В крови - Юсиф Чеменземинли

Заколото было великое множество баранов. На славу угостив и Фатали с его свитой, и всех воинов, Джавад–хан проводил их в дальнейший путь.

Шатер Ираклия возвышался на берегу Шамкира — он поджидал Фатали–хана. Издали завидев повелителя Кубы, грузины дали несколько пушечных залпов, после чего навстречу ему вышли зурначи. Фатали–хана повели к шатру Ираклия.

Правитель Грузии встретил гостя шагах в пятидесяти от шатра. Это был красивый, слегка сутуловатый человек с густой проседью в бороде; Мирзе Алимамеду, видевшему Ираклия впервые, он показался опечаленным чем–то. Когда, разговаривая с Фатали–ханом, Ираклий поднимал на него свои усталые глаза, их взгляд ясно говорил, как трудно приходилось сейчас правителю Грузии. Отход русских и неустойчивость политического положения на Кавказе, раздоры в семье, приведшие к тому, что наследники начали драку за трон уже теперь, при живом правителе, — все эти тяготы прежде времени состарили наместника Грузии.

Ираклий и Фатали–хан удалились в шатер. Секретная, с глазу на глаз, беседа длилась не менее двух часов.

У входа выставлены были часовые, однако сохранить беседу в тайне не удалось. В тот же вечер смотритель двора, ночевавший в одном шатре с Мирзой Алимамедом, во всех подробностях рассказал ему о чем было говорено.

Главной задачей Ираклием и Фатали–ханом было признано сломить упрямство Ибрагим–хана, затем Джавад–хан крупными силами обеспечит взятие Шуши; кроме того, он обязуется привлечь к участию в походе Казах и Шамседдин; в награду за это обе эти области отойдут ему.

На другой день с помощью все того же Сафара Мирза Алимамед отправил все эти сведения Ибрагим–хану. А на третий день произошло событие, прервавшее переговоры: Фатали–хан внезапно занемог и отбыл в Кубу. О болезни хана мгновенно стало известно в войсках, боевой дух упал. Возникло много дополнительных забот, смотритель двора сразу потерял голову; ему было уже не до гостей. Воспользовавшись суматохой, Мирза Алимамед и Сафар ночью, в темноте, покинули лагерь и прямиком поскакали в Карабах.

19

Вскоре после возвращения Мирзы Алимамеда в Шушу пришла весть о смерти Фатали–хана. Во дворце ликовали. Ибрагим–хан устроил праздник; вся знать города присутствовала на пиршестве, начавшемся в полдень и продолжавшемся до глубокой ночи. Ибрагим–хан торжествовал — самый главный враг устранился с его пути.

Агабегим тоже радовалась в этот день, хотя для ее радости была совсем другая причина: девушка с утра жила надеждой, что сегодня увидит Мамед–бека. Она надела самый красивый свой наряд, вплела в косы фиалки, и, хотя сгорала от нетерпения, это не помешало ей весь день не отходить от зеркала. А он все не появлялся. Садилось солнце, сумерки пеленой затягивали землю. Надежда, сомнения, отчаяние — сердце девушки готово было разорваться…

Агабегим стояла, прислонясь к дереву, и не сводила глаз с башни, обращенной к Аскерану. Башня словно бы растворялась, исчезала, все глубже и глубже погружаясь во тьму…

Назлы только дивилась, глядя на Агабегим, не в силах понять, что творится с девушкой.

— Доченька! — в который раз звала она свою любимицу. — Ночь на дворе, чего тут зря стоять?..

Измученная тоской и ожиданием, девушка будто и не слышала ее. Назлы подошла к Агабегим ближе, обняла, приласкала…

— Что с тобой, доченька? Или занедужила?

Словно очнувшись, Агабегим с улыбкой взглянула на няню, но в улыбке ее была мука, и Назлы сразу почувствовала это. Она молча взяла девушку за руку и повела к веранде. Облокотившись на перила, они стояли и смотрели на мерцающие звезды. Задумчива и печальна была Агабегим.

И вдруг в противоположной стороне двора показались два всадника. Передний быстро соскочил с коня и взбежал на веранду, в свете факелов блеснули его доспехи. Девушка вздрогнула, с тоской и надеждой вглядываясь в темный силуэт: «Дай бог, чтоб он!» Это был он — Агабегим узнала любимого.

А Мамед–бек уже исчез — прошел прямо в залу, туда, где Ибрагим–хан принимал гостей. Девушку снова охватило отчаяние. Кто знает, когда он вернется с этого пира? Как она хочет его увидеть! Хоть на минуту! Пусть бы он летучей звездой мелькнул перед ее глазами! «О птицы, счастливые птицы! Вы свободны! Вы летите куда угодно!.. О если б и мне полететь неведомо куда и отыскать путь к его сердцу, и раскрыть перед ним тетрадь своих страданий — пусть и он горит тем же огнем, в котором сгораю я!.. Как хотела бы я, чтоб слезы мои стали жемчужинами, я нанизала б их на волос свой, отдала бы ему в подарок: «На, любимый, храни, не теряй!..»

Голоса, донесшиеся из дворца, прервали ее горестные мечтания. Кто–то вскочил на коня, снова под факелами сверкнули доспехи…

— Нет, я вернусь только через три дня! — донесся до нее мужской голос. — Нужно еще по пути в Кягризли завернуть!

Всадники ускакали.

«Это он!» — снова боль пронзила исстрадавшееся сердце. Понуро Агабегим вошла в комнату. Свечи озаряли девушку печальным призрачным светом. Она легла на шелковый тюфячок, взяла в руки перо.

Любимый ночью приехал, и тут же ночью ушел,

И жизнь моя, лишь начавшись, покинула вдруг меня…

Глаза ее наполнились слезами, перо задрожало в руках, несколько светлых капель упало на бумагу, размазывая строчки…

— Да что ж это с тобой творится? — Назлы бросилась к девушке. — Откройся мне, доченька!

Шелковым платком няня отерла ее слезы, взяла в руки холодные руки девушки, стала гладить их, согревая… Словно стыдясь своих слез, Агабегим попыталась улыбнуться:

— Ох, няня! Как нам с тобой раньше было хорошо! Ты мне каждый вечер сказки рассказывала, я слушала… И горя не ведала!

— А что ж теперь–то? Что случилось, деточка ты моя? — Назлы с состраданием глядела на девушку. — Ну чего тебе печалиться? Слава аллаху, хороша ты, как зоренька ясная, по всему миру слух идет о твоей красоте!

Девушка печально взглянула на простодушную женщину; Назлы была предана ей всем сердцем, но разве она могла понять муки любви?

— Няня! Расскажи что–нибудь… Только не сказку, а что–нибудь такое… что было на самом деле. О себе расскажи!

— Есть о чем толковать! Да что для тебя в моей жизни интересного?

Агабегим улыбнулась.

— Ну, няня! Ты расскажи, как подрастала… Как замуж выходила.

Улыбка чуть тронула губы Назлы.

— Замуж? Да как выходила?.. Как все выходят. Ходила каждый вечер за водой на родник, один раз пастуха повстречала, сидит себе у воды, на свирели наигрывает… Вижу, уставился он на меня, прямо глаз не сводит. Ну, а мне ни к чему… Пришла, дела домашние справила, спать улеглась. А пастух после того раза как начал к нашему забору ходить, каждый вечер наведывался, все на свирели играл… Я уж, бывало, лягу, а он все заливается… «Вот, думаю, бесстыдник, — и чего ему неймется — до полуночи под забором торчит!..»

— Какая же ты счастливая была, няня! — воскликнула Агабегим. — Как бы я хотела быть на твоем месте!

— Не приведи аллах! Да чего тут хорошего, доченька — чабан бесстыдный повадился!.. А ты сама что стала бы делать на моем месте?

— На твоем месте?! Да я прижалась бы к тому плетню и плакала бы там до утра!..

— Вот уж придумала!.. — Назлы с удивлением поглядела на девушку.

Та печально улыбнулась в ответ.

— Ну, а что ж дальше было, няня?

— Что дальше? Пришли какие–то люди… Сватать меня стали. Я им вроде понравилась. Потом свадьба была. На свадьбе я жениха своего и увидела: так и есть, тот самый чабан!..

— А ты счастлива была, няня? Радовалась?.. Или плакала?

— А что ж радоваться–то? Пришел мой срок замуж идти, значит надо идти. Понятное дело, плакала… Так уж заведено: девушка всегда плачет, когда с родительским домом расстается.

— Нет, няня, не понимаешь ты меня! Никогда не поймешь. Как пришла ты в этот мир вслепую, так и уйдешь незрячей.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Когда Аллахкулу зашел к соседу, тот вместе с ребятишками сидел возле кюрсю, которое сооружено было из столика на коротких ножках, поставленного посреди комнаты над очагом; в очаге тлели угли; сверху столик накрыт был одеялом, а вокруг него разложены подушки.

Кязым лежал на подушках, до подбородка натянув одеяло; видна была только голова. Телли и Гюльназ сидели поодаль, чесали шерсть. Жена Кязыма пряла. За окном белели сугробы снега.

Аллахкулу подышал на руки, снял возле двери покрытые снегом башмаки, поздоровался и присел к кюрсю. Здесь было жарко, как в бане. Аллахкулу протянул ноги к самому очагу и стал согревать застывшие руки.

— Ну и мороз сегодня — камни трескаются!..

— Если бы только камни… — Кязым печально покачал головой. — Сердце человеческое не выдерживает? Сиди, жди! А до каких пор? До каких пор мне без дела сидеть? Сколько шелка, сколько хлопка погибло — где их теперь взять?!