Проклятая шахта.Разгневанная гора - Хэммонд Иннес

– Меня учила ваша мать.

– Моя мать? Она кивнула:

– Она была все равно что моя гувернантка. Понимаете, моя мама вела довольно веселую жизнь, у нее, у бедняжки, не оставалось для меня времени. А я была еще маленькая, носила косички. – Кити коротко засмеялась и повернулась, чтобы уйти. – Мне пора, – сказала она.

– Нет, подожди, – остановил я ее. – Я хочу поговорить о моей матери.

– Я это знаю, но мне не хочется об этом говорить. Я схватил ее за руку и повернул к себе:

– Неужели ты не понимаешь? Я не знал своей матери. А теперь вдруг оказываюсь в тех местах, где она жила. Ты была с ней знакома. Она тебя любила. Это же так естественно, что я хочу, чтобы ты мне о ней рассказала. И, кроме того, я хочу узнать, почему ее держали взаперти в этой комнате.

– А я не хочу об этом говорить! – сердито крикнула она, вырывая у меня свою руку. – Отпустите меня, говорю вам. Я ничего вам не скажу.

– Но я хочу узнать, почему она покончила с собой, – сказал я, не отпуская ее. – Я догадываюсь, но хочу знать точно.

У нес широко раскрылись глаза.

– Догадываетесь? – повторила она.

– Конечно. Моя мать ушла от отца с Менэком в тысяча девятьсот двадцатом. А Менэк тогда жил со своей первой женой. Но даже после ее смерти он не женился на моей матери, он женился на твоей. А моя продолжала жить в доме в качестве экономки и твоей гувернантки. Господи! Разве этого не довольно, чтобы сломить любую женщину?

– Дело было не в этом, – медленно проговорила Кити и вдруг вырвала свою руку. – Я иду домой.

Я снова ее догнал. Тут она сама обернулась ко мне, глаза ее сердито сверкали.

– Оставьте меня в покое! – воскликнула она. Голос у нее был резкий, испуганный.

– Не оставлю, пока ты не расскажешь мне все о моей матери! – в свою очередь крикнул я.

– Никогда!

– Тогда я буду здесь стоять, пока нс расскажешь, – со злостью заявил я. – Она тебя любила, она подарила тебе эту брошку. Это была единственная вещь, которая у нес осталась от моего отца. У меня же нет ничего, решительно ничего. А у тебя сохранились все ее вещи, которые по праву должны были бы принадлежать мне, а ты не желаешь поговорить со мной каких-то пять минут.

– Дело совсем нс в этом, – грустно сказала она.

– В чем же тогда?

– Неужели вы не можете понять, что мне не хочется о ней говорить? Неужели не можете оставить меня в покое?

– Нет, не могу, – сердито сказал я.

– Ну пожалуйста, – просила она.

– Ради всего святого! – крикнул я, хватая ее за плечо. – Ну, говори! – Я начал ее трясти. – Почему мою мать заперли в этой комнате?

Ее серые глаза налились слезами.

– Нет! – рыдала она. – Я не могу. Это невозможно!

Я снова ее встряхнул. Она смотрела на меня, из ее широко открытых глаз струились слезы. Она, казалось, не могла заставить себя говорить, но потом едва слышно сказала:

– Неужели вы не понимаете? Это она убила мою мать.

– Я тебе не верю, – сказал я.

– Пожалуйста, позвольте мне теперь уйти, – тихо плакала Кити.

– Нет, – сказал я. – Я этому не верю. Ты говоришь мне неправду. Зачем ей нужно было это делать? Она же тебя любила. Это ясно сказано в ее письме.

– Возможно, – сказала она. В голосе ее прозвучала печаль. – Она была такая милая. Приводила меня сюда на холмы, рассказывала сказки. Говорила, как называются деревья, цветы, птицы. Я очень ее любила. А потом… – Голос ее задрожал, и она замолчала. – Боже мой! Как это было ужасно! – И она разразилась рыданиями.

Я заботливо усадил ее на землю посреди вереска:

– Что было ужасно?

– Ну, теперь можно и рассказать, – спокойно проговорила она. – Она не могла нести ответственности за то, что сделала. Я в этом уверена. Но после этого… После этого я стала ее бояться.

– Ты хочешь сказать, что она была невменяема? Кити кивнула:

– Я не хотела, чтобы вы об этом знали. Но я ведь должна была отдать вам это письмо. Я обещала это сделать, если у меня будет такая возможность. Я должна была вам его отдать, правда?

– Конечно, – сказал я. – Пожалуйста, расскажи мне, что тогда произошло. Я предпочитаю знать все.

Знаю, что тебе это тяжело, но пожалуйста, ты ведь можешь меня понять?

Она кивнула. Но какое-то время сидела молча, ничего не говоря, и смотрела на морс. Я сел на землю подле нее, пытаясь увидеть в обращенном ко мне профиле девочку с косичками, которая гуляла за руку с моей матерью по этим холмам. Она, должно быть, была красивым ребенком. И сейчас она была очень хороша: широкое открытое лицо с высокими скулами, маленький, чуть вздернутый нос. Когда смотришь на такие лица, вспоминаются чеховские пьесы. Может быть, она тоже мечтала о своей Москве, постоянно откладывая поездку, которая так и не состоялась.

– Мне было четыре года, когда мы с мамой приехали жить в Крипплс-Из, – начала она. – Я хорошо помню, что ваша мать – она называла себя мисс Нирн – сначала меня не любила. И я тоже не любила ее. Возможно, наше присутствие вызывало у нее неприязнь – тогда я, конечно, не понимала почему, но неприязнь эту чувствовала. А потом однажды я упала – играла в одной из старых построек и провалилась. Это было недалеко от Кениджек-Кастла. Я гонялась за ящерицей и свалилась в какой-то глубокий колодец с гладкими отвесными стенками; ободрала коленку, мне было больно, я кричала и плакала, думала, за мной никто никогда не придет. Мама постоянно куда-то уезжала, дома была только мисс Нирн. Было уже совсем темно, когда она меня нашла. Она принесла меня домой, перевязала коленку и стала рассказывать сказку, чтобы меня успокоить. Но я крепко заснула, не успев ее дослушать. Поэтому, естественно, на следующий день мне захотелось услышать конец. Так и повелось, что каждый вечер перед сном она рассказывала мне коротенькие истории про зверей и птиц, которых мы видели днем. Рассказывала и о писки-гномах, о шахтерах, работавших в наших горах. – Кити печально посмотрела на меня. – Вы понимаете, мы с ней обе были одиноки. А она так много знала.

– Да, – сказал я. – Она была учительницей до того, как вышла замуж за моего отца.

Кити кивнула и снова устремила взгляд на море:

– И еще она рассказывала мне о своем сыне, который был несколькими годами старше меня. Она очень часто о вас говорила. Выдумывала целые истории. Вообще, она жила в своем собственном мире грез и иногда позволяла мне туда заглянуть. Мне это очень нравилось. Вскоре она стала заниматься со мной по-настоящему. Я ходила за ней повсюду. Помогала ей доить коров и ухаживать за садиком, который она развела возле дома. После ее смерти я пыталась содержать его в порядке. В память о ее доброте. Но потом началась война, и у меня совсем не было времени. Боюсь, что теперь этот садик никогда уже не возродится. Боже мой, как бы я хотела, чтобы всего этого никогда не было! – воскликнула она с неожиданной страстью.