Квестер - Андрей Владиславович Немиров

— Взаимоотношения труда и удовольствий я понял, Гласс. И про мечту — в общих чертах. А в чем же — позволь тебе напомнить суть нашего разговора — в чем же состоит прелесть нашего сегодняшнего положения?

Гласс посмотрел на Тестера, как на Христа, только что явившегося ему — такова была его благодарность за внимание к его «лекции». Он воодушевился и закончил:

— Так вот: работа ради поддержания жизнедеятельности занимает у человека огромную часть жизни; оставшееся время занимают удовольствия, которые всего-навсего являются обратной стороной вышеупомянутой заботы о сохранении тела. Человеку, по большому счету, просто тупо некогда изучать мир и себя, некогда совершать открытия и создавать бессмертные, вечные шедевры. На это были способны до сих пор только избранные личности, для которых, кстати, безудержное стремление к мечте зачастую оборачивалось «выдавливанием» из общества: ведь настоящий учёный или художник очень часто балансирует на грани жизни и смерти — то от нехватки средств к существованию, то сходя с ума от непонимания и одиночества. А в целом человечество не могло жить своей мечтой — некогда было. Именно поэтому мы до сих пор не знаем двух главных вещей: что такое мы, люди и что такое наша планета Земля!

Гласс вновь сделал паузу: видимо для того, чтобы завершающую фразу выдать с наибольшим эффектом. Он заметно волновался, но взор его горел самым праведным в мире огнём.

— Теперь и мы — не люди, и планета — не Земля! — мрачно вставил Хась, и Гласс, казалось, только и ждал этой фразы.

— Именно поэтому, — спокойно и торжественно сказал он, — мы сейчас имеем огромное счастье НЕ РАБОТАТЬ в том смысле, в каком понимали это на Земле: так как у нас уже нет необходимости поддерживать своё тело в рабочем состоянии! А раз мы можем не работать, следовательно…

— … можем и не есть! — завершил фразу Док и расхохотался.

Глава вторая

1

Сбитый, словно птица в полете, на самом важном месте своего выступления, Гласс был уже готов укокошить Дока подвернувшейся под руку каменюкой, но Хась вовремя кинулся ему наперерез. Чтобы компания окончательно не передралась, Тестер, продолжая чувствовать себя миротворческим корпусом ООН, вызвался озвучить основные положения и выводы глассовой «лекции»: для дальнейшего обсуждения. Сам Гласс так перевозбудился, что был уже не в состоянии связно излагать собственные мысли.

А выводы были очень просты: человечество в лице их, первых цифровых клонов Homo Sapiens, достигло наивысшей ступени развития — избавилось от органического тела, сокращавшего коэффициент полезного действия мозга до нескольких процентов, а жизнь — до тупой заботы о сохранении этого самого тела. Человечество получило бессмертие и может теперь посвятить себя тому, о чем оно мечтало всю свою историю — абсолютно свободному интеллектуальному творчеству: науке и искусству.

Причём и то, и другое Гласс именовал не иначе, как способы изучения окружающего мира, а именно: Вселенной!

Ушло в небытие всё то, что «тянули за собой» бренные человеческие тела: мировые войны, национальные и имущественные конфликты, эпидемии, преступность, пьянство, наркомания, эксплуатация человека человеком, супружеская неверность и прочая, прочая, прочая…

Ушло всё это вместе с основными движущими силами человека по Фрейду: голодом, страхом и сексом (насчёт последнего Док совсем не обрадовался). Таким образом, считал Гласс (в изложении Тестера), надо побыстрее изживать в себе остатки мышления «органического человека» и привыкать к образу «человека цифрового». «Свободное творчество свободного разума!» — вот девиз новой эпохи развития человечества по Глассу.

— Homo Digitalis — вот, как мы теперь называемся, друзья! — закончил Тестер своё резюме, а про себя добавил: «и во многом я с Глассом согласен, но не во всём». Ему всё больше и больше нравился этот худощавый брюнет, в глазах которого пылал огонь стремления открыть что-то воистину настоящее, а сердце, похоже, навсегда было отравлено какой-то особенной мечтой, не дававшей Глассу покоя: в своих оценках и суждениях он не мог примириться даже с мизерным отличием от существующего в его воображении идеала.

Беседуя с Глассом, Тестер уловил главное, пожалуй, свойство его натуры: Гласс в каждом предмете или явлении высматривал не сиюминутную практическую ценность, а важность (или не важность) для чего-то более значимого, для чего-то глобального…, хотя для чего именно — сам он сказать не мог. Похоже, Гласс всю свою жизнь и пытался найти это самое в окружающей жизни. И вот, кажется, нашёл…

И Хась, и Док понравились Тестеру не меньше: они оба были умны и рассудительны, Хась оказался невероятно эрудированным человеком, способным, когда это необходимо, выводить весьма далёкие перспективы, а Док, обладавший потрясающим чувством юмора, принадлежал к тому типу людей, которых называют «душой компании», при этом он до краёв был наполнен той самой «простой жизненной философией», которой так часто не хватает настоящей интеллигенции. И с этим своим качеством Док прекрасно вписывался в их маленькое сообщество ярких индивидуальностей, эффектно уравновешивая его и придавая их компании элегантную завершённость и по форме (Док был мужчиной не мелкого размера), и по содержанию.

Но всё-таки, отметил Тестер, излишний иногда практицизм и слишком трезвый взгляд на вещи, свойственные натурам Хася и Дока, немного затеняли ту романтическую радость, какую обычно испытывает человек от встречи с родственными ему душами. Тем более — рядом с таким «фонтаном мечты», как Гласс!

2

Разговор продолжился. Теперь Док и Хась делились с Тестером своими впечатлениями от последствий собственной «оцифровки». Они больше времени провели в Бестерленде и наперебой рассказывали ему, что давно утратили привычку спать, есть и пить, бояться каждого звука (ну, разве только топота копыт коней «чистильщиков»!), их сексуальные потребности весьма поубавились («Поубавились это — мягко говоря, — с особенной горечью сообщил Док. — По привычке разглядываем ножки, попки и сиськи, вот и всё!»).

Тестер и в себе наблюдал похожие изменения, и признался друзьям, что ничего радостного в них не видит, так как, что бы там ни говорил Гласс, земная жизнь при всем её несовершенстве была ему, Тестеру, роднее и милее, и что он откровенно скучает по ней.

Взгляд Дока после этих слов стал вдруг очень печальным — видимо он тоже хранил в своём оцифрованном сердце тоску по органическому образу бытия. А рассудительного, практичного Хася ностальгическое продолжение разговора вдруг побудило к обнародованию своего прогноза возможных последствий «цифровизации человечества»:

— Мы, — начал он, — цифровой слепок с земного, как говорит Гласс, «органического» человека, так? А значит, не все, но многие недостатки оригинала в нас присутствуют, так? Представьте себе, что мы