Новый Мир ( № 10 2005) - Новый Мир Новый Мир

— “Вас передашь одной”... Ломаной черной линией... Была она здесь?

— Нет, — ответила Анна, мгновенно сообразив, о ком речь. — Это написано в пятнадцатом, когда она не могла видеть ни одного наброска Амедео.

— А сколько их?

— Десятка два. Остался один. Красноармейцы делали из них самокрутки. В Царском.

Не бравирует, не жалуется, но и не равнодушна... Согласно ее же формуле: “Со мной всегда так”.

Поглаживая клеенчатый переплет только что прочитанной тетради, Анна строго повторила:

— Это очень хорошо. Каждое слово — правда. — Отчеканила, будто удостаивая высшего звания. Которое и ее саму радует. — Но не торопитесь печататься. Знаете, иногда писатели бывают поразительно наивны... Вот Хлебников. Ведь он был уверен, что чуть только люди прочтут его стихи — сразу все всё поймут и сразу всё изменится. Поэтому он очень стремился печататься...

Она заходила по комнате, то и дело протягивая к теплу свои маленькие ладони, потом опустилась перед печкой на колени и, чуть обернувшись, сказала:

— Оказывается, это очень удобно. Я и не знала... — И, снова глядя на огонь, добавила: — Марина придумала, что эти ее стихи я всегда носила в сумочке, пока они не истерлись до дыр... “Вы мой самый любимый поэт”, — писала. Очередная ее благоуханная легенда. Ее самый любимый поэт — она сама. Говорят, она возвращается. Может быть, уже вернулась... Напрасно...

Для кого — напрасно? Тут какой-то клубок чувств. Безотчетных? Интересно...

5

— Опять вы опоздали! — сорвавшись на фальцет, крякнул завкафедрой аэродинамики, как только Евгений с рюкзаком за плечами возник в секретарском предбаннике. — На вечернее отделение! Никаких отговорок! Еще раз нарушите — уволю!

— Слушаюсь... — как можно глуше постарался сказать Евгений, и все равно в его голосе звякнула радость.

Еще бы! Он и не надеялся, что так просто будет освободить утра. Утра, нужные для работы, которая теперь, после Анютиного разбора, — главнее всего остального. Но почему старик покраснел? Руку пожал вяло, взгляд отводит... Почему орет? Боится кого-то?

В мужскую курилку Евгений не пошел: там, чтобы разжиться информацией, надо задавать вопросы... Это и всегда-то выглядит подозрительно, а теперь, когда доносительство — почти официальная доблесть, выспрашивать просто стыдно.

Нет, сейчас ему нужна женщина...

У окна, в конце длинного полутемного коридора, виднелась чья-то фигура. Кто-то там стоял спиной к Евгению. Приближаясь, он рассмотрел, что высокий силуэт не в брюках, а в юбке. Узкой, с широким ремнем, стягивающим талию. Толстая черная коса короной венчает голову. Незнакомка? Вряд ли... Барышни в институте наперечет, с каждой, даже с уборщицей, у него свои отношения. Приятельские. Сближался редко — только если чувствовал, что при отдалении сумеет не пробудить мстительность в своей временной подруге.

Время требовало осторожности. Время, которое, чтобы насытиться, высасывало из каждого человека всю его гадость, низость.

Но вот руки неопознанной дамы взметнулись вверх и сцепились на затылке. Коронный жест институтской секретарши. Обозначающий ее волнение. Тревожное — оттого, что шеф не в духе, или радостное — внук ее впервые “баба!” выговорил... А на этот раз?

— Вы так постройнели за лето... — говорил Евгений, подходя к свету, а про себя успел добродушно усмехнуться: перебарщивают бабы, сопротивляясь годам. Чересчур худеют. Но язык продолжал молоть: — Вот что отдых делает с... — сказал и осекся.

Антонина Сергеевна обернулась. Луч солнца, заглянувшего в узкое, промытое (дисциплина во всем — заведение-то военное!) окно, сверкнул в бриллиантике слезы, что укрылась в морщине у правого глаза. Ее руки уже опустились, на лице появилась дежурная нейтральность, но от этой женской стойкости Евгению стало больно. И стыдно за банальщину своего комплимента.

Она действительно изменилась. Сколько же сил потрачено, чтобы эстетизовать обрушившуюся на нее старость... Коса не могла так быстро вырасти. Значит, накладная. За одно лето спала с лица пухленькая, аппетитная матрона, насчет которой даже у него пару раз мелькали мужские мыслишки... Какая-нибудь изнурительная болезнь может искалечить человека, но если у хвори такая скорость, то она отнимает все физические силы. Тогда невозможно выйти на работу. Нет, тут что-то другое... Тут горе...

Евгений сжал правую кисть все еще молчащей Антонины Сергеевны, склонился над ней и коснулся губами тонкой сухой кожи.

— Пойдемте отсюда, — прошептала она и, держа прямо узкую спину, зацокала каблуками по мраморному полу в сторону черной лестницы.

И только во дворе, убедившись, что в этом закутке между забором и сараем их не видно из институтских окон, она наконец заговорила:

— Не сердитесь на брата...

— Брата? — переспросил Евгений.

— Ваш профессор — мой сводный брат. Здесь не знают. И не надо их просвещать. — Голос звучал четко, бесслезно. Говорила, глядя куда-то вдаль.

Как поняла, что с Евгением — можно?..

Женщины...

— После смерти мужа я часто ночевала у брата. Я и дверь открыла, когда пришли за его зятем. Пять кожанок и заспанный дворник с кочегаром в качестве ритуальных понятых. Звонок испортился, чинить некому — два часа выл, как собака, пока выворачивали ящики... — И опять голос Антонины Сергеевны не дрогнул. — Через неделю — по-тихому, в парикмахерской — подхватили дочь, а внука месяцем позже увезли в детдом. Силком... Мы остались вдвоем. Пока...

Евгению удалось наконец поймать ее взгляд. Выцветший, старушечий. Как оживить его без слов? Словами ведь не скажешь, что он сочувствует... Что сам не испугался и их не выдаст... Словами нельзя, это-то он уже знал... Но ничего же не сделать — война идет. С четырнадцатого года не прекращается. Формы разные принимает, а результат один — отбирает жизни.

Главное никак не мог ухватить: при чем тут он? Вряд ли профессиональная сдержанность Антонины прорвалась бесцельно.

— Старик вас любит, поэтому задвинул подальше от себя. Чтобы вас не задело, если с ним что... Хотя за нами слежки нет. Посадили всех, кто вместе с зятем стажировался во Франции... — Сухие синие глаза теперь твердо смотрели на Евгения.

Он отключился. Сосредоточился. Но взгляд не отвел. Нельзя упустить момент. Прервется поток, и сколько сил потом придется потратить, чтобы узнать — есть ли у органов что-то конкретное именно на него. Может статься, так ничего и не выяснишь.

Сбежать, затеряться, конечно, пока можно... И мама так хочет вернуться на Урал, и жену бы с сыном туда забрать...

Но тогда — забудь про литературу.

А писание для него — способ жить. Не только выжить, но и возможность сказать миру: я есть. Я есмь. Самая честная и рискованная возможность. Ему нужен отклик. Вчера с Анной он это понял.

Если нет другого выхода, то, конечно, надо сразу сниматься с места... А если есть шанс остаться? Тут как хирургическая операция — нельзя на всякий случай, из перестраховки, отрезать от своей жизни важный кусок. Хоть это всего лишь почка, одна из двух.

Антонина Сергеевна как будто прочитала все эти вопросы. Женская самоотверженность. Не о себе она думала, говоря:

— Личное дело ваше пока чистое. Никакой мины там не заложено. И разговоров настораживающих на ваш счет никто не затевает. Правильно себя ведете. — Она снова вскинула руки, проверила надежность крепления косы к макушке, с силой воткнула высунувшуюся шпильку, поморщилась от боли и решительно зашагала прочь.

Так мать на полной скорости выбрасывает своего ребенка из машины, в которой их вместе везут на убой... Спасает?

6

Писать Евгений стал везде, где можно поставить пишмашинку и пристроиться самому. Хоть на корточках. Если знал, что в Подольск сегодня не вернуться, то в рюкзаке тащил ношу, которая совсем не тянула. О заработке заботился — регулярно посылал деньги жене, а когда она родила второго ребенка, дочку, то сам раз в два-три месяца отправлялся в поездку с чемоданом, набитым заказанными покупками. Марля, фланель, нитки... Все по списку, по бумажке — чтобы не забивать голову.

Если Анна, женщина (и еще какая!), может жить без быта, то ему ли не суметь... Никому из чужих не проболтался, что еще и вериги носит — о своих печется. Они все — его фундамент. Напоказ не выставляют. Не скрывал, конечно, что у него есть семья, особенно от подружек, но они-то обычно пропускают эту информацию мимо ушей.