Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
VI
Горничная Саша ходила из комнаты в комнату с своим обычным злым лицом, двигала без всякой необходимости мебель, прислушивалась к тихому разговору, доносившемуся из будуара, и улыбалась. Нечего сказать, хороша семейка… Мамаша с дочкой чуть не в шею выгнали барина, чтобы не мешал. Старуха заперлась с гостем – для Саши было ясно, как день, что этот гость – старый любовник, а дочка ждет своего любовника.
– А тот и нейдет, молодой-то! – соображала про себя Саша. – У молодого-то дороги во все стороны… Давеча, как козы, ждут звонка. Ха-ха…
Саша из любопытства пошла в комнату барышни, посмотреть, как эта фитюлька ждет мил-сердечного друга. Анна Сергеевна лежала с книгой на кушетке и, не отрывая глаз от книги, спросила:
– Гость еще здесь?
– Они ушли, – соврала Саша на всякий случай.
Анна Сергеевна уже переволновалась и даже не шевельнулась, когда в передней раздался давно ожидаемый звонок. О, это, конечно, был он. Так звонить могут только сумасшедшие. Злючка Саша нарочно медлила отворять двери, и звонок повторился. Потом Анна Сергеевна слышала, как прошла горничная по коридору, как она отворяла дверь и как ответила что-то на его вопрос с своей обычной грубостью. Потом она слышала, как в гостиную вышла мать, как он нервно шагал по комнате, отвечая что-то невпопад. Ее тянуло выйти в гостиную и в то же время она не могла подняться, как раскапризничавшийся ребенок. Ей хотелось плакать, наговорить кому-то самых обидных вещей и показать, как ей все равно.
В гостиной происходила оригинальная сцена. Чернолесов, красивый молодой человек лет двадцати шести, с типичным лицом, нервно шагал по комнате, не понимая, что ему говорит хозяйка.
– Владимир Федорович, садитесь, – повторяла Валентина Яковлевна уже в третий раз. – У вас такой расстроенный вид сегодня… Вы больны?
Ей сделалось его жаль. Бедняга так страдал. Чернолесов наконец сел, провел рукой по волосам и рассеянно проговорил:
– У меня дурной вид? Нет, кажется, ничего… Я немного устал. Сегодня пришлось работать почти всю ночь. Леонид Павлыч заваливает работой. Анна Сергеевна дома?
– Да… Она тоже что-то чувствует себя не совсем хорошо. Знаете, наше общее женское несчастий – нервы…
– Анна Сергеевна больна?
– Нет, так просто… С ней это иногда бывает. Она сейчас выйдет…
Валентина Яковлевна подошла к двери в коридоре и крикнула:
– Нюта!.. Да иди же сюда. Владимир Федорович приехал.
– Я сейчас, мама, – послышался ответ из-за двери.
– Она сейчас придет, – успокаивала Валентина Яковлевна волновавшегося гостя.
– Да, с ней бывает… Я объясняю это глупыми театральными затеями. Простите, вы тоже принимаете живое участие в любительских спектаклях. Для Нюты даже успех является ядом.
– Я с вами могу только согласиться, Валентина Яковлевна… На вашем месте я просто обратился бы к своей родительской власти и запретил Анне Сергеевне… да…
– Ах, если бы дочери слушали своих матерей… Я уверена, Владимир Федорович, что Нюта скорее послушает вас, как человека постороннего и поэтому вполне беспристрастного.
– Постороннего? Да, да… Что же я ей могу сказать? Ах, да, я скажу ей все, все…
При последних словах он схватил себя за голову, и Валентина Яковлевна проговорила с неподдельным участием:
– Нет, вы просто больны… Я сейчас принесу вам холодной воды.
– Ах, ничего не нужно, Валентина Яковлевна. Все пройдет… Да… Коли бы вы могли только знать, как мне сейчас тяжело! Еду сейчас к вам и вижу, идут по тротуару старичок со старушкой – старенькие оба и поддерживают друг друга. И старичок славный и старушка славная… Смотрю на них и думаю: ведь вот прожили же вместе старички целую жизнь. Все вместе, везде рука об руку… И все так любовно, по-хорошему. Да… И я от души позавидовал им, Валентина Яковлевна.
– Ну, уж такие стариковские мысли как будто и не к лицу вам, Владимир Федорович… Право, как мне кажется, вы не совсем здоровы.
– Я? Нет, ничего… Так вот о старичках… Позавидовал я им и подумал, что вот мне так не прожить. Как вы думаете, Валентина Яковлевна?
– Думаю, что проживете… Только вот зачем вам такие мысли в голову приходят? Это наш удел, удел людей, для которых уже ничего не осталось впереди…
Увлекшись разговором, она не заметили, как Анна Сергеевна вошла и остановилась в дверях.
– Даже страшно делается, когда подумаешь… – продолжала Валентина Яковлевна, – даже страшно, если бы пришлось прожить всю жизнь снова…
– Страшно? – как эхо отозвался Чернолесов.
Анна Сергеевна слушала этот разговор с иронической улыбкой, а потом проговорила:
– Маленькая домашняя философия маленького домашнего отчаяния… Недурно!
Чернолесов быстро поднялся, посмотрел на нее и ответил как-то всей грудью:
– Да, мы тут разговорились по душе…
– Вот ты, Нюта, привыкла относиться свысока и моей домашней философии, – с легким упреком проговорила Валентина Яковлевна, – да… А вот Владимир Федорович находит возможным даже разговаривать со мной.
– Что же, мама, я могу только позавидовать Владимиру Федоровичу.
Девушка заняла место на диване, посмотрела на гостя вызывающе и проговорила таким тоном, точно заканчивала какой-то прерванный разговор:
– А я уже подписала контракт, Владимир Федорович.
– Нюта, какой контракт ты могла подписывать? – удивилась Валентина Яковлевна.
– Значит, все уже решено? – перебил ее Чернолесов, поднимаясь.
– Решено и подписано, – ответила Анна Сергеевна с улыбкой. – Теперь я почти официальное лицо… Боюсь даже, что буду гордиться не в меру.
– Господа, о чем вы говорите? – обиженно спрашивала Валентина Яковлевна, тоже поднимаясь. – Нюта, что это все значит?
– Ах, мама, потом…
– Анна Сергеевна заключила контракт на зимний сезон с каким-то провинциальным антрепренером, – объяснил Чернолесов.
– Очень приятная новость для матери…
– Мама, мы поговорим об этом потом.
– Благодарю. Господи, до чего я дожила!..
– Мама, если ты хочешь знать, так я и не могла ничего объяснить тебе ни вчера, ни сегодня, потому что ты была в самом невозможном настроении. Одним словом, я ни в чем не виновата.
– Как всегда, Нюта… До чего я дожила? Сделаться в собственном доме какой-то ненужной вещью, чем-то вроде старой мебели, которую выносят в сарай…
– Мама, ты должна гордиться своей дочерью. Да… Несколько дней тому назад я была полное ничто, а сейчас я ingénue dramatique. Я буду подучать сто рублей жалованья… Пожалуйста, мама, поменьше философии домашнего отчаяния.
Валентина Яковлевна поднялась с гордостью оскорбленной королевы и, обращаясь к Чернолесову, проговорила:
– Вот поговорите вы с ней, Владимир Федорович… да. А я больше не могу… Нет моих сил…
Она почти выбежала из комнаты, прижимая платок к
