, но он не хотел раскрывать того, что доверил ему Иржик — о мнимом сумасшествии, о больших замыслах, — драгун считал это тайной. Он только и сказал Лидушке:

— Не придавай этому значения, девушка, рассудок у него здравый, может быть, более здравый, чем у нас с тобой. Он должен так вести себя.

«Почему должен?» — спрашивала Лидушка сама себя и много об этом думала. Утехой ей была библия, которую оставил Иржик.

Настали святки. Однажды в светлую звездную ночь Лидушка возвращалась с Ванеком из села, куда они ходили к заутрене. Был сильный мороз. Старый солдат и девушка спешили домой. За селом у старых кленов они вдруг остановились, из-под деревьев навстречу им вышел Иржик с цимбалами за плечами. Лидушка даже вскрикнула от неожиданности. Скалак радостно пожал ей руку.

— Вот это для нее хороший подарок, — бормотал Ванек, шагая по скрипучему снегу к дому, — у молодых кровь горячая, вдвоем хоть всю ночь простоят. На посту, поди, не выстояли бы.

Иржик с Лидушкой медленно шли вслед за ним.

— Что же ты так долго не вспоминал о нас, Иржик?

— И на минуту не забывал, но…

— Если бы ты знал, чего только о тебе люди не говорят.

— Представляю себе, но эти разговоры скоро кончатся.

— Ах! — вздохнула Лидушка. — Когда же?

— Как только закончу свое дело, а затем, затем… — и он замолчал.

— Как я боюсь за тебя! А что ты, собственно, замышляешь? Я догадываюсь, но ты так мало мне доверяешь.

— Вспомни, что ты мне говорила в ольшанике и на Турове. Ты ведь знаешь, сколько мы выстрадали. За все нужно расквитаться, и я хочу, чтобы люди были людьми, а не рабами.

Они остановились на вершине холма, с которого был виден весь гористый край, занесенный снегом.

— Посмотри, Лидушка, на эти деревни. Среди них нет ни одной, и даже ни одного дома, где бы люди были счастливы. Теперь они спят, а завтра, только проснутся, их снова ожидают беды, нужда, заботы и тяжелый труд. Да и кто знает, спят ли они? Многие из них в слезах и тревоге мечутся на постели. И напрасно они жалуются и взывают к богу. А у тех, — он указал вдаль, где виднелась башня замка, — там всего в избытке, там пируют, сорят деньгами, нежатся на пуховых перинах. И все это за счет измученного народа. А разве они не такие же смертные, как и все мы? Мой отец кончил жизнь на виселице’ только потому, что он защищал себя и вступился за весь народ. Мы должны уметь прощать, но им простить нельзя. Они не ослабят гнета, у них нет совести, нет сердца, и за это их постигнет божья кара. Ты понимаешь, если во всех деревнях народ прозреет, восстанет и начнет требовать: «Поступайте по справедливости!», то этот гордый Находский замок и все другие замки содрогнутся, и паны узнают, что мы не слепые и не глупцы, что мы люди. Вот чего я хочу и вот чего добиваюсь, и бог мне поможет. Мы должны действовать сами.

Глаза юноши сверкали. Лидушка с восторгом смотрела на его вдохновенное лицо. «Разве может так говорить помешанный?» Она сжала его руку и прошептала:

— Сохрани тебя бог, Иржик! Больше я не стану по тебе плакать, я буду за тебя молиться!

На Новый год Балтазар и Рыхетский встретились в находской корчме.

— Ну, как Иржик, Уждян?

— Так, как вы и думали. Он не помешанный. Вам-то я могу довериться. — И Балтазар рассказал ему обо всем.

— Да, — кивал головой Рыхетский, — это настоящий Скалак. Работа ему предстоит большая, но не знаю, может быть, она и не понадобится. Говорят, что при дворе уже подготовляют отмену барщины.

— Подготовляют, кум, и вы этому верите?

— Ну, если ничего не выйдет, тогда уж и — не знаю… Иржик у вас? У меня он не был с тех пор, как помог нам своим советом.

— Он собирался к вам. Возможно, что завтра вы его увидите.

Окончив разговор, они подсели к остальным посетителям, которые сидели за большим столом и о чем-то спорили.

— Да вот Рыхетский и Уждян! — вскричал один. — Они его там видели.

— Кого?

— Нашего князя.

— Да, да! — с живостью проговорил Балтазар. — Видели. Мы как раз вышли из дворца, и он чуть не задавил нас. Князь ехал на красивом белом коне рядом с богатой каретой, в которой сидела какая-то графиня. Все на нем сверкало.

— Верю! А графиня, говорят, не его жена?

— Ну, уж конечно, чужая— да ведь у панов так водится.

— Что правда, то правда. Говорят, он в этом году к нам пораньше пожалует.

— Все едино. Управители будут нас обдирать, как всегда, а к нему и не приступишься.

— А лучше всего было бы сделать так, как говорил сумасшедший Иржик. Он рассказал нам, что был в Поржичи, Славикове, Павлишове, Липом, Слатине, одним словом, во всех окрестных деревнях, и будто крестьяне повсюду заявили, что они не выйдут на барщину. И будто бы так и не вышли. А еще Иржик смеялся и говорил, что, дескать, в замке сердились, ругались, просили, но ничего не могли поделать с крестьянами. Ну и выдумал сумасшедший!