Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских - Роланд Харингтон

Остальные дамы согласились, что поступок камердинера был непростителен и заслуживал самого строгого наказания.

Меж тем комната начала понемногу наполняться людьми. Вскоре в ней раздавался шум светского вечера. Среди толпы выделялся невысокий кудрявый мужчина, громко разговаривавший и смеявшийся в середине гостиной.

— Кто этот веселый молодой человек? — спросила пожилая дама княгиню.

— Александр Сергеевич Пушкин.

— В облике господина Пушкина есть нечто южное, я бы сказала, средиземноморское, как в доне Оскаре де ла Хойе, герое одного из моих романов.

Хотя княгиня не поняла этой аллюзии, она рассказала Акулине фон Хакен — ибо то была та — о беспокойном солнце русской поэзии и в заключение сообщила, что он скоро женится на известной красавице Наталье Гончаровой. Акулина Ниловна с интересом выслушала княгиню. Все годы своего замужества и вдовства она никуда не выезжала, поглощенная литературным творчеством, и поэтому не только не читала Пушкина, но вообще никогда о нем не слышала.

Выждав момент, когда поэт заносил в альбом княгини поэтический экспромт, Акулина Ниловна подошла к нему и завела следующий разговор.

— Господин Пушкин, как понимаю, вы стихотворец, и ваши сочинения даже выходили печатными изданиями.

Поэт подтвердил, что это так, и спросил ее, не родня ли она ротмистру Фридриху фон Хакену.

— В молодости я не раз гостил у него в Свидригайлове. Мы были очень дружны.

Акулина Ниловна сделала строгое лицо.

— Человек, о котором вы говорите, внук моего покойного племянника и благодетеля Вольдемара Конра-довича фон Хакена. Но Фридрих Герхардович est la croix que je porte.[171] После ужасных событий 14 декабря он был наказан как государственный преступник, и вполне заслуженно (за прошедшие годы некогдашняя нищенка стала ярой реакционеркой). C’est un mélange effroyable de Robespierre et Pougatchoff.[172] Ныне в сибирском руднике искупает он страданиями телесными плоды своих политических заблуждений.

— Если бы я в тот день был в Петербурге, то пошел бы на Сенатскую площадь вместе с бунтовщиками! — воскликнул поэт и хотел было удалиться.

Акулина Ниловна одной рукой взяла его за рукав, а другой извлекла из глубин платья пухлую рукопись. При виде ее Пушкин явственно помрачнел.

— Уверена, что вы получите большое удовольствие от моего романа! — воскликнула писательница и попыталась вручить рукопись поэту.

Тот отвечал, что, к сожалению, не располагает возможностью уделить должное внимание столь замечательному сочинению, ибо скоро уезжает из Москвы.

— Куда же вы это собрались, господин Пушкин?

— В село Болдино, Нижегородской губернии.

— Будьте осторожны, мой друг! В тех местах, сказывают, гуляет холера.

Пушкин наклонился в знак признательности за предупреждение.

— Советую вам тщательно мыть руки и ноги, — продолжала Акулина Ниловна. — Одна добрая немка мне говорила, что чистоплотность есть залог не только здоровья, но и нравственности. Доказательство правоты ее слов можно найти в литературе. Например, в моем романе «Алмаз любви, или Достопамятная жизнь и смерть контессы Амарилии ди Паулюччи, ею самою описанная для детей своих Дианы, Демельзы, Донатьена и Дромадера» (это сокращенное название) кровожадный принц Тайсон делает контессе предложение, но получает отказ, когда она замечает, что у него нечистые ногти.

Поэт поблагодарил Акулину Ниловну за совет и опять попробовал удалиться, но она схватила его за фалду сюртука. Впрочем Пушкин с необыкновенной ловкостью освободился от цепкой хватки собеседницы и юркнул в гущу светского собрания, да так стремительно, что та потеряла его из виду.

После того как гости разошлись, княгиня Ракушкина рассказала Пушкину о необычной судьбе Акулины Ниловны.

По приезде в Болдино великий поэт и писатель сочинил рассказ «Барышня-крестьянка», на который столь пророчески сослался Вольдемар фон Хакен, когда встретил в дубраве все эти годы тому назад свою зеленоглазую босоногую Акулину.

Глава девятая

Я, Роланд Харингтон, — спортсмен и сказочник

У детей раздался плач:

В первый класс пришел палач.

Москва. Октябрь. Воскресенье. Утро.

Сон про Вольдемара и Акулину кончился. Я проснулся. Я снова я!

Потянулся и помчался по Тверской, верный спортивному девизу моей жизни «Run, Roland, run!».[173]

У ресторана «Макдоналдс», что стоит рядом с бардак-отелем, толпилась толпа быстроежек с гамбургерами в руках и устах. Пикник у обочины! Я перепрыгнул через рыгающую толкучку и устремился к площади Маяковского, обгоняя новорусские лимузины, которые в этот пробковый час гоняли по тротуарам на страх праздничным зевакам и витринным зрителям.

Горячее сердце билось сильно, но ровно. Мускулистая грудь вздымалась и опадала. Ноги мелькали, как шпицы в колесах. Я со свистом летел по Москве-красе. Воздух в ноздрях, ветер в ушах!

В процессе стремительного моциона заскочил на черный от народа рынок по названию Дорогомиловский. Предварительно удостоверился, что паспорт и доллары у меня в укромной мошонке, куда нет хода даже самой ловкой воровской длани. Я — опытный бегун туда-сюда, про которого никогда не скажут zonam perdidit![174]

Глядь — музейный работник манускрипты из-под полы продает.

— Какова красная цена литературного наследия родины? — возмущенно спросил я.

Побазарившись, купил по договорной цене скрижаль Пушкина с гарантией на пять лет. Когда вернусь в Америку, изумлю мир неожиданной публикацией. А до тех пор пусть рукописный раритет полежит в долгом кармане — сейчас облегающих трусов, потом кожаных панталон.

Московские улицы были галереями городских типов. Я рассматривал их en courant,[175] не заботясь о том, куда несут меня ноги в крылатых «Nike».

Вот многопузый офицер в фуражке с тульей-трамплином, как у южноамериканского диктатора. Над кровавой большевистской пентаграммой сверкает двуглавый орел. Форменная шизофрения!

Вот яйцеголовый мужчина в просветительских очках. Он рассеянно семенит наперекор народному движению, клюя носом в книгу «Закат Европы». Русский интеллигент au début du XXIe siècle.[176] Старина, пора сменить вехи!

Вот круглолицая блондинка, похожая на подсолнух. Красавица, отчего ты загляделась на меня? Так и хочется выжать из тебя масло!

А я бегу себе, бегу.

Гостиница «Россия». Памятник маршалу Жукову. Торговый центр «Манеж». Монументы и моветоны Москвы…

Вдруг меня ослепило золотое сияние. То был храм Христа Спасителя им. Лужкова, ку(м)пол которого сверкает на всю столицу. Кто сказал, что Москва — третий мир? Как раз наоборот!

— Да здравствует святая соборность! — воскликнул я, привлекая приветливые взгляды прохожан.

После приступа благолепия почувствовал себя, как лампочка в абажуре. «Забегу-ка к моим друзьям Водолеям без звонка, что принято в этой дружелюбной стране, — решил я. — Им будет приятный сюрприз, а мне — вкусный обед».

Через десять минут я уже был в водолеевском вестибюле, где вокруг меня сгрудилось все семейство: Гасхол Торезович, Роксана Федоровна и выводок их маленьких детей.

Я снял с себя футболку, носки и тренировочные брюки. Получился маленький мокрый сноп, который я вручил хозяйке дома.

— Ласковая мадам! Буду вам по-профессорски признателен, если вы выстираете мои вещи. Вы такая добрая!

Смущенная Водолейка опустила голову на когда-то высокую грудь. Меня тронул этот застенчивый жест, столь неожиданный в многолетней и многодетной матери.

— Сладкая сударыня! Вам не обязательно использовать стиральную машину: вполне приемлемой для меня будет ручная работа. А высушить все это вы сможете у плиты, после того как любезно утолите легкий атлетический голод, возникший у меня в результате беготни по Белобетонной.

Чародейка пошла мыть спорткомплект, а я — руки. Затем, сопровождаемый Водолеем и шайкой Водольят, прошествовал на знакомую до изжоги кухню. Усевшись подальше от детей, стал ждать появления хозяйки.

Отец семейства пустился в рассуждения о том, кто из членов Государственной думы черные колдуны. Среди последних, по его мнению, было много красных.

Вошла Водолейка с выстиранными вещами. Вскоре кухня наполнилась горячим туманом от сушившегося спорткомплекта и согревавшегося супа.

Когда хозяйка подсела к нам, я увидел, что на ее изможденных от родов щеках лежит грим. Кокетство волшебницы меня умилило, и я проронил:

— Страсть как есть хочется, милая Роксана Федоровна!

Через четверть часа я уже вовсю жевал.

Проглотив последнюю ковригу, хлопнул ладонью по столу.