Суета сует. Пятьсот лет английского афоризма - Фрэнсис Бэкон

Сказать людям, чтобы они подчинились Иисусу, значит требовать от них сверхчеловеческих усилий. А все сверхчеловеческое, как свидетельствует опыт, кончается недочеловеческим.

СИРИЛ КОННОЛЛИ

1903–1974

Критик, эссеист и журналист Сирил Коннолли сотрудничал в журналах «Нью-Стейтсмен» и «Обсервер»; в 1939 году, вместе с поэтом Стивенсом Спендером (р. 1909), основал журнал «Горизонт». Коннолли — автор романа «Денежный фонд» (1933), а также нескольких сборников эссе: «Противники обещаний» (1938), «Беспокойная могила» (1953). Афоризмы взяты из эссе Коннолли, из его статей, публиковавшихся в английской и американской периодической печати, в том числе и в «Горизонте», и — в первую очередь — из наиболее известного сборника «Беспокойная могила», в котором сам Коннолли фигурирует под псевдонимом Палинурия, рулевого из «Энеиды» Вергилия, который заснул за штурвалом, упал в воду, по счастливой случайности остался жив, был выброшен волной на берег, однако вскоре был убит местными жителями. Палинурий — символ беспечного, легкомысленного поводыря, и его история — довольно прозрачная метафора роли и удела художника в XX веке.

Литература — это то, что читается дважды; журналистика — один раз.

Подобно тому, как скрытые садисты становятся полицейскими или мясниками, человеконенавистники становятся издателями.

Если боги хотят вас погубить, они внушают вам, что вы подаете надежды.

Нет более беспощадного врага истинного искусства, чем детская коляска за дверью.

Всем обаятельным людям есть что скрывать — и прежде всего свою полную зависимость от чужого вкуса.

Впредь художника будут оценивать по степени его одиночества. И по глубине его отчаяния.

Лучше писать для себя и лишиться читателя, чем писать для читателя и лишиться себя.

Крупный писатель создает своей собственный мир, и его читатели гордятся, что живут в этом мире. Писатель посредственный тоже может залучить читателей в свой мирок, но очень скоро он увидит, как они, один за другим, потянутся к выходу.

Чтобы получать удовольствие от обучения в закрытой школе, необходимо обладать добродетелями человекообразной обезьяны.

Писатель становится хорошим стилистом, когда его язык делает все, что от него требуется, без всякой стеснительности.

Я всегда ненавидел себя в любой, отдельно взятый момент. Сумма таких моментов и есть моя жизнь.

Мальчики не взрослеют постепенно. Они продвигаются вперед толчками, как стрелки станционных часов.

Английский аристократ — отстойник мелкой лести.

Секрет журналистики: писать так, как говорят люди… не обязательно то, что говорят, но ничего такого, чего бы не говорили.

Будь счастлив — основной закон Американской конституции.

Прислушиваясь к мнению других, писатель теряет себя…

Литературная репутация тонет в волне успеха. Реклама, спрос, ажиотаж — все это оборачивается против книги, ее автора.

Никто из писателей не рассчитывает, что его книги станут бестселлерами, но, сами того не сознавая, они пытаются создать ту химическую реакцию иллюзии и разочарования, которая в наше время делает бестселлером любую книгу.

Жизнь — это лабиринт, в котором мы начинаем блуждать еще до того, как научимся ходить.

В каждом толстом человеке сидит худой и требует, чтобы его выпустили.

Все мы отбываем пожизненное заключение в темнице своего «я».

Наши воспоминания — это картотека, которой однажды воспользовались, а затем разбросали как попало…

Тучность — это состояние психики, болезнь, вызванная тоской и разочарованием.

Хозяин своей судьбы — раб разума.

Многие не смеют покончить с собой из страха вызвать неодобрение у соседей.

Мысль появляется лишь тогда, когда исчезает привычка думать…

Что сказать о собачьих монастырях, котах-отшельниках и тиграх-вегетарианцах? О птицах, которые, раскаявшись в содеянном, оторвали себе крылья, или о быках, что рыдают от угрызения совести?

Секрет счастья (и, следовательно, успеха) в том… чтобы каждая следующая волна жизни относила нас поближе к берегу.

Долгая дружба возможна, только если каждый из друзей уважает своего товарища настолько, что ничего от него не требует…

Наша национальная болезнь — самодовольная умственная лень.

То, что мы делаем, всегда хуже того, что мы фантазируем.

Братство — это взятка, которую государство дает человеку.

Мы живем в такое безысходное время, что счастье следует скрывать, как физический изъян.

Прошлое с его тоской прорвется через любые оборонительные укрепления обычаев и привычек.

Цивилизация — это зола, оставшаяся от горения Настоящего и Прошлого.

Тоска возникает оттого, что мы не реализуем своих возможностей; угрызения совести — оттого, что мы их не реализовали; тревога — оттого, что реализовать не в состоянии. Спрашивается, что же это тогда за возможности?

В молодости мы верим людям, с возрастом же больше доверяем ситуации или определенному типу людей.

Ленивый человек, какими бы задатками он не обладал, обрекает себя на второсортные мысли и на второсортных друзей.

Невротики бессердечны…

Эгоизм прижимает нас к земле, как закон всемирного тяготения…

Реальность, союз с реальностью — вот истинное состояние духа, здорового и уверенного в себе.

Симптомы ухудшающегося здоровья: бессонница, чистовыбритый подбородок, сверхопрятность в уборной и в ванной, осторожность при переходе улицы, забота о внешнем виде, отвращение к накопительству, равнодушие к газетам, предупредительность в общественных местах, Folie de mo[24].

Меланхолия и уничижение — это тот корабль, в котором не страшно плыть по бурному морю жизни; правда, нам, меланхоликам, легче сесть на мель, чем легкому, плоскодонному фрегату любителей удовольствий, зато мы выстоим в шторм, который наверняка их потопит.

Не бывает ненависти без страха. Ненависть — это высшая, объективная форма страха… Ненависть — следствие страха, ведь сначала мы боимся, а уж потом ненавидим. Ребенок, который боится темноты, повзрослев, темноту возненавидит…

Чем больше книг мы читаем, тем больше убеждаемся, что единственная задача писателя — это создание шедевра. Все остальные задачи лишены всякого смысла.

Писатели могут познакомиться, только если остановятся помочиться у одного и того же фонарного столба[25].

Писатели всегда надеются, что их следующая книга будет самой лучшей, и никогда не признаются себе в том, что создать ничего нового они не способны.

Стоит писателю коснуться пером бумаги, как он начинает принадлежать своему времени… и, следовательно, будет забыт. Тот, кто хочет написать книгу на века, должен пользоваться невидимыми чернилами.

Есть лишь два способа хорошо писать: принимать жизнь такой, какая она есть (Гомер, Шекспир, Гёте), или, подобно Паскалю, Прусту, Леопарди, Бодлеру, усугублять ее ужас.

Нельзя служить одновременно красоте и власти. «Le pouvoir est essentiellement stupide»[26].

Награда за искусство — не слава или успех, а опьянение. Вот почему даже совершенно бездарные писатели не в состоянии бросить писать.

Литературное обаяние, которое возникает от стремления понравиться, несовместимо с тем захватывающим полетом духа, что стоит всех на свете удовольствий.

Тот, у кого люди вызывают любопытство, а не любовь, должен писать афоризмы, а не романы — нельзя стать романистом, если не любишь людей.

Искусство — это память, а память — вновь испытываемое желание.

Пока существует мысль, слова живут и литература остается бегством — но не от жизни, а в жизнь.

У наших писателей либо нет личности и, стало быть, нет стиля, либо есть псевдоличность и, следовательно, есть дурной стиль. Такие писатели путают предрассудок с целеустремленностью, благосостояние с мировоззрением.

Есть писатели, которые сначала долго осаждают нашу индивидуальность, а затем без предупреждения идут на приступ, рассеивают слабый гарнизон и берут цитадель штурмом.

Сегодня функция художника — привить воображение науке, а науку — воображению. Там, где они соединятся, и будет миф.