Человек системы - Георгий Арбатов

Поскольку глава была в основном биографической, ее логическим продолжением является глава об Институте США, которому я отдал тридцать лет своей жизни. Его становление было самым большим делом, какое мне довелось осуществить, и оно в значительной мере сформировало меня и как ученого, и как политика.

Решение о создании института (сначала – только США, Канада добавилась в 1975 году) было принято в мае 1967 года. А в декабре я стал директором института, которого еще не было. Не было ничего: ни людей, ни помещения, ни стола, ни стула. Две недели я и был «институтом». Потом начали приходить люди, постепенно складывался коллектив, мы получили помещение (пусть временное и в немыслимо запущенном состоянии), понемногу обставлялись, обживались, трудились (здесь я настаивал, чтобы в полную силу, представляя себе, что безделье любой коллектив разлагает).

Это была первая моя работа такого рода, и опыт соответственно был нулевой. Но определенные идеи, представление о том, что надо попытаться сделать, у меня, конечно, были. Я долгое время, будучи журналистом, а потом сотрудником аппарата ЦК КПСС, систематически «потреблял» продукцию наших общественных наук, особенно ту, что была близка к внешней политике, международным отношениям, мировой экономике, знал и сильные, и слабые стороны этой продукции. Тем более что мог сравнивать, с конца сороковых годов систематически читая как текущую периодику, так и серьезную политическую литературу на английском и немецком языках. А готовясь стать директором (у меня с полгода было на размышления), прочел, что мог, о зарубежных исследовательских центрах, занимающихся политикой. К тому же в начале шестидесятых годов в течение двух лет работал в ИМЭМО. Помогло в формулировании задач и выработке концепции института также то, что несколько лет я работал в аппарате ЦК КПСС, знал элементарные правила как процесса выработки политики, так и аппаратной работы. А также был лично знаком – лучше или хуже – со многими ответственными деятелями и руководителями. Последнее тоже оказалось достаточно важным. Не раз, занимаясь институтом, вспоминал прочитанное в молодости – в мемуарах одного английского дипломата (к сожалению, фамилию автора забыл, а название книги было Lying in State, что в переводе означает что-то вроде «Прощаясь с миром») – сравнение бюрократических методов принятия решения с любовью слонов. Все реально имеющие значение действия, писал он, должны совершаться на самом высоком уровне, каждое даже небольшое достижение сопровождается оглушающим трубным гласом, а результаты, если они и будут, появляются на свет полтора года спустя (кажется, полтора, полагаюсь на память, мне просто не удалось точнее выяснить продолжительность беременности у слонов).

Ради дела, честно скажу, я не стеснялся беспокоить самые высокие инстанции, особенно поначалу. Естественно, что мне, тогда человеку не старому (директором я стал, когда мне было сорок четыре года), хотелось сделать что-то хорошее, новое, нужное. Мне не стыдно признаваться в честолюбивых мечтах – тот, кто начинает новое дело без них, наверное, не имеет шансов на успех.

Но я не собираюсь говорить о трудностях и перипетиях своей работы как директора – они были большими. Я иногда думал, что второй раз в жизни создать институт не смог бы. Но это – мое, личное. А сейчас речь о другом – о том, каким стал институт, что он сделал и делает.

Замысел при организации института (инициатива принадлежала МИД СССР и Академии наук; я даже не знал о том, что они обратились к руководству с таким предложением) состоял в том, чтобы создать центр, занимающийся фундаментальными исследованиями, который бы не ограничивался публикациями академических книг и статей, а доводил результаты этих исследований до практических выводов и рекомендаций, прежде всего в сфере советско-американских отношений. Предполагалось, что исследования будут вестись на междисциплинарной основе – экономистами, политологами, историками, социологами, специалистами по военным проблемам и т. д. Думаю, в какой-то мере сама идея создания института была подсказана публикациями (подчас рекламными) о работе американских «Рэнд корпорейшн», Гудзоновского института, тогда еще возглавлявшегося знаменитым Германом Каном, и других подобных исследовательских центров.

Первая аналитическая записка была подготовлена институтом в апреле 1968 года – в период драматичных политических потрясений в Америке, которые президент Р. Никсон охарактеризовал как самый острый кризис со времен Гражданской войны. Это был год президентских выборов, и наша задача состояла в том, чтобы исследовать чрезвычайно сложную ситуацию, сложившуюся в США, и попытаться сделать прогноз насчет ее последствий для советско-американских отношений.

Перечитывая из любопытства эту записку много лет спустя, вместе с удовлетворением по поводу того, что ее главные выводы и прогноз оправдались, я удивлялся и смелости, известной отчаянности, проявленным мною и моими коллегами. Ибо мы высказывали довольно решительные суждения в самом начале исследовательской деятельности, буквально через пару месяцев после того, как сели за свои рабочие столы. Но это было реализацией того, что каждый принес в институт, его наблюдений и суждений.

Главный вывод записки состоял в том, что независимо от того, кто победит на выборах, в США назревают предпосылки для перемен во внешней политике, которые могут объективно отвечать интересам СССР.

«Впервые сложилась ситуация, – писали мы в этом документе, посланном руководству, – при которой правительство США, проводя свою «глобальную» политику, столкнулось с серьезным противодействием не только на международной арене, но и в своей собственной стране. Впервые над Соединенными Штатами нависла опасность крупных внутренних потрясений, причем в значительной мере вследствие обострения проблем (рост налогов, инфляция, бедственное положение меньшинств, кризис городов), требующих для своего решения значительного усиления внимания правительства и концентрации ресурсов на внутренних делах». А это, как считали мы, будет стимулировать конструктивные начала во внешней политике США.

Мы сделали также вывод о том, что СССР может оказать некоторое воздействие на эти процессы. Особенно большое значение могла бы иметь в сложившейся обстановке активизация нашей внешней политики, в том числе путем выдвижения широкой конструктивной программы борьбы против угрозы войны, за укрепление мира.

Тогда, в начале 1968 года, такие выводы и рекомендации были не совсем обычными. Представляя их в ЦК КПСС и МИД СССР, мы хорошо понимали, что они могут вызвать недовольство и раздражение, ибо тенденция к прекращению холодной войны пробивала себе дорогу с трудом. Инерция сталинистского мышления, тем более после попыток его новой реставрации вслед за смещением Хрущева, была еще очень сильной. В оценках американской политики, перспектив наших отношений с Америкой преобладали формулы непримиримого противоборства – «либо мы, либо они», хотя они и сопровождались, как правило, риторическими призывами к мирному сосуществованию.