Мао Цзэдун и его наследники - Федор Бурлацкий

Во многих выступлениях того времени Мао повторяет, что главное — это поддерживать на высоком уровне энтузиазм народных масс. «Я был свидетелем потрясающей силы и энергии масс. На таком фундаменте можно решить любую задачу», — восторженно говорил Мао в сентябре 1958 года.

Любую ли?

По-видимому, именно в таком подходе нужно искать ответ на вопрос о том, почему намечались столь завышенные планы; даже если они и нереальны, но самим фактом своего появления должны привести к вдохновенному приливу энергии народа, поддерживать «температуру революции», что обеспечит «скачок» к обретению величия Китая, а стало быть, и к величию инициатора «скачка» — Мао Цзэдуна.

Что касается «коммунизации», то в этом деле кроме страстного стремления любой ценой опередить СССР и другие страны сыграл самую отрицательную роль и уровень понимания Мао Цзэдуном того, что означает коммунизм. Для него коммунизм — и в этом психологически едва ли не самая драматическая сторона экспериментов того времени — возврат к примитивному, военно-уравнительному обществу, которое сложилось в трудный период Яньани и в годы гражданской войны.

Наиболее развернутое изложение представлений Мао по этому вопросу мы находим в его выступлении на партийном совещании в Бэйдайхэ в августе 1958 года, то есть в момент апофеоза «коммунизации». Приведем несколько выдержек из этого выступления, поскольку они очень типичны для социальных воззрений бывшего председателя КПК. Он говорил: «В Советском Союзе военный коммунизм заключался в сосредоточении всех излишков продовольствия. Мы тоже имеем 22-летнюю военную традицию, традицию осуществления системы бесплатного снабжения, которая тоже представляет собой военный коммунизм. Мы осуществляли коммунизм (!) в среде кадровых работников. Но и простой народ тоже испытывал на себе его влияние. Энгельс говорил, что очень многие начинания осуществлены впервые в армии, именно так оно и есть. Мы из городов пришли в деревни и объединились с сельским полупролетариатом, организовали партию и армию, мы ели из общего котла, не имели дней отдыха, не получали заработной платы; у нас была коммунистическая система бесплатного снабжения. Стоило нам снова вступить в города, как постепенно мы стали портиться, старые порядки нам теперь не по нутру. Нам захотелось одеваться в шерсть и сукно, мы стали бриться; кадровые работники превратились в интеллигентов, денежные оклады вытеснили систему бесплатного снабжения, появилась одежда трех расцветок, питание пяти категорий, а линия масс в городе перестала проводиться в полной мере».

«…Нас, несколько сот миллионов крестьян, 7 миллионов рабочих, 20 миллионов кадровых работников и учителей, по грудь захлестнул буржуазный поток. А кое-кто из нас совсем в нем утонул; Лю Шаоци стал правым, Яо Вэньюань тоже „хорош“, не лучше, чем Река зыбучих песков.

Проект решения о народных коммунах спускаем в низы. Не обязательно делать все сразу, не обязательно организовывать полки, батальоны, роты, взводы, отделения. Надо планомерно проводить в жизнь замысел, но и отказаться от народных коммун теперь нельзя. Теперь отказ был бы ошибкой».

«…В 1952 году мы ввели заработную плату. Утверждалось, что буржуазные ранги и буржуазное право такие замечательные, а система бесплатного снабжения объяснялась отсталым методом, партизанской привычкой, отрицательно влияющей на активность. На самом деле мы заменили систему бесплатного снабжения системой буржуазного права, допустили развитие буржуазной идеологии.

По-моему, надо покончить с этими вещами. Что касается денежных окладов, то их можно не отменять сразу, потому что у нас имеются профессора (!). Но в течение одного-двух лет надо провести подготовку к отмене денежных окладов. Становление народных коммун приведет к тому, что мы постепенно упраздним систему денежных окладов».

Все эти филиппики против зарплаты и табелей о рангах, призывы вернуться к потреблению из одного котла должны были находить известный отклик в отсталом массовом сознании. Правда, не очень ясно, как быть с личным примером Мао Цзэдуна.

В период одной из кампаний какой-то человек вывесил дацзыбао в Пекине, в котором задал самому Мао Цзэдуну два вопроса, касающиеся его личной жизни: почему он поселился в императорском дворце и почему он бросил свою жену — боевую подругу, участницу «великого похода» — и женился на актрисе? Мы со своей стороны могли бы спросить, где он сейчас, автор этих вопросов? Во всяком случае, больше такие вопросы в дацзыбао не появлялись.

Впрочем, дело, конечно, не в этом. Проблема заслуживает более серьезного анализа. Все, что прокламируется в этом выступлении Мао как коммунизм, никакого отношения к марксистскому, научному пониманию коммунизма не имеет. Точно так же, как и вся практика создания «коммун». Ничто, кроме самого наименования, не роднит коммунизм Маркса и «военный коммунизм» Мао.

Для Маркса коммунизм — это общество изобилия, общество свободных людей, для которых пища, одежда и другие материальные блага уже давно перестали быть проблемой, людей, которые посвящают себя творческому труду, людей высокоразвитых и культурных, которые не знают, что такое эксплуатация и государственное принуждение. А Мао мечтал создать общество солдатской дисциплины труда, где личность — ничто, она бесплатно работает и ничтожно потребляет, где человек— в сущности лишь орудие для достижения целей, стоящих вне его самого: национального величия, военного превосходства, величия вождя и т. д. Идеал Мао скорее напоминает уравнительные общины тайпинов или военные поселения в крепостнической России, чем свободные ассоциации Фурье, а тем более коммунистические объединения К. Маркса.

Все, на что обрушивался Мао — материальное стимулирование производства, оплата по труду, плановое хозяйство и сохранение товарно-денежных отношений, — это и есть социализм. Мао здесь фактически полностью отвергает социалистический этап развития общества и прокламирует «скачок» к уравнительному обществу.

Являлись ли подобные представления монополией одного Мао или они имели своих приверженцев в кругах руководства КПК и в целом в партии?

Нет сомнения, что такие взгляды имели широкую базу в партии, которая оставалась преимущественно крестьянской по своему составу. Фактически с началом «коммунизации» во всей партии назревал идейный раскол между сторонниками социализма и проводниками «уравнительного коммунизма». Первые, естественно, тянулись к СССР и другим социалистическим странам, показывающим пример планомерного строительства социалистического общества как необходимого этапа на пути к полному коммунизму. Вторые были более всего подвержены националистической страсти — достижению «социального превосходства» Китая над другими странами.