Пашка из Медвежьего лога (Художник И. Коновалов) - Григорий Федосеев

Как много открыл я для себя, как много понял за эти несколько дней.

ПОРА В ПУТЬ-ДОРОГУ

Через день из Медвежьего лога приехали на Кудряшке всем семейством Гурьяныч, бабушка и внук. И тут я вспомнил, что обещал рассчитаться с Пашкой за паутину. Они, вероятно, прибыли за деньгами: ведь это его первый самостоятельный заработок.

Бабушка осталась на улице. Я ее вижу впервые. Она худощава, с пригорбленной спиной, с уставшим старческим взглядом. На лице будто вырезанные резцом глубокие морщины. На ней старенькая меховая кацавейка, широченная юбка, прикрытая спереди черным фартуком. Голова закутана теплым платком. На ногах новые ботинки. Они живо напоминают мне сцену в бору.

Гурьяныч с Пашкой зашли ко мне в кабинет.

— С добрым утром! — сказал старик, окинув меня быстрым беспокойным взглядом, — Слава богу, кажись, все обошлось?

— Здравствуйте, Гурьяныч! Да, все в порядке!

— Уж я его, негодника, как следует пропесочил: мыслимое ли дело бросить человека в незнакомой тайге, да еще в непогоду.

— Строго-то, может быть, и не следует наказывать. Я же не новичок в тайге. Но все-таки хорошо, что он догадался дать сигнал.

Гурьяныч и Пашка стоят у двери, неуклюже переступая с ноги на ногу, оба смущенные от неловкости.

— Сегодня у тебя праздник, Пашка, — получаешь первую зарплату.

Пашка засиял.

— Истинно первый заработок. Благодарим за добро, — вкрадчиво отвечает за него Гурьяныч.

— Как рассчитываться будем?

— Воля ваша. Труда-то не ахти как много затрачено… — говорит Гурьяныч, а сам не сводит с меня вопросительного взгляда.

— Сколько стоит одноствольная «ижевка» со всеми принадлежностями?

— В двадцать пять рублей куда с добром можно уложиться, еще и на баранки бабушке выгадать можно.

Пашка еще больше засиял; так, кажется, сейчас и брызнет из него восторг.

— Так вот что, Гурьяныч: я выпишу Пашке премию тридцать рублей. Купите ему ружье, но до осени не давайте. Если он не перейдет в седьмой класс, то вообще ружья его придется лишить.

— Тут уж не беспокойтесь, спуску ему не будет.

— Я завтра тоже зайду в школу, вновь поговорю о нем. А сейчас идите в бухгалтерию, получите Пашкины деньги. Вам же, Гурьяныч, придется приехать к пятнадцатому — это, значит, в следующую субботу — за получкой.

— Благодарю, непременно приеду…

Через полчаса, они оба вернулись в кабинет.

— Спасибо, что уважили. Хотелось бы спросить совета: «ижевку» ему купить или с рук подержанную «централку»?

— Конечно, «ижевку».

— Я того же мнения. Мы мигом сбегаем в магазин и, если разрешите, принесем показать. Придется сразу взять и банку пороху, дроби, а чехол сам сошью.

— Заходите, буду ждать.

Вышли на улицу оба бесконечно счастливые. Деньги Гурьяныч унес в сжатом кулаке: не растерять бы их до магазина.

Я наблюдаю за ними из окна.

Пашка бежит к бабушке, как резвый жеребенок. Та сидит на лавочке, ждет. Парнишка с разбегу припадает к ней, что-то восторженно говорит, показывает на дедушку, на его кулак, не может успокоиться. Сбылась мечта — у него будет «ижевка»! Какое это счастье для парнишки!

Старушка еле уловимым движением головы усаживает Гурьяныча справа от себя, а Пашку — слева. Брови у нее нахмурены. Концом платка она вытирает тонкие губы и начинает энергично «дирижировать» рукою; показывая в сторону Пашки, что-то быстро говорит. У парнишки после ее слов пропадает на лице радость, он никнет. Дед не шевелится, сидит, прижавшись спиною к забору, будто и нет его тут.

Оба молчат.

А бабушка тычет пальцем в Пашкины латаные сапоги, в старенькую широченную телогрейку и что-то говорит, говорит. Затем неожиданно поворачивается к старику. Молча протягивает к нему руку, и я вижу, как разжимается у Гурьяныча кулак, как медленно раскрываются пальцы и как скомканные бумажки падают на старушкину ладонь.

Ни старик, ни Пашка не возражают. Ни слова. Молча следят, как бабушка не торопясь расправляет деньги, пересчитывает их дважды, прикидывает что-то в уме и, подняв подол верхней юбки, прячет глубоко в потайной карман. Гурьяныч отворачивается. Пашка вскакивает, но не смеет и рта раскрыть. А бабушка достает из наружного кармана платок с узелком, развязывает его и дает внуку несколько монет. Затем встает, строго что-то говорит Гурьянычу, грозит пальцем. Потом усаживается поудобнее на телегу, будит вожжой задремавшую Кудряшку, и та не торопясь увозит ее из поселка в Медвежий лог.

Дедушка с внуком грустно смотрят ей вслед, пока Кудряшка не скрывается за поворотом.

Пашка придвигается вплотную к Гурьянычу, отдает ему несчитанные монеты. Оба сидят осиротевшие, подавленные, сконфуженные.

Потом оба заходят ко мне.

— Мы-то — за ружжо, а старуха повернула деньги на одежину внуку, — говорит грустно Гурьяныч. — Конечно, тоже нужно.

У парнишки дрожат губы. Молчит.

— До осени, Пашка, ружье не понадобится, а там видно будет, — пытаюсь успокоить его.

— Я тоже за это. Вот кончит школу, лето поработает со мною на смолокурке — лишний рубль заработаем. — И поворачивается к Пашке: — Вот тебе и ружжо будет!

У Пашки раскрывается рот.

— Непременно заработаем. Только бы бабушка не отобрала. А сейчас пусть распорядится: мне обутки на лето, а тебе, дедушка, рубашку.

У Гурьяныча дрогнули плечи, он пропускает мимо ушей последние слова.

— Ежели отберет, мы тогда супротив пойдем, и дядя за нас будет. Как вы?

— Второй раз не отберет. Ты только, Пашка, хорошо учись. Этого ей, видно, очень хочется, и она будет за тебя.

Мы прощаемся.

Так они и уходят с надеждой, что в следующий раз бабушка будет на их стороне.

В этот день мы получили радиограмму от Евдокии Ивановны Макаровой, что паутиновые нити натянуты, закончено исследование инструмента и она уже приступила к наблюдениям.

В субботу вечером я занимался упаковкой вещей. Теперь уж ничто не может помешать нашему вылету в далекую тайгу. Пришел Пашка. Перешагнув порог, он остановился, молча стал наблюдать, как я укладываю свое снаряжение, рыболовные снасти, фотоматериалы и всякую походную мелочь.

— Значит, улетаете? — грустно спросил он.

— Да, Пашка, улетаем.

— А я как же?

— У тебя школа, и на твоей ответственности дедушка и бабушка. Кто за ними смотреть будет?

— Куда же вы?

— В тайгу. Поеду в полевые подразделения и до зимы вряд ли вернусь. Почему это вдруг тебя удивило? Ты же знаешь, что я давно должен был лететь.

Пашка расстроен, садится на табуретку. Застывшими глазами смотрит мимо меня, о чем-то думая.

— Возьмите с собой!

— Я так и знал!

— Возьмите, дядя Гриша, обузой не буду.

— Ты соображаешь, что говоришь? Куда это я тебя возьму?

— Тогда я сам куда-нибудь уеду. Я смеюсь.

— Вот посмотрите!..

— Интересно, куда и на чем ты уедешь? На Кудряшке? Ты же серьезный парень — и вдруг такие разговоры! Вспомни, кто недавно обещал дедушке летом помочь на смолокурке? Кто хотел заработать на ружье? Забыл? А бабушку на кого оставишь?

Пашка отводит глаза, молчит.

— Думаю, за ночь у тебя пройдет это настроение. Ты поумнеешь, а в понедельник пораньше утром прибегай на аэродром проводить нас.

— Можно?! — обрадовался он.

— Приходи. А сейчас отправляйся спать.

— Рано на аэродром?

— С рассветом. Передай дедушке, что я улетаю. Если время у него будет свободное, пусть и он тоже придет попрощаться.

— Непременно передам. Спокойной ночи!

Воскресенье прошло в хлопотах. Надо было закончить все дела в штабе экспедиции, а их всегда перед отъездом накапливается много. Только к концу дня наступило облегчение. Оставалось дождаться утра — и прощай жилые места.

Вечером в комнату вошла взволнованная Акимовна.

— Плохие новости я вам принесла.

— Что случилось? — встревожился я.

— Марфиного козленка убили.

— Борьку убили?.. Это кто же? Что за негодяй! — И мне невольно вспомнилась первая встреча в лесу с Борькой.

— Весь поселок об этом говорит.

— Может, это только разговоры и Борька погуляет и вернется в зимовье?

— Нет, это точно. Говорят, будто два дня назад козленок ушел из избушки кормиться и как в воду канул — не вернулся. Марфа, конечно, догадалась, что с Борькой случилась беда, всю тайгу, бедняжка, исходила, да разве найдешь, ежели убили.

— Но кто же убил?

— У Марфы в зимовье поболе недели жили два лесоруба из поселка. Борька привязался к ним, на лесосеку бегал. Марфа и решила: наверное, это они польстились на козленка. Побежала в соседний лог, к ним на стоянку. И что же вы думаете? Шкуру нашла Борькину, копытца да кости.

— Что это за лесорубы?

— Нашенские мужики — Федор Кривых, что на речке живет, и дед Гераська, сторож сельпо. Этим ничего не стоит, не впервой им пакостить. Хуже зверей! Марфа к ним с добрым сердцем, в зимовье пустила, может, хлебом-солью делилась, а они что сделали? Убийцы!