Когда герои восстают (ЛП) - Дарлинг Джиана

— Я подслушала, как ты общался по видеосвязи со своей женой, Фрэнки, — заметила я, выгнув бровь. — Чья корова бы мычала.

Мужчины рассмеялись, и этот звук еще больше успокоил меня. Их дружба отвлекала меня от мыслей о предстоящей свадьбе Данте с Мирабеллой или о войне, бушующей без нас в Нью-Йорке.

Я глубоко вздохнула, мои руки слегка вспотели на оружии из-за полуденного солнца. В четырнадцати метрах от нас Данте и Фрэнки установили импровизированные мишени — коллекцию старых бутылок из-под оливкового масла, лимончелло и вина, которые они стащили из магазинов Торе. Они находились на осыпающейся каменной стене, которая когда-то была загоном для овец.

Дул легкий ветерок, но беспокоиться было не о чем, так как я сосредоточилась на мишенях. Я прокрутила в голове инструкции, которые Данте давал мне последние четыре дня тренировок, и спокойно нажала на спусковой крючок.

Раздался громкий треск, когда пуля вылетела, а затем звон, когда она ударилась о бутылку с оливковым маслом в крайнем правом углу, и стекло разлетелось во все стороны.

Я слабо услышала, как Фрэнки издал тоненький свист.

Но я смотрела вперёд.

Щелчок, треск, звон.

Я выстрелила, перезарядила оружие и выстрелила снова.

Снова.

Снова.

У меня оставалась только одна бутылка, приземистая бутылка Лимончелло в крайнем левом углу.

Позади меня воздух сдвинулся, и тепло тела Данте раскалило воздух, между нами.

— In boca al lupo, — прошептал он. (прим. это итальянская идиома, произнося которую итальянцы желают друг другу удачи. В русском языке аналогом является выражение: «Ни пуха, ни пера»)

Удачи.

Или, более точно, в пасть к волку.

Только Данте был волком, который хотел, чтобы я оказалась в его пасти, если я провалюсь, и я не хотела, чтобы это случилось.

Я глубоко вдохнула, ощутив на языке сладкий вкус лимонов и привкус оливок, и выстрелила.

Щелчок, треск, звон.

— Ammazza (пер. с итал. «убейся»), — воскликнула я, выпустив пустую гильзу и сняв оружие с предохранителя, затем вскинула руки вверх.

Я повернулась лицом к Данте, мои бедра двигались из стороны в сторону в маленьком победном танце, когда я начала напевать слова «O Sole Mio», традиционной неаполитанской песни, которую местные пели при малейшей возможности и по любому поводу.

Фрэнки держался за живот, смеясь рядом со мной, а я начала небольшой победный круг вокруг своего мужчины.

Это длилось недолго.

Длинная рука Данте обвилась вокруг моей талии и притянула меня к себе. Я столкнулась с его грудью с охом, а затем была поднята вверх, в его объятия, его руки поддерживали мой живот.

Оружие упало на землю, поэтому я запустила пальцы в короткие волосы Данте и посмотрела на него сверху вниз.

— Я говорила тебе, что стану метким стрелком, — невозмутимо заявила я.

— Ты стала. — он не совсем улыбался, но его глаза танцевали, как ночное небо, усеянное созвездиями. — Я знал, что у тебя все получится.

— Потому что я гениальна? — поддразнила я, чувствуя себя легкой как воздух, настолько легкой, что могла бы улететь, если бы Данте не держал меня в своих больших объятиях.

— Si, splendido (пер. с итал. «да, великолепна»), — торжественно согласился он.

Я поцеловала его.

Мои руки не выпускали его, пока я наклонилась, чтобы захватить его губы, и его вкус заставил мою голову раскалываться даже больше, чем победа.  Он поел свежеприготовленные тараллини, соль и дрожжи еще оставались на его языке. Я прикоснулась к нему своим языком и застонала, когда его руки сомкнулись на моей попке.

— Вау.

Голос был знакомым, но я была слишком погружена в Данте, чтобы сразу его распознать.

Я наклонила голову, целуя его глубже.

— Никогда в жизни не видела, чтобы моя сестра с кем-то целовалась, — насмешливо прошептал рядом тот же голос, теперь уже смеющийся.

Этот голос.

Говорит по-английски с итальянским акцентом, от которого она так и не смогла избавиться, и с британским оттенком. Через несколько лет она могла бы даже говорить точно как Данте.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я отстранилась, задыхаясь, и тут же повернулась в сторону голоса.

А там стояла она.

Моя Козима.

Жаркое итальянское солнце обжигало ее оливковую кожу, все еще карамельную несмотря на то, что она пережила холодную британскую зиму, а ее длинные, густые волосы свисали черными волнами до пояса. На ней было одно из тех красивых платьев, которые она всегда любила, с цветочным узором, обнимавшее ее извилистые формы и позволявшее ее открытой коже говорить.

Она выглядела прекрасно.

Но еще больше она выглядела счастливой.

Причина этого заключалась в том, что он стоял немного впереди и сбоку от нее, будто мы были угрозой, которую он должен был отгородить от своей любимой жены. Александр Давенпорт был самым страшным мужчиной, которого я когда-либо знала, несмотря на его красоту. В его взгляде виднелась скрученная неподвижность хищника, всегда готового к нападению, настороженность, которая не ослабевала даже тогда, когда он якобы расслаблялся на диване с Козимой. Казалось, он был готов к нападению в любой момент, и я не сомневалась, что любой его враг пострадает и умрет быстрой, но ужасно жестокой смертью.

Данте обладал такой же способностью к жестокости, но его способность была скрыта под слоями обаяния.

Александр позволял видеть это в своих серебряных глазах, острых, как оружие. Несмотря на то, что на его лице было слегка озадаченное выражение, когда он смотрел на нас, он все еще выглядел герцогом Грейторном в своем костюме от Сент-Обина.

Теперь я видела это сходство, которое поначалу было трудно найти между братьями. Данте и Александр были ночью и днем, светлым и темным, совершенно контрастными по своему окрасу, а затем снова похожими по характеру. Но оба они были массивными мужчинами, высокими и широкоплечими, хотя Данте был более мускулистым. Их черты лица были высечены из мрамора, крепкие жилы под тонкой золотистой кожей, а форма их глаз, когда они улыбались, была похожа, подумала я, хотя я не могла вспомнить, чтобы Александр часто улыбался.

Любовь к Данте была настолько новой, а моя жизнь настолько сильно отличалась от всего, что было до этого, что, честно говоря, я не задумывалась о том, что мои брат и сестры могут подумать о наших отношениях.

Реальность облила меня холодной водой. Я почувствовала, как затряслись ноги, когда мои мысли перешли в арктическое состояние, как по-другому я чувствовала себя в объятиях Данте, словно он держал меня в плену, а не поддерживал.

Почувствовав изменения, Данте медленно опустил меня вниз, сантиметр за сантиметром прижимая к своему телу, пока я не оказалась на ногах, но вровень с ним. Он прижимал меня, положив руку на поясницу, его ладонь тянулась по всей длине моей талии, его пальцы загибались на противоположном бедре.

— Это Неаполь, за нарушение границ вас могут убить, — сказал Данте странным механическим голосом, в котором не было ни тени подтекста. — У нас тут есть меткий стрелок, который может отстрелить вам мочки ушей.

Глаза Козимы заплясали, когда она придвинулась ближе, огибая Александра и не упрекая его за глупую защиту.

— Я довольно привязана к своим мочкам ушей. Тем не менее, я знаю точно, что на вилле Роза мне всегда рады.

Данте приподнял бровь и холодно посмотрел на нее. Мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что он подражает своему брату, который стоял точно в такой же позе позади Козимы. Я слегка рассмеялась, а затем закашлялась, скрывая это.

— Почему ты так думаешь? — спросил Данте.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ну, во-первых, дом назван в честь моей матери, — сказала она с легким смешком, ее глаза были устремлены на Данте, поэтому она не заметила, как я нахмурилась. — А во-вторых, здесь живет мой лучший друг и сестра. Очевидно... вместе.

— Я не спрашиваю у тебя разрешения, если ты на это намекаешь, — резко возразил он.

Я поняла, что затаила дыхание, что причиной моего напряжения была возможность неодобрения и порицания Козимы. Я уже сталкивалась с тем и другим, когда не справилась с романом Дэниела и Жизель так изящно, как должна была, и воспоминания о ее критике все еще мучили меня.