Война. 1941—1945 - Илья Эренбург

Повесьте казенную бумагу на елку под тусклой звездой вашего фюрера. Ветчины не будет, чулочков не будет. Далеко от вас, где-то под Тулой, метель заносит труп вашего Вилли. У почтальона много повесток. Он стучится из дома в дом. Этот дед-мороз никого не обойдет, он не забудет ни Гильду, ни Эмму, ни Фриду.

Вот ваше немецкое рождество! Вы думали его справлять иначе; вы думали среди мертвой Европы зажечь веселые елки, вы думали танцевать на великом кладбище немецкий канкан, вы думали, пьяные шнапсом и кровью, петь «Мир на земле». Ваш мир — мир волков, ваше рождество — рождество Ирода.

Мы не хотим смеяться над слезами Марты или Анни, но мы видим эти строчки, эти аккуратные готические палочки: «Пришли нам подарочки из России». Мы видим жадную слюнявую морду немецкой гиены, мы коротко скажем: «Сударыня, вы дождались подарков, вы получили по заслугам, плачьте, если слезы могут обелить вашу черную совесть».

Мы были мирным народом. Лев Толстой в оскверненной вами Ясной Поляне думал об одном — о мире. В темную октябрьскую ночь, когда народы молчали по горло в крови, рабочие искалеченного вами Петрограда прокричали: «Миру мир». Мы не хотели чужого добра, мы не зарились на чужое счастье, мы привели пшеницу на север, и мы открыли каналы, как чудесные аорты. Мы любили книги и тепло братских рук. Вы приняли наше миролюбие за слабость, вы напали на нас, вы разбудили нашу ненависть, вы вырастили наш гнев. Теперь для нас вы не люди, нет у нас для вас ни жалости, ни снисхождения, у нас для вас железо и елки. Под нашими елями вы уснете непробудным сном.

Горите, три огарка на елочке в Вернигероде! Плачьте, немецкие женщины! Ваше рождество станет постом, постом без конца. А не хотите плакать — пляшите, шуты и шутихи, дуйте в дудочки, благодарите фюрера за немецкое рождество! Весной тают снега, весной вы услышите запах мертвечины. Весной придет в Вернигероде барабанщик Ганс, и он сыграет вам гитлеровский марш. Он будет пристукивать деревяшками, барабанщик полумертвой Германии.

25 декабря 1941 г.

1942

С Новым годом!

Год году рознь. Бывают годы тихие и дремучие. Люди проводят новые дороги, пишут романы, открывают сыворотки. Блаженно улыбаются новорожденные, и старики умирают от старости. Бывают и другие годы, они сразу выглядят, как даты. Их трудно пережить, и забыть их не дано. Таким останется в нашей памяти год 1941-й.

Первого января 1941 года Гитлер сказал: «Этот год будет годом нашей конечной победы». У маниака, завоевавшего к тому времени половину Европы, кружилась голова. Он видел перед собой коленопреклоненное человечество, джунгли Индии, преображенные в мюнхенские пивные, немок, мечущих свой приплод в русских степях, и проволоку концлагерей от Северного полюса до Южного. Вряд ли история знала столь захолустного мечтателя. Грандиозной военной машиной управляет полуграмотный и душевнобольной пигмей. Мелкий бес плюет в бюст Вольтера и суеверно сжигает «Романцеро» Гейне.

Немцы обожают слово «Kolossal» — все у них «колоссальное» — и танки, и женщины, и шутки. Трубка? Два метра длины. Пивная кружка? Три литра вместимости. Статуя Германии? На мизинце этой «Германии» уместится шестипудовый Геринг. «Колоссальными» были и мечты Гитлера. Маниак лишен радостей жизни. Он не женат. Он не ест мяса, не курит. Ему нужны другие утехи: пожар тысячи городов, агония миллионов людей, пытки, виселицы.

Год тому назад Гитлер был еще пьян французской кровью. Он еще дышал гарью сожженного Роттердама. Он еще тешился развалинами Лондона и Ковентри. Новый год казался ему заманчивым — сколько еще неопустошенных стран и неубитых людей!

Многим казалось, что Гитлер идет к победе. Он как бы шутя сжег Белград и надругался над камнями Акрополя. Он захватил Крит. Он ворвался в Египет. Он поднял мятеж в Ираке. Он расположился в Сирии. Он послал пиратов к берегам Америки и хвастал: «Америка никогда не осмелится выступить против меня».

Маниак вертел глобус: он искал землю для новых кладбищ. В июньскую ночь он напал на Россию. Он двинул на нас все танки Европы. Он послал на нас своих холопов — финнов и неаполитанцев. Он захватил Белоруссию и Украину. Немецкие офицеры любовались в бинокли башнями Кремля. Гитлер проник в самое сердце России. Немцы резвились в Ясной Поляне, жгли тургеневские усадьбы, шли на Рязань. Немецкие танкисты безобразничали в Ростове. Немецкие интенданты уже чуяли запах бакинской нефти. Одиннадцать месяцев Гитлер торжествовал. Но в году — двенадцать месяцев, и декабрь — последний месяц. 1941 год не стал для Гитлера годом «конечной победы». 1941 год стал для Гитлера годом первого поражения.

Декабрь увидел новых немецких солдат. Их не узнать. Они поседели от инея. Они забыли о «крестовом походе», о расовых признаках. Они забыли даже о трофейных подстаканниках. Железным крестам они предпочитают кацавейки, и даже генералы думают не столько о «великой Германии», сколько о теплых набрюшниках.

В фатальный для Гитлера месяц, декабрь, Америка объявила войну Германии. В 1941 году Гитлер получил одного нового союзника: уголовника Павелича, правителя «независимой Хорватии». В 1941 году Гитлер получил двух новых врагов: СССР и США.

В захваченных областях Советского Союза Гитлер нашел мало пшеницы и много партизан. Каждый захваченный город стал западней для немцев, каждая тыловая дорога стала для них дорогой смерти. С востока в Германию идут длинные эшелоны: солдаты с отмороженными конечностями, одноногие, безрукие, слепые. А на Востоке — могилы, могилы в лесах, могилы в степи, могилы среди городских домов — немецкие кости, раскиданные от Вислы до Дона.

Настанет минута, часы пробьют двенадцать в черном, холодном Берлине. Кто первый скажет запинаясь: «С Новым годом»? Могильщик Гитлер? Или его возлюбленная, безносая дама — смерть? По главной улице Берлина Унтер ден Линден пройдут голодные женщины в трухлявых платьях. Гитлер отнял у них мужей. Мужья погибли — под Ростовом, под Ленинградом; под Тулой, под Калугой. Гитлер разул и раздел свой народ. Он уморил его на голодном пайке. Он привез в страну миллионы иностранцев: рабочий скот. Голодные итальянцы спят с женами немецких ефрейторов, и пленные французы, проклиная Германию, пашут ненавистную им землю. Чертополох взойдет на ней, крапива. Германия стала тюрьмой и публичным домом Европы. Стучат на Унтер ден Линден культяпки калек. Чернеют развалины домов, снесенных английскими и русскими бомбами. «С Новым годом», — скажет слепой вдове, и вдова ответит: «Блаженны слепые».

С какой радостью Гитлер остановил бы время! Он больше не верит в будущее. Он жадно цепляется за прошлое. Он истерически выкрикивает: «Я выступил… Я покорил… Я победил…» Из всех глагольных времен на его долю осталось одно: прошедшее. Он с ненавистью смотрит на новую непривычную цифру — 1942. Он охотно заменил бы ее другой — 1940. Ему еще кажется минутами, что он в Компьенском лесу глумится над поверженной Францией. Но время не то. Два года не прошли даром. Эсэсовцы Гитлера спят непробудным сном в снегах России. А его маршалы? Маршалов он разогнал.

Русский декабрь стал надеждой мира. Волхвы и народы смотрят на звезды Кремля. «С Новым годом» — эти привычные слова заучат теперь по-иному: в них надежда измученного человечества. Люди мечтают о мире, о хлебе, о свободе, и новый год сулит им счастье. Сейчас на севере Норвегии круглые сутки ночь. Рыбаки Тромзе слушают голос бури. Они говорят друг другу: «С Новым годом! В этом году они уберутся восвояси». В Греции сейчас цветут мимозы — среди голода и смерти. В Греции пастухи говорят друг другу: «С Новым годом! В этом году мы их выгоним». Ночь над Парижем. Когда-то он сиял и смеялся. Теперь он молчит. И только под крышами Парижа в черной мансарде девушка шепчет другу: «С Новым годом! В этом году мы их перебьем».

В ночь на Новый год наши бойцы гонят врага. Для них новогодняя ночь — ночь высокой работы. О них сейчас думает наша страна от Мурманска до Ашхабада. С Новым годом, Красная Армия! Ты выдержала страшные дни. Ты не отдала немцам Москву. Ты пройдешь по освобожденной земле как весенний ветер. Ты пройдешь по Германии, как очистительная гроза.

Мы не меряем победы на аршины и на фунты. Мы не примем четвертушки победы, восьмушки свободы, половинки мира. Мы хотим свободы для себя и для всех народов. Не погасить маяка свободы у берегов Америки. Не поставить на колени детей Лондона. Не быть Парижу немецким участком. Не быть Польше немецкой каторгой. Мы хотим мира не на пять, не на десять, не на двадцать лет. Мы хотим, чтобы наши дети забыли о голосе сирен. Мы хотим, чтобы они рассказывали о танках, как о доисторических чудовищах. Мы хотим мира для наших детей и для наших внуков. Не затем мы сажаем деревья, не затем строим заводы, чтобы каждые четверть века на нас нападали буйные кочевники Берлина. Мы хотим полной победы. Палачей мы уничтожим. Их оружие сломаем.