Пора охоты на моржей - Владилен Леонтьев

— Таай, можно я отрежу корень клыка?

Таай уже догадался, что какая-то новая идея озарила Владика, и ради любопытства спросил:

— Для чего?

— Думаю бокал из него сделать.

— Аа! Пожалуй, подойдет, — согласился Таай. — Отпиливай! Посмотрим. Остальную часть отдай Кейнытегину, для гравировки клык плохой, крученый, но на фигурки оленей будет хорош.

Заготовка оказалась с толстым слоем чуть розоватого дентина и маленьким овалом желтоватой пульпы. Это был замечательный клык. И Владик вырезал из него бокал. Его поддерживали три потешных медвежонка, все в разных позах: один уперся четырьмя лапами, другой наклонился и одной лапой держит бокал сбоку, второй — за дно, третий выглядывает из-за бокала, обхватив его лапами, и как бы говорит: «Ничего, удержим!»

Бокал понравился косторезам, все смотрели на него с улыбкой: очень уж потешны были медвежата. Отец не принял эту работу, а оставил себе на память, оплатив комбинату стоимость клыка.

Хорошую оценку давали косторезы работам Владика, хвалили его, но никто из них не делал даже попытки снять копию или же сделать что-либо подобное. Умения, мастерства и фантазии у них хватало, но резьба из целой кости — трудоемкий процесс, а над каждым косторезом висел план, который надо выполнить. Поэтому они делали оленьи и собачьи упряжки по уже установившемуся шаблону — получалось быстрее и выгоднее. Владик же не зависел от заработка, у него была твердая ставка моториста, и свои работы он сдавал лишь потому, что использовал промкомбинатовский клык.

Отец, наблюдая за Владиком, с тяжелым вздохом говорил:

— Хорошо бы посадить ведущих художников, например, Таая, Хухутана, Ренвиля на твердую ставку, чтобы не думали они о плане, спокойно работали и создавали бы настоящие образцы, а копии мог бы снять любой мастер.

Но это были несбыточные мечты. Чукотторг, в чьем ведении находился промкомбинат, с подобными предложениями не соглашался и строго требовал выполнения плана и широкого ассортимента изделий.

Владик специализировался в фигурной резьбе, но ему очень хотелось освоить цветную гравюру. Ведь может Хухутан и создавать скульптурные изображения, и гравировать свои работы. Почему ему, Владику, не попробовать? Он целыми часами просиживал рядом с граверами и наблюдал. Полнолицый, высокий и здоровый с виду Онно сказал однажды Владику:

— Сейчас расскажу, как у нас в Покыткине живут.

— А что такое Покыткин? — удивился Владик, впервые услышав такое слово.

— Покыткин — это край земли, самый кончик. Ведь Увэлен как раз и стоит на краю земли. Там, дальше, — махнул рукой Онно в сторону моря, — уже другая земля, капиталисисеськая.

— Так почему же Покыткин, а не Увэлен? — допытывался Владик.

— Покыткин — старое название, а Увэленом это место стали называть, когда сюда пришли чукчи. Давно-давно здесь эскимосы жили. Ты стариков расспроси, увэленцев.

Онно вытащил из-под стола уже обработанный, ошкуренный и зачищенный циклей большой клык, завернутый во фланелевую тряпочку. Расстелил тряпку на столе и положил на нее клык. Достал стальной коготок — вагыльгин с удобной маленькой ручкой и небольшие стамесочки разной ширины с мелкой насечкой.

Он долго и старательно точил карандаши. Сначала приготовил два мягких простых, потом заточил цветные.

— Надо марку вперед сделать, — сказал Онно и зажал в коленях клык торцом к себе. Взял линеечку, процарапал коготком ромбик и написал в верхней его части «1949 г. М.Т. РСФСР», а в нижней — «С. Увэлен, худож. Онно». Потом что-то процарапал в центре ромбика, зачернил простым мягким карандашом, протер влажной фланелькой, почеркал коричневым карандашом, снова протер тряпочкой, наложил синий цвет — протер еще раз и на торце в ромбике появилась голова вынырнувшего из моря моржа. Это была марка Увэленского промкомбината.

— Теперь можно рисовать, — и под рукой гравера заскрежетал коготок.

Владик удивился: все граверы сначала делают набросок простым карандашом, потом процарапывают коготком основные контуры рисунка, а затем уже раскрашивают изображение цветными карандашами. Онно же сразу начал работать резцом. Рука твердо наносила прямые и извилистые линии, кружочки, закорючки. В одном месте они были глубокими, в других — едва заметными. Исцарапав две трети клыка, Онно решительно, с сильным нажимом провел поперек клыка извилистую линию — начал «портить» остальную часть. Лицо гравера становилось то серьезным, то неожиданно возникала улыбка, губы что-то шептали. На лбу проступили капельки пота, но рука по-прежнему уверенно наносила штрихи.

— Все, кончил, — выдохнул Онно и вытер лицо.

Владик взял в руки клык. Разобрать, что нарисовано, было трудно. Он повертел его в руках и отдал.

— Сейчас сделаем, — и Онно протер влажной тряпкой клык, а потом густо и жирно стал чернить его простым карандашом.

Исчертив один карандаш, он взял другой. Клык стал грязным, словно его вымазали сажей. Онно еще долго и старательно втирал графит в царапины большим пальцем. Затем сходил к ведру с чистой водой, намочил фланелевую тряпку, выжал ее, стряхнул и стал тщательно протирать клык. Он снова стал белым, и на нем проявился четкий рисунок. Раньше граверы просто слюнявили палец и втирали им графит в царапинки, но директор строго запретил так делать, сказав, что это негигиенично.

Теперь Владик уже мог понять, что было нарисовано на клыке.

После обеда Онно кисточками-стамесочками с мелкой насечкой наложил краску, и рисунок ожил.

В отличие от других граверов Онно любил скромные естественные краски. Итчель, например, предпочитал жирный густой цвет, эскимос Хухутан — легкий, умеренный, Ёмрыкаин — яркий. Сдержан был в выборе красок и Ренвиль, не уступавший в мастерстве Онно.

— Нет, никогда не научиться мне так работать, Онно, — грустно сказал Владик.

— А ты пробуй, тренируй руку, и у тебя получится. Рисуешь ты хорошо, знаешь чукотскую жизнь.

Онно работал с большим напряжением, и после завершения росписи очередного клыка он отдыхал три-четыре дня, а иногда и неделю. Отец не заставлял его высиживать в мастерской восемь рабочих часов: он видел, чего стоит Онно каждый клык. Обычно в свободные дни Онно ходил по поселку, стоял где-нибудь за ветром и пристально вглядывался в даль тундры, смотрел на торосы. Он думал.

Как ни старался Владик, но овладеть искусством гравера-рисовальщика так и не смог, хотя хорошо знал всю технологию цветной гравюры.

В марте приехал в командировку в Увэлен секретарь райкома комсомола Василий Васильевич Кононов. Пригласил Владика для беседы.

— По возрасту через год-два меня должны вывести из состава райкома комсомола. Давай переходи работать в райком. Поработаешь инструктором, будем рекомендовать тебя секретарем, — сразу же начал он.

— Да какой же из меня секретарь! — рассмеялся Владик. У него и в мыслях не было заниматься такой работой.

— Ничего, поработаешь, освоишься.

— Не выдержу я конторской работы, не усижу.

— Привыкнешь, — улыбнулся Василий Васильевич.

— Нет, не смогу я. Мне и здесь хорошо. Работа нравится. Там нет чукчей, а без них я не могу, да и охоты там никакой.

— Как же нет? И там есть чукчи.

— Какие это чукчи! Бездельники, как наш Кэйнын. На охоту не ходят, попрошайничают и живут тем, что долбят уголь, подвозят лед.

— Ну уж это ты слишком, — резко возразил Кононов.

— Конечно, я не думаю так о тех, кто работает в райисполкоме, райкоме партии, — спохватился Владик.

В 1942 году районный центр перевели из Увэлена на Чукотскую культбазу, в залив Лаврентия. В округе решили, что Увален — неудобное место: открытое море, постоянные штормы, льды и далеко от селений южной части района. Его границы простирались от залива Креста до мыса Шмидта, и, чтобы проехать этот участок побережья, надо было затратить три-четыре месяца. А поселок Лаврентия ближе к южным селам, к тому же там удобная бухта, хорошая стоянка для судов. Но культбазу построили в таком месте, где чукчи никогда не селились, так как не было поблизости хорошего промысла, — это было голодное место. Лишь на косе Катрыткино иногда появлялись яранги, но, простояв полгода, чукчи переселялись в Аккани или Янранай. Поэтому все чукотское население районного центра было пришлым, и обосновывались там те, кто не занимался охотой, а таких чукчи считали лентяями.

— Но тебе не придется сидеть на месте. В командировки будешь ездить, — продолжал агитировать Владика Василий Васильевич. — А твоя охотничья страсть пригодится в работе. Нам нужно организовывать комсомольско-молодежные бригады, активизировать их деятельность и шире вовлекать молодежь в общественную жизнь. Ты не думай, наша работа не сидячая.