Мизери - Стивен Кинг

Джеффри считал, что в рассказе о Веллингтоне есть преувеличения, но Шинни (так они с Йеном когда-то «называли доктора) лечил его еще в детстве и уже тогда — даже тогда — казался ему очень старым.

Он., Джеффри, сумел сохранить мальчишеский взгляд на мир, когда всякий, кому больше двадцати пяти, воспринимается как пожилой, и полагал, что Шинни должно быть не меньше семидесяти пяти.

Он, стар… провел на ногах за тяжелой работой целые сутки… Не мог ли старый, смертельно усталый человек допустить ошибку?

Ужасную, невообразимую ошибку.

Именно эта мысль, а не какая-либо другая выгнала его из дома в холодную ветреную ночь, и он, мчался теперь в Литтл-Данторп при неверном свете луны, выглядывающей из-за туч.

Неужели он, мог совершить такую ошибку? Какая-то часть его натуры, малодушная, трусливая часть, та, что скорее согласилась бы навсегда потерять Мизери, чем обдумывать последствия подобной ошибки, твердила, что это невозможно. Но когда пришел Шинни…

Джеффри сидел тогда рядом с Йеном, и Йен, предавался бессвязным воспоминаниям о том, как они вместе вызволяли Мизери из дворцовой темницы сумасшедшего французского виконта Леру, как Мизери отвлекла тогда внимание одного из стороживших ее слуг виконта тем, что в нужный момент высунула из копны сена обольстительно обнаженную ногу и помахала ею. И сам Джеффри, охваченный глубокой печалью, вспоминал тот эпизод, а сейчас он, ругал себя за то, что настолько отдался своей печали, что едва замечал (как, надо полагать, и Йен.) присутствие Шинни.

А ведь Шинни, кажется, был чересчур рассеян., как будто его грызла какая-то забота. Только ли в усталости дело, или Шинни терзало что-то… какое-то подозрение?..

Нет, конечно же нет, нервно возразил он себе.

Повозка мчалась к Колторп-Хиллу.

Усадьба не была освещена, но — слава Богу!

— в домике миссис Рэмедж горел свет.

— Давай, Мэри!

— крикнул Джеффри и хлестнул пони кнутом. — Уже близко. Там передохнешь.

Нет, конечно, нет. это не то, о чем ты думаешь!

Но Шинни как будто весьма небрежно осматривал сломанные ребра и ключицу Джеффри, и Йену он, едва сказал пару слов, хотя горе Йена было очевидно, и он, слишком часто плакал без видимого повода.

Шинни почти не разговаривал с Йенам после единственного визита, которого, безусловно, требовали правила приличия, когда он, тихо спросил:

— А она?.

— Да, в гостиной, — проговорил Йен.. — Моя бедняжка лежит в гостиной.

Шинни, поцелуйте ее за меня и скажите, что скоро я вновь буду с ней!

После этого Йен, опять разрыдался, а Шинни едва слышно пробормотал что-то о соболезновании и пошел в гостиную.

Теперь Джеффри казалось, что старый костоправ проторчал там довольно долго…

А может быть, память и обманывала его. Но вышел он, оттуда чуть ли не веселым, и здесь память не подводила Джеффри, он, был в этом уверен., слишком уж неуместным было выражение лица врача в доме, где царило горе утраты, в комнате, где миссис Рэмедж уже повесила траурные шторы.

Джеффри вышел тогда со стариком в кухни и неуверенно заговорил с ним. Он, попросил его выписать Йену снотворное, так как Йен, выглядел совсем больным.

И Шинни почему-то показался ему совершенно обескураженным.

— Вовсе не похоже на мисс Ивлин, — Хайд, — сказал он.. — В этом я убедился.

Он, вышел из дома и направился к своей коляске, даже не удостоив Джеффри ответом.

Джеффри вернулся в комнату и тут же выбросил из головы непонятную реплику доктора, объяснив себе его страшное поведение старостью, усталостью и горем об усопшей. Его мысли вернулись к Йену. Он, подумал: поскольку снотворного не будет, придется лить Йену в глотку виски до тех пор, пока бедняга не отключится.

Пропустил мимо ушей… забыл…

До сегодняшнего вечера. Вовсе не похоже на мисс Ивлин-Хайд. В этом я убедился.

В чем?

Джеффри не знал, «о «намеревался выяснять, даже подвергая серьезному испытанию собственный рассудок, — он, понимал, какую цену, возможно, придется заплатить за истину.

ГЛАВА 4

Когда Джеффри постучал в дверь домика миссис Рэмедж, она еще на ложилась, хотя обычно в это время давно уже спала. После смерти Мизери миссис Рэмедж отправлялась спать с каждым днем все позже.

Она, разумеется, не могла положить конец беспокойным метаниям в постели, но по крайней мере в ее силах было оттянуть начало мучений.

Конечно, она была самой практичной и уравновешенной женщиной на свете, и тем не менее, услышав внезапный резкий стук в дверь, непроизвольно вскрикнула и облилась горячим молоком, которое как раз наливала в чашку. В последнее время она постоянно была на взводе, могла расплакаться в любой момент.

Причиной тому было не горе, хотя горе практически уничтожило ее. Причина таилась в странном ощущении тревоги, непонятном ощущении, подобного которому она никогда не испытывала прежде.

Временами ей казалось, что ее измученный, погруженный в печаль ум не в силах ухватить какие-то мысли, которые витают поблизости, и это к лучшему, так как сформулировать их для себя было бы слишком страшно.

— Кого там принесло в десять часов? — закричала она. — Эй, вы, благодарить вас не стану, я здорово обожглась из-за вас!

— Миссис Рэмедж, это Джеффри! Джеффри Оллибертон,!

Ради Бога, откройте!

От неожиданности миссис Рэмедж открыла рот. Уже почти у двери она сообразила, что на ней ночная рубашка и чепец. Однако ей никогда не приходилось слышать, чтобы Джеффри так кричал, и если бы ей сказали, что он, на такое способен, она бы не поверила. Если и есть во всей Англии человек с более твердым характером, чем у ее обожаемого Господина, так это Джеффри — и все же именно Джеффри кричал сейчас, как женщина, у которой вот-вот начнется истерический припадок.

— Минутку, мистер Джеффри! Я не одета!

— К черту! — проорал Джеффри.

— Да наплевать мне! Откройте! Миссис Рэмедж, открывайте, ради Христа!

Она еще секунду поколебалась, потом отодвинула засов и распахнула дверь. Вид Джеффри прямо-таки ошеломил ее, и она почувствовала, как где-то в глубине рассудка с глухим стуком вновь зашевелились черные мысли.

Джеффри переступил порог как-то боком, словно у него был искривлен позвоночник. Правую ладонь он прижимал к левому боку.

Волосы его спутались. Темно-карие глаза казались потухшими угольками на белом лице. Обычно Джеффри Оллибертон одевался тщательно, можно сказать, щегольски, но на сей раз выглядел весьма странно. На нем был старый потертый фрак.

Пояс сбился набок, воротник белой рубашки был расстегнут, а штаны из грубого сержа note 17 скорее подошли бы не первому богачу Литтл-Данторпа, а бездомному бродяге.