Я - истребитель - Владимир Поселягин

— Хорошо.

Никифоров стал стенографировать за мной.

Тщательно выбирая слова и следя за языком, я начал рассказывать про «свою жизнь»:

— Отец у меня был из мещан. В четырнадцатом пошел добровольцем в армию. Три года воевал за Россию во Франции в одной из бригад, там получил офицерское звание. Когда началась революция, он тогда и остался вместе с другими офицерами во Франции. Отвоевал в Иностранном легионе, после чего женился на моей матери, она с семьей эмигрировала, там они и встретились. В двадцать четвертом родился я.

— Так значит, тебе действительно семнадцать лет?

— Да, два месяца назад исполнилось. Но для всех мне восемнадцать, а то еще выпрут куда-нибудь в запасной полк.

— Фамилия Суворов?

— Мама — один из дальних потомков знаменитого полководца. Суворов — фамилия бабушки.

— А настоящая фамилия? Не хочешь говорить? — спросил комиссар, заметив мое отрицательное качание головой.

— Семью я похоронил, не стоит их тревожить. Я же сказал: начал жизнь с чистого листа.

— Продолжай, — едва заметно улыбнувшись, сказал он.

— В двадцать втором, еще до моего рождения, вернулся из России дядя Женя, брат моей матери. Он за Колчака воевал, ранен был. Так вот жили мы не сказать, что богато, но на жизнь хватало. Когда отец заметил, что меня интересуют самолеты, то помог с этим. Так что с десяти лет вся моя жизнь связана с авиацией. Сперва планеры, потом легкие одномоторные самолеты, а вот когда с Испанской войны вернулся один знакомый дяди Жени, то вот тогда началась настоящая учеба.

— Что за друг?

— Военный летчик. Он летал на «мессершмиттах». Говорил, что имел семь сбитых, два из них — И-16. Он воевал с немцами, добровольцем.

— Фамилия?

— Жак Деверо, он погиб в небе Франции в сороковом году. Двух немцев сбил и сгорел в самолете.

Такой летчик действительно существовал. Я видел его фотографии на Стене героев, на аэродроме, где летал.

— Продолжай.

— Он учил летать меня. Техника воздушного боя мне давалась сразу, так что когда началась война, я был уже неплохим пилотом, как мне говорили, но кто пустит мальчишку в небо? Поэтому я устроился на военный аэродром в качестве чернорабочего. Что-то вроде «принеси, подай, иди на хрен, не мешай». За неделю до окончания войны на город, где мы жили, был налет авиации. Там находились части пехотной дивизии, артиллерия, в основном вот по ним и нанесли удар. Однако вылетевшие истребители атаковали их, и немцы скинули бомбы на город, не долетая до цели. Мои родители, младшая сестра погибли под этими бомбами. Они спустились в подвал, когда объявили воздушную тревогу, и погибли там. Бомба попала в дом, пробила крышу, пол второго этажа и разорвалась на первом, обрушив потолок подвала. Я почти неделю откапывал их, пока мы не достали тела. Врачи говорили, что они погибли мгновенно. Я месяц прожил рядом с развалинами, никак не мог поверить, что их уже нет. Там и нашел меня дядя Женя. Он воевал в бронетанковом полку, командиром автороты, пока не закончилась война. Неожиданно быстро закончилась. Он быстро настроил меня на нужный лад — нужно мстить. Поэтому мы стали вроде маков.

— Кем?

— Маки, макизары, французские партизаны. Хотя какие они партизаны? Плевок в сторону патруля — геройский поступок, а уж если мост поджечь, так диверсия на всю страну. Но мы были не такими, если уж диверсия, то так, чтобы… ух!

— Ясно, продолжайте.

— Эта тайная война продолжалась месяца три, пока нас не предали. Те кому, мы доверяли. Англичане, которые поставляли нам оружие, боеприпасы и снаряжение, сдали наш отряд. Я не знаю почему, так как не был допущен к подобным сведениям. Немцы практически полностью уничтожили отряд, но нескольким удалось уйти, в том числе и мне. Поездом я смог уехать в Польшу, где поселился у одной приятной вдовушки в Варшаве. А когда понял, что немцы концентрируют войска, то решил перебраться в СССР. И вот двадцатого июня я смог это сделать.

— Как именно?

— И смех, и грех, как говорится. К границе вообще подобраться было невозможно. Постоянные патрули, огромное количество войск. Я там почти неделю лазил, благо дядя Женя, бывший пластун, многому меня научил. И вот случайно я увидел на поле немецкий самолет «шторьх» и трех человек рядом. Пилота и двух механиков. Там еще мотоцикл стоял. А у меня кроме пистолета ничего не было. Судя по всему, «шторьх» сел на вынужденную, вот механики его и чинили, там капот был поднят. Ну а дальше понятно — подобрался я поближе и стал ждать, пока починят. Они закончили с ним, когда начало темнеть. Механики сразу уехали, а летчик стал устраиваться в кабине. Я сперва думал, лететь собрался, оказалось — спать. Там немецкая часть рядом была, поэтому я решил действовать тихо, подошел, разбудил летчика, оглушил его рукояткой, сел в самолет и взлетел. Взлететь-то я взлетел, но почти сразу мотор стал сбоить, что-то они там не доделали, так что через пятнадцать минут он у меня совсем заглох, пришлось планировать. Плюхнулся в болото. Чуть не утонул, пока выбирался. Выбрался, а где я, понять не могу, то ли на нашей территории, то ли еще у немцев, но утром меня разбудили…

Я рассказывал монотонным голосом, заново переживая все, что со мной случилось. Только сделал вставку насчет капитана Борюсика — откуда я его знаю. Мол, нашел летчика, у которого в планшете была фотография с именами на оборотной стороне.

Комиссар частенько задавал мне вопросы, пытаясь поймать на несоответствии — какой аэродром, где я учился, какие там заведения рядом.

— Откуда у тебя такие пилотажные способности к незнакомой технике? К тому же ЛаГГу или Пе-2?

— Это врожденные способности. Я командиру полка солгал, сказав, что умею летать на истребителе, но никак не думал, что он так труден в управлении. Думал, что он мне дастся быстро, но… — развел я руками.

— А сбитый «мессер» на взлете — это как?

— Чистая случайность. Успел ударить по гашеткам, когда они пролетали рядом. Просто хороший глазомер. Специалисты воздушного боя увидели бы, что со вторым первое время я не вел воздушный бой, а пытался справиться с машиной, уворачиваясь от атак. А вот когда я ее почувствовал, тогда да, я начал вести бой. Но все равно ЛаГГ — очень сложная машина, мне такие еще не встречались, очень трудно было приноровиться.

— Хм, возможно.

— Товарищ дивизионный комиссар, а можно мне начать жизнь с нового листа? Ну там, из глубинки, сын полка, воздушный самородок. Новая жизнь — она и есть новая жизнь. Не хочу к старой возвращаться.

— Это решаю не я. Продолжай службу, решение будет принято. Кстати, вот ты поешь песни, которые уже не только полк поет, но и вся дивизия. Их много. Откуда они? Особенно вот эта, последняя. «Я — ЛаГГ-истребитель».

— Я, товарищ дивизионный комиссар, с детства стихи для песен пишу. Как-то берутся они в голове. А эту я в санчасти написал.

Я действительно стал устраивать концерты, которые все больше становились востребованными. Летчикам после вылетов тоже хочется отдыхать, и я давал им такую возможность, исполняя тщательно подобранный репертуар. «Истребитель» спел вчера на вечернем концерте.

— Да, я видел черновик, там много что было зачеркнуто и переписано заново.

Поговорив еще около часу, в основном о месте, где я жил, меня выпустили на свежий воздух.

Глядя вслед отъезжающей машине, увозившей комиссара, я спросил у Никифорова:

— И что теперь будет?

— Скоро узнаем. Кстати, приказ отстранить тебя от полетов все еще действует. Так что продолжай отрабатывать наряды.

И действительно, эти три дня, что прошли с отъезда Макарова, были заняты изучением устава, шагистикой или отработкой нарядов, которые сыпались на меня как из рога изобилия. Ну по крайней мере и в этом была хорошая сторона: я научился чистить картошку и перезнакомился со всеми залетчиками в обоих полках.

Вызвали меня к особисту вечером десятого июля. Я как раз отвечал на вопросы начштаба, когда у него зазвонил телефон, и после короткого разговора Смолин сказал, положив трубку:

— Ну хорошо. Считай, что знание устава ты сдал, а теперь иди к Никифорову, он тебя ждет.

Четко отдав честь, я развернулся и, сделав три уставный шага строевым, вышел из землянки.

— Читай, — политрук кивнул мне на папку, одиноко лежащую у него на столе.

Взяв ее, я присел на стул у окна и развязал тесемки. И облегченно вздохнул при первых же словах.

«Они поверили мне. Черт возьми, они мне поверили!» — именно так я думал, глядя на свою новую биографию в личном деле.

Первым мне на глаза попался приказ номер восемнадцать:

«27 июня 1941 г. г. Минск

п. 1

В соответствии с „Положением о порядке прохождения военной службы в РККА“ призвать на военную службу прибывшего в добровольном порядке гр. СУВОРОВА Вячеслава Александровича 1923 г. р., урож. русского, образования среднего, присвоить воинское звание „КРАСНОАРМЕЕЦ“.