Зачарованные острова Галапагосы - Ирениус Эйбл-Эйбесфельдт

Было время отлива, и на освободившихся из-под воды водорослях пестрой стаей собирались птицы. Здесь были пересмешники и малые земляные вьюрки (Geospiza fuliginosa), прилежно подбиравшие зернышки на морских скалах. К ним присоединились темная чайка (Larus fuliginosus) и парочка голубей. Под конец я оказался со всех сторон окружен птицами, которые доверчиво прыгали у самых моих ног, хотя иные упорно держались на почтительном расстоянии от меня. Робость длинноногого ходулочника (Iiimantopus) и маленькой камнешарки (Arenaria) с коротким клювом выдавала в них недавних поселенцев Галапагосов. Камнешарка гнездится на севере, а острова посещает только в зимнее время, ходулочник же обрел здесь свой дом, но по-прежнему очень осторожен. У этих птиц имеется пока мало признаков, говорящих о том, что они на пути к образованию островной расы.

На берегу большие бурые пеликаны сушили свои крылья, другие рядом ловили в воде рыбу. Ныряли они на редкость неуклюже. По образному сравнению Делано, пеликаны в воде уподобляются узлу с бельем, который матрос, желая выстирать свою одежду, бросает с палубы на веревке в море: тюк распадается — штаны тянут в одну сторону, рубаха — в другую, блуза — в третью.

Порой пеликаны кидались в воду с высоты не менее 20 метров и, в падении переворачиваясь, касались воды не грудью, а спиной. Иногда они перед погружением в воду перегибались головой вниз, принимая почти вертикальное положение. Часто они целиком уходили под воду, но тут же пробкой выскакивали на поверхность и наклоняли голову вперед, чтобы дать вылиться воде, набравшейся в горловой мешок, — не меньше нескольких литров. Только после этого пеликаны заглатывали свою добычу. Коричневый пеликан — единственный среди своих сородичей — умеет нырять под воду. Остальные ловят рыбу на поверхности.

Бурого пеликана мы встречали у берегов всех крупных островов Галапагосского архипелага. В сентябре — октябре 1957 года мы находили гнезда с птенцами на южном берегу Индефатигебля, на Нарборо и западной стороне Альбемарля. Птицы гнездятся на высоких кустах мангровых. Кладут ли они также яйца на землю по примеру бурых пеликанов, обитающих на суше, нам не удалось установить. По мнению Мерфи, бурые пеликаны Галапагосских островов — скорее всего типичная для этого района раса.

Мы пошли дальше. За нами последовали несколько пересмешников и голубей. Они быстро семенили за мной, и только когда я отрывался от них на несколько метров, пролетали это расстояние. Я и раньше замечал, что многие здешние птицы взлетают неохотно. Может быть, это объясняется отсутствием врагов на земле. Здесь нет куниц или лис, от когтей которых можно спастись только в воздухе, от канюка и совы же надежнее укрыться в кустах. А как известно, летные навыки, безусловно, выработались вследствие необходимости спасать жизнь бегством. В этом нас убеждает пример летающих рыб, летучих драконов и змей, яванской лягушки и летучих белок. Но на Галапагосских островах, где нет источника опасности, исчезает первопричина, заставляющая животных подниматься в воздух, а раз так, то у многих птиц пропадает стремление летать, некоторые же, например бакланы, и вовсе утратили эту способность.

Примерно через час неторопливой ходьбы мы достигли небольшого мыса, обогнули его и едва смогли удержать крик радости: перед нами возникли смешные тупорылые морды и толстые затылки галапагосских котиков. Котики, чем-то напоминавшие медведей, были настроены в высшей степени дружелюбно, и даже самцы только поворачивали в нашу сторону головы и пялили на нас большие, круглые, немного грустные глаза. Их печальное выражение усугублялось сильным слезовыделением. Секрет глазных желез, вытекавший из внутреннего угла глаза, оставлял на коричневом мехе влажные темные следы. Это выглядело так, как если бы котики плакали. Значение интенсивного слезовыделения, которое я уже наблюдал у морских львов, еще не изучено.

Котики — близкие родичи морских львов, но толстый подшерсток придает их шкуре более красивый вид и делает ее дороже. Это обстоятельство имело для котиков роковое значение. К моей великой радости, на Джемсе котиков водилось еще предостаточно, и я принялся наблюдать за редкими животными. Они вели себя тише и были менее подвижны, чем морские львы. Только детеныши развлекались теми же играми с той лишь разницей, что они имели больше возможностей совершенствоваться в искусстве плавать. Дело в том, что слой лавы на берегу был на значительных участках подмыт снизу морем. Заметить это можно было, только остановившись над провалом, в котором неожиданно открывалась кристально чистая синяя лужица морской воды. Котики умели находить эти ямы. Но предварительно им приходилось иногда проплывать несколько сот метров под скалами, через пещеры и туннели, что бесспорно требовало большого напряжения сил. Придя к цели, котики пробкой выскакивали из воды и с фырканьем и сопением играли какое-то время в луже. Вскоре они, как правило, снова исчезали в подводном лабиринте, и лишь пузырьки воздуха на поверхности воды говорили о том, что здесь только что плескались шаловливые животные.

Котики, как и морские львы, живут стадами, правда небольшими. Вокруг каждого самца я насчитал не больше трех-четырех самок, и охранял он их не так бдительно. Я даже заметил самцов, которые доверчиво спали рядом. Это, однако, вовсе не означает, что котики более миролюбивые животные. Скорее их поведение объясняется тем, что я попал к ним между двумя циклами спаривания. Новорожденных не было, а следовательно, самцам не к чему было проявлять особую бдительность. Сейчас, в начале августа, они наслаждались отдыхом.

Котики благосклонно терпели наше присутствие. Только одна самка перепугалась, когда я, сев рядом, разбудил ее. Она угрожающе раскрыла пасть и несколько раз хрипло пролаяла, но тут же улеглась на место и успокоилась. Изредка она открывала один глаз и подозрительно косилась в мою сторону. Котиков и в самом деле, наверное, еще легче уничтожать, чем морских львов; не удивительно поэтому, что они стали такими редкостными животными. Но при известной энергии их, конечно, можно спасти. Убедившись, что берег довольно густо заселен котиками, мы возвратились на катер и отправились на поиски других редких животных. На этот раз нас интересовал галапагосский альбатрос.

Брачный танец альбатросов

На юге Галапагосский архипелаг завершается равнинным островом Худ: высота его холмов не превышает 200 метров над уровнем моря. Весь остров имеет 14 километров в длину и 6 километров в ширину и, по моим наблюдениям, представляет собой опаленную солнцем пустынную степь. Правда, на карте адмиралтейства США оптимистично указаны несколько речушек и даже приметное озеро в центре острова, но, вероятно, это озеро и эти речушки — всего лишь мимолетное явление в жизни острова, который в остальное время года остается землей древовидных кактусов и голых кустов бульнезии, типичных растений засушливой зоны.

Мало привлекательный своими ландшафтами, Худ, однако, примечателен своеобразным зоологическим мирком. На его скалах дремлют под солнцем наиболее яркие из всех виденных нами морских игуан, на холмах щиплют траву черепахи — особая раса с седлообразными панцирями изумительной красоты, а ящерицы, змеи, вьюрки и пересмешники образуют островные формы, заметно отличающиеся от своих сородичей, обитающих на других островах архипелага. И все же самым редкостным достоянием Худа следует признать большого галапагосского альбатроса, гнездящегося только здесь. Строго говоря, эту птицу, достигающую в размахе крыльев 230 сантиметров, можно только условно причислить к наземным обитателям острова, поскольку большую часть своей жизни она проводит в воздухе. Часами парит альбатрос над морем, почти не шевеля крыльями. Ритмично поднимаясь и опускаясь, он словно играет с ветрами, умело используя разницу в скорости движения слоев воздуха. То он стремительно падает с попутным ветром вниз, входя в более медленные воздушные потоки, то, почти достигнув морской волны, резко поворачивается против ветра и без единого взмаха крыльями взмывает ввысь. Чем выше, тем стремительней воздушные течения и тем больше скорость полета альбатроса относительно окружающей среды.

Каждый летчик познал в своей практике чудодейственную силу ветра. Самолет, движущийся равномерно, попадая в более сильный встречный поток, испытывает на себе одновременно торможение, вызванное сопротивлением воздуха, и его подъемную силу, увлекающую машину вверх до тех пор, пока не восстановится ее первоначальная скорость. Но стоит встречному ветру ослабеть — скорость самолета уменьшается и он теряет высоту. То же происходит и с планером: встречный ветер гонит его вверх, где он попадает во все более убыстряющиеся потоки воздуха.

Итак, альбатрос, повернувшись против ветра, поднимается ввысь. Но вот он достиг наивысшей точки своего полета. Теперь он подставляет бок или спину ветру и отдается в его власть. Он несется вниз, пересекая на своем пути замедляющиеся по мере приближения к земле слои воздуха и приобретая все большую скорость. Внизу птица повторяет весь маневр сначала: поворачивается против ветра, и ветер услужливо подталкивает ее кверху, где его дуновения сильнее. Достигнув уровня, выше которого скорость воздушных потоков не нарастает, альбатрос снова ныряет вниз. И так при ничтожной затрате энергии он часами летает над морем, вылавливая каракатиц и других морских животных.