Бой капитанов - Александр Тамоников

Слушая монолог женщины, Владимир налил себе еще полстакана. Выпил и тут же закурил очередную сигарету.

Женщина спросила:

– Вам, наверное, не интересно? Да и действительно, зачем вам моя история? Но она объясняет, почему я оказалась сегодня здесь, в вашей квартире.

Владимир ответил:

– Продолжайте. Только имя свое назовите, а то я не знаю, как и обратиться к вам!

– Да, да, конечно! Татьяной меня зовут. Татьяной Петровной Маниной, по мужу, в девичестве Строева. Мы раньше за церковью недалеко от вас в Сосновке жили. Отец мой, дядя Петр, кузнецом работал.

Владимир сказал:

– Не помню! Давно это было, а я рано уехал из села. Но вы продолжайте и не обращайте внимания на то, что пью. Я слушаю вас. А если мешает дым, то откройте окно.

– Нет, не мешает! Ничего не мешает. Так вот после рождения двойняшек запил мой муж. И изменился, не узнать. Словно водка в нем зверя пробудила. Не жизнь пошла, а кошмар сплошной. А тут родители умерли, в один год. Родственников никого, а муж будто с ума сошел. Запил, потом по пьянке загулял с продавщицей из местного магазина, Зинаидой! Она откуда-то из Азии приехала, да так и обосновалась в деревне. Не поверите, но я просила бога, чтобы Валерий ушел к ней! Или хотя бы подольше оставался у любовницы. Потому что, возвращаясь с гулянки, он безо всякой причины бил меня зверски, чем попало и куда попало. Голой выгонял во двор, а сам в тулупе следом. Смеялся, говорил, я из тебя, тварь, жену Карбышева сделаю, сучка блудливая. Это я-то сучка? Я-то блудливая? В общем, жизни не было никакой, но жила, деваться-то некуда. А год назад сына он погубил.

Полухаров вскинул на Татьяну удивленный взгляд:

– В смысле, погубил? Убил?

– Можно сказать, убил. Сереже и Ирине, детям, тогда пять лет было. Продавщица куда-то уехала, Валерка домой вернулся. Стояла зима, но теплая, если помните, снега почти не было, гололед. А муж любил рыбачить. И летом и зимой. Вот и как раз на праздник 8 Марта собрался на речку рыбачить. Не усмотрела я, как он Сережку с собой взял. Зачем? Не знаю. А лед тонкий, ну и провалились они. Валерка, скотина, выплыл, а сыночек…

Женщина промокнула повлажневшие глаза, проговорила:

– …а сыночек так и ушел под лед! Что тогда со мною было? Словами не передать. Если бы не дочь, пошла бы за сыном в реку. Ирина удержала. Не могла я оставить ее этому извергу. Он бы и ее… погубил.

Полухаров допил бутылку. Бросил в мусорное ведро.

– И ты ничего ему не сделала? Извини, что на «ты», но так проще. И меня называй просто Володя или Владимир. Так ты ничего ему не сделала?

– А что я могла сделать? Несчастный случай. В милиции даже дело не завели.

– Но он-то хоть переживал смерть сына? Муженек твой долбаный?

Татьяна то ли печально усмехнулась, то ли вздохнула, что исказило ее красивое, не побитое косметикой, чистое лицо:

– Как же, переживал! Испугался, да, сначала за жизнь собственную, за то, что могут вновь привлечь. Недолго длились эти переживания. Объявилась любовница, и все вернулось на круги своя. Кто бы знал, сколько слез я пролила. А он опять гулял, пьянствовал, приходил домой и избивал меня.

Полухаров зло проговорил:

– Животное! Дикое, хищное животное!

– Ты прав! Но все же мелькнул и в моей жизни лучик света и надежды на лучшую жизнь. Этой весной в Сосновку приезжала ваша, извини, твоя мама. Клавдия Николаевна. Когда узнала о смерти Сереженьки да бесчинствах Валерия, такой разгон ему устроила, прямо на хате любовницы, что муженек хвост свой поджал. А мне тетя Клава сказала – бросай все, бери дочь и приезжай в Москву. К вам. Мол, нечего терпеть, жить надо. А я все не решалась, да и неудобно. А в 20-х числах получила от нее письмо. Оно, к сожалению, не сохранилось, но смысл послания был таков. Клавдия Николаевна сообщала, что больна, что ты практически не бываешь дома, и в конце попросила приехать. Ну, я взяла тот жалкий скарб, что нажила за семейную жизнь, и с Ириной в Москву 26-го числа и приехала.

Владимир поднялся:

– Подожди, так ты приехала в день смерти матери?

– Получилось, что да. Но днем она чувствовала себя неплохо. Мы поговорили, я прибралась в квартире, в магазин сходила, очень уж Клавдии Николаевне захотелось рыбки речной. А к вечеру похудшело. Прилегла она на диван в зале. Я присела рядом. Спросила, может, «Скорую» вызвать? Она отказалась. Сказала, не надо. Пройдет. А не пройдет, то на это, значит, воля божья. А чуть позже попросила достать из гардероба твой китель и повесить на стул перед диваном. Гладила погоны, ордена, медали. Заплакала, но плакала недолго. Сказала – а ведь Володька не в штабе служит, обманывает он меня. Я спросила, почему она так считает? А Клавдия Николаевна на награды твои показывает и говорит: «Ордена за службу в штабе не дают. Ты посмотри, сколько их. И в командировки он ездит не в мирные гарнизоны. А туда, где идет война». И опять заплакала. Тут меня дочка отвлекла, я ей ванную набрала. Вернулась, а Клавдия Николаевна говорит: «Вот и все, Таня! Умираю я. Жаль, не могу сыну последнее слово сказать. Ты передай ему, как увидишь, первое, пусть он…» – и замолчала. Глаза закрыла, несколько раз глубоко вздохнула и… затихла. Я растерялась, сначала к телефону бросилась, потом к ней. А она… а тетя Клава уже мертва.

Полухаров закашлялся, с огромным трудом сдерживая слезы и пытаясь проглотить образовавшийся вдруг в горле ком. Тряхнул головой. Сжал виски ладонями.

Татьяна молчала.

Владимир резко поднялся, дрожащими руками закурил сигарету, подошел к окну. Выпуская дым, проговорил:

– А я в этот момент рядом был, в Москве. Но мне никто ничего не сказал.

– Я не могла этого сделать!

– Ты здесь ни при чем! Другие могли, но не сделали. Похороны-то нормально прошли?

– Скромно! Но людей много было. Соседей. А на кладбище мало. И потом, на поминках, в основном соседи заходили.

– Где ее похоронили?

– На Дальнем кладбище!

– На Дальнем?

– Тебя это удивляет?

– Нет! Просто там иногда хоронят и тех, кто… что в принципе не важно. Ты завтра покажешь мне могилу?

– Конечно!

– Спасибо!

– За что?

– За все! А теперь иди отдыхай, мне надо побыть одному.

Татьяна кивнула головой, рассыпав по плечам не забранные в узел светлые пышные волосы:

– Я уйду. И завтра покажу могилу. А потом, потом мы с Ириной вернемся в Сосновку. Не будем тебе мешать. А то злые языки слухи пустят, а ты молодой, тебе семью создавать надо.

Полухаров повернулся к Татьяне:

– Значит, хочешь вернуться к прежней жизни? К мужу-извергу, который из тебя и из дочери калек сделает?

– Нет, я же сказала, что не хочу мешать тебе. Мы лишние с Ириной здесь. Мы с ней везде теперь лишние. Но не надо нас жалеть. Ничего нет хуже жалости.

Владимир подошел к женщине:

– А теперь, Татьяна, слушай меня. Никуда отсюда ты не поедешь. Мне достаточно своей комнаты. Остальное осваивай с дочерью. Регистрацию я тебе оформлю, в школу Ирину определим. Что-нибудь с работой придумаем. У меня остались кое-какие запасы, тратить деньги было не на что, да и не на кого, не считая, конечно, последних месяцев. На лекарства. Какое-то время перебьемся. А возможно, и перебиваться не будет нужды. У меня есть хорошие знакомые, которые помогут устроиться «на гражданке». Так что все наладится. А встретишь человека, которого полюбишь, что ж, буду только рад. И не говори ничего. Ваше с дочерью присутствие здесь больше нужно мне. Да и вам в Сосновке делать нечего! Решили?

Татьяна пожала плечами:

– Ну если так, то можно. Но, боюсь, Володя, Валерка и здесь достанет меня. Он, подонок, знает, что уехала к вам. Пока похороны, то да се, он ничего не предпримет. Выждет. Но потом обязательно объявится. И не один. У него дружков хватает. А они способны на все!

Полухаров взглянул на женщину, и та отшатнулась, увидев совершенно трезвые, холодные и безжалостные глаза майора, который процедил сквозь зубы:

– Эти ублюдки не догадываются, на что я способен! И совершат большую ошибку, решив устроить разборки или как-то задеть тебя с дочерью. Очень большую ошибку! Так что живи спокойно! Точнее, привыкай жить спокойно, свободной и независимой женщиной. К тому же весьма красивой и привлекательной женщиной. Твое счастье еще впереди! Поверь, я знаю, что говорю! А сейчас иди. Прошу тебя!

– Хорошо!

– Спокойной ночи!

– И тебе спокойной ночи. Хотя, судя по всему, спать ты не собираешься.

– Не думай об этом! Мне часто приходилось не спать ночами.

– Один вопрос задать можно?

– Давай!

– Или я неправильно поняла тебя, или ты, похоже, уволился из армии?

– Ты все правильно поняла. Я решил расстаться со службой. Это все!

– До завтра!

– До утра!

Татьяна ушла в спальню. Полухаров включил настольную лампу мягко-зеленого цвета, не режущую глаза. Достал из холодильника вторую бутылку водки. Подумав, сделал пару бутербродов. Очистил пепельницу. Вскрыл пачку сигарет из купленного блока, наполнил стакан. Выпитое ранее спиртное практически не подействовало на него. Видимо, сказалось сильное нервное напряжение, нейтрализовавшее водку. А он хотел напиться. Опрокинув стакан, съев половину бутерброда и закурив сигарету, Полухаров неожиданно подумал: а ведь присутствие здесь и сейчас Татьяны с ее дочерью – это подарок судьбы. Забрав у него мать, высшие силы дали ему эту прекрасную и глубоко несчастную женщину. Не для того ли дали, чтобы не только притупить боль, но сделать эту женщину счастливой? Она нуждается в защите, а Владимир как раз лучше всего умеет воевать. Значит, защищать. А Татьяна действительно прекрасна. Своей простотой, неумением играть, своей открытостью, стеснительностью, человечностью. Своей не запятнанной грязью странной жизнью, чистотой! Да, она подарок ему, боевому офицеру. И он сделает все, чтобы она обрела счастье. Пусть… пусть даже не с ним! Хотя почему не с ним? Чем он хуже других мужиков?