Коло Жизни. Бесперечь. Том второй - Елена Асеева

Еси вздела вверх перст Бога, который все время удерживала подле своих губ, и, положив его на висок, тем самым обязала гладить волосы. Перший, мягко улыбнулся, и, тотчас принялся полюбовно голубить ее рыжие долгие вьющиеся волосы, а юница, сомкнув очи и ощущая застывше-плывущее состояние Крушеца и сама погрузилась в легкую, зыбчатую, золотую дымку уже без как таковых воспоминаний.

Она просыпалась еще несколько раз, с каждым таким пробуждением ощущая спадающую усталость и утомление, чувствуя, как наполняется плоть бодростью и силой. Порой ей подолгу не удавалось заснуть. Перший сидящий обок с ней толковал лишь обрывочными фразами, повторяя одну и ту же просьбу попытаться уснуть, и Есиславушка понимала, аль находясь в этом недоступному ее человеческому разумению месту, чувствовала, Родитель сердится на старшего сына… Сердится и за болезнь Крушеца, и за толкование с ней. Легкой дымкой сон изредка спускался, будто стекая вязкой пеленой склеивающей веки с кроны солнечной березы. Инолды он вылезал из золотой земли по первому тугой каплей света, выплескиваясь на прямостоячий стебель пшеницы и степенно перемещаясь по нему ввысь, достигал крайнего в колосе янтарного зернышка… По долгой волосинке, что охраняли со всех сторон сам колосок, настойчиво капля света ползла вверх, лишь затем, чтобы достигнув навершия порывчато дрогнув, разлететься в разные стороны дымчатой круговертью и с тем поглотить сном мозг Есиславы… даровав ее плоти новые силы.

Глава восемнадцатая

Сколько времени Есислава и Перший провели в Березани трудно сказать, одначе, несомненно, много. Посему девушка не только там отдохнула, окрепла, но и как ей показалось, набрала веса, хотя в том не был повинен растущий в ней ребенок, похоже, также как и все окрест остановивший свое взросление. Каким образом окрепла Еси, оставалось загадкой для нее, так как все это время она ничего не ела, не пила в Березани и даже, что было и вовсе удивительным, не ходила по нужде.

Впрочем, в этот раз, открыв глаза, она сразу смекнула, что находится не в Березани, а где-то в другом месте. Еси резко села, с испугом обнаружив, что совершенно голая, и, ко всему прочему, еще и лишена волос. Рывком вскинув вверх руки она ощупала голову, и пришла в ужас, ибо кожа на ней была такой гладкой, точно там никогда дотоль не росли волосы. Чуть слышно вздохнув и в бессилие уронив книзу руки, девушка огляделась. Пред ней пролегал долгий и широкий коридор, где мутно-серые стены слегка дрожали клетчатой более светлой рябью и заполняли собой значительно не высокий свод. Зеркальная полированость пола поражала очи своей словно растянутостью, расплывчатостью единого полотнища. Стремительно вскочив на ноги, поелику в этом огромном, давящем своей серой рябью коридоре теперь она находилась одна, Есинька развернулась и с тем гулко вскрикнув, шагнула назад.

Так как расширившийся до невообразимых широт, там, впереди, проход глянул на нее, висящей во весь зримый проем восьмилучевой, серо-голубой, пульсирующей звездой. В самой своей сердцевине звезда была густо расчерченная двигающимися по коло змеевидно выгнутыми полосами, напоминающими молнии. Широкие лучи звезды, схожие с лепестками цветка, острыми своими концами вонзались вгладь пола. Их поверхность была кучно испещрена серебристыми символами и знаками ни на миг не прекращающими своего течения. Также пульсирующе-мигающе двигались и сами лучи, степенно расширяющиеся, засим вспять медлительно сужающиеся, одновременно в объеме, длине и ширине. Промежуток меж лепестками заполнялся более темными, стальными полотнищами, схожими по виду со струящейся водой, сбегающей по их краям вниз, в середине вспять вверх, вливаясь в саму суть лучей.

Лепестки, как и центр звезды, разрезанные молниями, неторопко вращались, описывая коло. Неспешно двигаясь по ходу часовой стрелки они нежданно набирали ретивость, и начинали вращаться с бешенной скоростью. Потом также резко снижали быстроту своего хода и словно выплескивая цвет из лучей смотрелись выступающе-покатыми, а немного погодя всасывали размытые части лепестков вглубь темных, стальных полотнищ. И тогда свет, каковой насыщал и саму звезду, и пространством впереди, становилось более ярким, а в коридоре виделось все также четко как днем на Земле.

Есислава туго дыша, смотрела на перемещающиеся по глади лепестков символы, спустя пару минут, узнав в неких из них те самые которыми пользовались дарицы, подаренные им когда-то белоглазыми альвами, так величаемую слоговую письменность, начерченную образом «черт и резов». Затем разобрав и другие знаки… очевидно, иные формы, имеющие письменное обозначение слов, слогов, ценных понятий всего того, что составляет суть языка передающего выражение мысли при помощи звука. И с тем подле слоговых письмен увидела вращающиеся руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы.

Еси степенно стал охватывать тугой ужас, каковой сковал рот, и, похоже, захлестнул собой обитающего в ней Крушеца, гулко застенавшего. Девушка торопливо попятилась назад, ступив сначала одной, посем второй ногой, жаждая и вовсе, развернувшись, убежать. Однако внезапно из досель гладкого пола вырвалась, выбросив вверх узкими полосами ржаво-серых отростков, с одной и другой стороны правой стопы, сеть, напоминающая паутину. Она стремительно опутала оголенную кожу ноги, словно срослась с ней. Еще мгновение и паутина не просто переплелась с кожей, она проникла под нее, вглубь плоти и свилась с пепельно-голубыми венами, красными жилками, белыми нервами и красным мясом. Доли секунд спустя направившись вверх по телесам прямо к лодыжке, колену, лядвеи. Есинька срыву дернула окутанной с поверхностью пола ногой, не в силах днесь не то, чтобы ее поднять, но даже шевельнуть перстом, будто намертво слившимся с паутиной… Тотчас, и левую стопу схватили в полон ржаво-серые отростки паутины. Они и вовсе, вероятно, в один вздох опутали кожу, проникли в нутро плоти, смешались с сосудами, нервами, мышцами, и дотянулись до бедер.

Порывчато всплеснув руками, Еси гулко вскрикнула, впрочем, с тем вылетевшим из недр груди стоном, дымчатые отростки, явившиеся в мгновение ока с правой и левой стены коридора, выбросив петли, плотно обхватили запястья. Единождым махом они растянули ее руки в разные стороны, и немедля вклинились под кожу, обвили плоть, и как увидела Есислава, сами кости, не просто с ними переплетаясь, а словно окукливая каждую жилку, нерв, вену. Также ретиво они опутали предплечья и плечи юницы, придав самой коже вид пепельной-голубизны. Дотянувшись до плечевых суставов отростки, резко дрогнули и с тем одеревенели ноги и руки Есиньки, точно по ним прекратила перемещаться даже сама кровь. Плотное отишье на самую малую толику повисло во всем этом помещение… но только на самую малую толику.

Внезапно громко хрустнув и разорвав поверхность пола позадь застывшей девушки, из разошедшихся ступенчатых черных внутренностей вырвался и вовсе мощный корень. Он разком двинулся вверх и вперед, да пробив в районе крестца юницы кожу, врезался в его переднюю вогнутую поверхность. Корень рывком выпустил из себя тончайшую поросль волоконцев обвивших боковые артерии, ветви нервов и впившихся не только в кости, но и купно перемешавшись с нервами, мышцами, хрящами, суставами, связками составляющими позвоночный столб. На удивление кроме страха Есислава не чувствовала боли, хотя вместе с тем ощущала разрыв собственной кожи и слияние с ней чего-то иного, обаче, не чужеродного. От правящего в ней ужаса она, кажется, перестала дышать, когда почувствовала как тонкие отростки корня, полностью опутав позвоночник, и одеревянив все ее тело шевельнулись, где-то в глубинах плоти.

Еще может минута, и волоконца окутали сетчатой паутиной внутренние органы: легкие, печень, почки, селезенку, матку и, наконец, само сердце. Отчего вмале Есинька разобрала как громко и ритмично, точно ударяя в бубен, оно застучало внутри того сотканного кокона. В свой черед мерно и бесперебойно дышали легкие, свершая степенный вздох воздуха, поступающего через паутины, и протяжно-долгий выдох, выходящий чрез густоту тех нитей.

Теперь, похоже, запаниковал мозг Еси, аль может всего-навсе Крушец, желающий выплеснуть свой страх чрез плоть, еще поколь ей подчиняющуюся. Девушка торопливо раскрыла рот, однако тот же миг услышала властно-теплый голос. Это был даже не голос, а шорох, что порой наполняет лесные просторы своим появлением. В нем слышалось шебуршание сухой переворачиваемой листвы, покачивание ветвей, а может все же колыхание травы, той, которая наполняла елани Земли. Все это слитое во единое целое, а потому такое близкое, родное пропитало само помещение и отозвалось в юнице:

– Еси… Есинька… Есиславушка, – послышалось сразу со всех сторон. – Тише… тише… тише… Не надобно нервничать. Все хорошо, моя бесценность… моя драгость… моя любезность. Ноне так надо, чтобы при лечении Крушеца не пострадала ты. Чтобы все органы, вся твоя плоть осталась в прежнем, здоровом состоянии. Главное, чтобы ты сейчас оставалась спокойной, не кричала, не слушала Крушеца и не исполняла его желаний. Сейчас он слаб и правишь ты. Потому успокойся, сомкни рот и доверься мне, моя девочка… моя милая, дорогая девочка.