Великий перелом (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

— Какая же?

— От Михаила Васильевича. Он просит не морочить голову с календарями. Знает, что в церкви есть разные течения. И очень сильно желание сохранить старый юлианский календарь. Если вы это сделаете, то породите лишние конфликты. Например, Рождество окажется после Нового года. И его празднование окажется практически под табу из-за поста. Не хотите Григорианский, используйте Новоюлианский или какой-то иной подходящий. Главное сейчас — достигнуть примирения. Дров мы и так все знатно наломали.

— Неужели Советская власть решила отринуть свое богоборчество?

— Я вам этого не говорил, — несколько напрягшись, произнес Дзержинский. — Но в Союзе очень много верующих. Изначальная идея отдельных мечтателей перековать их быстро в атеистов оказалась не более чем мечтой. Для этого нет никаких возможностей. Поэтому, скажем так — мы решили придерживаться нейтралитета и позиции свободы совести. Да, нам не нравятся верующие люди, но они граждане СССР.

— Интересно, — каким-то не верящим взглядом уставился Петр на собеседника.

— Может быть все же кофе? Или чая? Я признаться совершенно без них не могу. После отказа от кокаина пью эти напитки почти постоянно. Чтобы хоть немного взбодриться.

— Если можно молока. — чуть помедлив, произнес местоблюститель. — Почти все заключение мечтал попить молока.

— Конечно, — улыбнулся Феликс Эдмундович, видя, что собеседник вроде как пошел на контакт. Снял трубку и заказал кофе для себя, и молока для Полянского.

А тот тем временем листал документы в папке. От чего местами у него удивленно взлетали брови «домиком» и шевелились волосы.

Начал задавать вопросы.

И где-то через час беседы уже дал подписку о неразглашении кое-каких сведений. В папке-то они были специально подобраны материалы, утечка которых не выглядела критически важной. Но кое-что отдельно пояснять потребовалось.

Самое главное же произошло. Войдя в этот кабинет, он чуть ли не матом в известном направлении посылал Дзержинского. А выйдя — был в целом настроен на некий конструктив, уцепившись за возможность для церкви. Запугать его было нельзя. Как и сломить. Как показало следствие, Петр был человеком совершенно несгибаемой воли. Поэтому ничего кроме сотрудничества не подходили в данной ситуации. И Феликс нехотя пошел на него. Тем более, что, по сути, у него не оставалось вариантов, кроме как дальше загонять ситуацию в тупик, двигаясь по пути Тучкова…

Тем временем Михаил Васильевич Фрунзе встречал очередного специалиста, выписанного из-за рубежа. Антона Флеттнера. Личность эпохальную для всех любителей истории авиации. И не только. Например, он изобрел знаменитые роторные паруса.

Отучившись по юности в Государственном педагогическом колледже Фульды, он имел уровень крепкого средне-специального образования. Но отнюдь не высшее. Нехватку знаний он добирал своей горящей, увлекающейся природой, страстью в деле и выдающимся талантом.

Рядом с ним на стуле сидел Николай Камов. В отличие от Антона он уже в возрасте 16 лет был зачислен в Сибирский Томский технологический институт, став самым молодым его студентом. Закончив его в 1923 году с отличием, по механическому факультету. И став к 1927 году уже очень крепким специалистом по технологии авиастроения и ремонту. И пробовал себя как конструктор, получив от Фрунзе свое маленькое КБ. А вот полет его мысли, в отличие от Антона, был достаточно приземленным, материальным.

— Я рад что вы друг другу понравились. — произнес Фрунзе, оценив встречно неприязненные взгляд двух крепышей.

Переводчик перевел.

И Антон, вслед за Николаем удивленно вскинул брови.

— Друзья, вас обоих увлекает интерес к винтокрылым машинам. В остальном же вы очень разные. И, как мне кажется, эта разность будет очень продуктивной. Она поможет вам дополнить друг друга к пользе общего дела.

— Вы в этом уверены? — осторожно спросил Флеттнер.

— Конечно. Вы, Антон — натура увлеченная. Николай — крепкий инженер-технолог. Это позволит ускорить и облегчить не только разработку опытного геликоптера, но и запуск его в серию.

— И как мы будем общаться? — мрачно поинтересовался Камов.

— Вы, Николай Ильич, будете учить немецкий язык. А Антон — русский. Пока же с вами постоянно станет находится переводчик.

— А чем обусловлен мрачный взгляд этого господина?

— Его зовут Николай Камов. Его взгляд обусловлен тем, что он имел не самое благоприятное знакомство с немцами. После окончания института он работал на заводе, выпускающего самолеты JunkersJ-13. И мастер-немец вел себя по отношению к нему грубо и вызывающе. Что привело к серии конфликтов и, как итог, увольнению Николая Ивановича.

— Сожалею, — нейтрально, но без даже тени сожаления голосом, произнес Флеттнер.

— Что не помешало, — продолжил Фрунзе, — в последствии Николаю Ивановичу не только запустить производство Junkers J-13, отказавшись от помощи немецких специалистов, но и заметно усовершенствовать сам аппарат. Уменьшив пробег и разбег. Он бывает упрям, но он очень упорен и грамотен. И силен именно как технолог. Так что очень рекомендую. Если сработаетесь, то из вас получится отличный тандем.

Переводчик замолчал.

Эти двое внимательно осмотрели другу друга. И хором ответили:

— Не думаю.

Один на русском, второй на немецком.

Фрунзе же от этой реакции только засмеялся. Причем по-доброму и достаточно зажигательно. Что невольно вызвало улыбку у обоих.

— Михаил Васильевич, — спросил Камов, — я слышал вы заинтересовались автожирами…

— Переживаете, что я откажусь от идеи геликоптера?

— Да. — прямо и в лоб произнес Камов.

— Не дождетесь! А если серьезно, то это аппараты разного класса. Автожир — это воздушный мотоцикл. В силу его особенностей он не может быть большим и тяжелым.

— И что же вы ожидаете от геликоптера? — поинтересовался Флеттнер.

— Для начала я хочу легкий аппарат для кораблей, чтобы заменить гидросамолеты. Ничего особенно — просто вертикальная взлет-посадка, два члена экипажа и радиостанция. Это, по сути, проба пера. В дальнейшем можно будет построить геликоптер крупнее. Или, давайте лучше называть эти аппараты вертолетами. Мне этот термин больше нравится. Так вот. Области применения у такого рода аппаратов — огромны. Как транспортные, так и специальные, например, поисковые или патрульные. Он ведь может сесть где угодно — на любой лужайке в лесу. Даже на дрейфующей льдине, спасая людей. И оттуда же взлететь. Можно делать специальные корабли — вертолетоносцы. Они смогут, например, осуществлять контроль акватории от подводных лодок. С неба же их видно хорошо. Потом спасательные операции в случае наводнений или еще какой напасти. Перевозка важных грузов в бездорожье. Эвакуация больных и раненых. Обеспечение работы правоохранительных органов. И так далее. Задач для них — вагон и маленькая тележка. Да тот же воздушный кран при высотных строительных работах.

— А как же дирижабли? — аж подавшись вперед, спросил Камов. — Вы же видите их в роли воздушных кранов.

— У вертолета и дирижабля свои роли и ниши. Сколько сможет поднять вертолет? Тонну? Две? Три? При лучшем раскладе. Во всяком в ближайшие лет двадцать-тридцать. А сколько дирижабль? На порядок больше. При этом он не в состоянии так тонко маневрировать на строительной площадке. И взлетать-садиться где угодно. Вертолет — это более тонкий инструмент с ограниченной дальностью применения. Очень важный и крайне нужный. Дирижабль же этакий воздушный корабль дальнего плавания.

— Если честно, господин Фрунзе, я не совсем понимаю вашего увлечения дирижаблями, — заметил Флеттнер. — Мне кажется это устаревшая технология.

— Мягкие дирижабли — да. Надувные кондомы, ни к чему ни годные. А вот дирижабли жесткой конструкции — отнюдь, нет. Если они правильно спроектированы, то могут находится в небе неделю или даже больше. Практически как воздушные шары. Только при этом еще и перемещаться на большие расстояния, перевозя большие грузы. Ни самолеты, ни вертолеты на это не способны. Советский Союз — огромная страна. Ее протяженность более семи тысяч километров в длину. И далеко не все в ней обжито и имеет хорошие дороги. Даже пассажирское воздушное сообщение между Москвой и, допустим, Владивостоком мы покамест сможем организовать только дирижаблями. Если без пересадок.