Дикие лебеди - Юн Чжан

Разрушенная железная дорога была только началом. Путь пришлось продолжать пешком, и дорога кишела отрядами местных помещиков, бандитами и гоминьдановскими соединениями, отставшими от своих во время наступления коммунистов. В группе было всего три винтовки, одна из них у отца, на каждой стоянке местные власти давали им взвод сопровождения, обычно с парой пулеметов.

Каждый день они преодолевали большие расстояния, часто по труднопроходимым тропам, со скаткой и другим грузом на спине. Бывшие партизаны к этому привыкли, но уже на второй день мамины ступни покрылись волдырями. Она не могла остановиться, чтобы передохнуть. Коллеги посоветовали в конце дня опустить ноги в горячую воду и выпустить жидкость иголкой с волоском. Это принесло мгновенное облегчение, но на следующий день идти стало еще мучительнее. Каждое утро она сжимала зубы и заставляла себя продолжать путь.

Большую часть пути дорог не было. Поход становился особенно тяжким, когда шел дождь: земля превращалась в скользкое месиво, и мама без конца падала. К концу дня грязь покрывала ее с ног до головы. Добравшись до ночлега, она бросалась на землю и лежала не в силах пошевельнуться.

Однажды они прошагали около пятидесяти километров под ливнем. Воздух раскалился (было выше +30°), и мама, промокшая до нитки под дождем, еще и обливалась потом. Им нужно было перебраться через гору — не очень высокую, около тысячи метров, но мама была в полном изнеможении. Скатка тянула ее вниз как камень. Глаза заливал пот. Она задыхалась. Перед глазами плыли мушки. Она еле передвигала ноги. Добравшись до вершины, она подумала, что мука позади, но спускаться было почти так же тяжело. У нее онемели икры. Они шли по диким местам, по крутой узкой тропе вдоль пропасти глубиной в сотни метров. Ноги дрожали, она не сомневалась, что упадет в бездну. Несколько раз она едва успевала спастись, схватившись за дерево.

Одолев горный перевал, группа очутилась перед несколькими глубокими бурными потоками. Вода доходила маме до пояса, она с трудом удерживалась на ногах. Посреди одной из рек она споткнулась, и ее унесло бы стремниной, если бы шедший рядом мужчина не успел поймать ее. Она чуть не разрыдалась, особенно когда увидела, что в этот самый момент другую женщину переносит через реку муж. Хотя он занимал высокую должность и имел право ехать в машине, он отказался от привилегии, чтобы идти вместе с женой.

Мой отец не предложил маме перенести ее. Его везли в джипе вместе с телохранителем. Ранг позволял ему пользоваться джипом или лошадью, в зависимости от ситуации. Мама долго надеялась, что он подвезет ее или хотя бы возьмет к себе в машину ее пожитки, но он не предложил ей и этого. Вечером того дня, когда она чуть не утонула в реке, мама рискнула выяснить с мужем отношения. Это был ужасный день. Кроме всего прочего, ее постоянно рвало. Неужели он не может хоть иногда брать жену в свой джип? Он ответил резко: такой поступок сочтут кумовством, ведь ей машина не полагается. Папа твердо решил бороться с вековой китайской традицией опекания родственников. К тому же маме надлежало пройти через трудности. Когда она возразила, что ее подругу нес муж, папа ответил: это совсем другое дело, ведь подруга — старая коммунистка. В 1930–е годы она командовала партизанским отрядом вместе с Ким Ир Сеном, возглавившим впоследствии Северную Корею, и сражалась с японцами на северо — востоке. В длинном списке утрат, пережитых ею на революционном пути, значилась и гибель первого мужа, казненного по приказу Сталина. Мама, молоденькая студентка, не вправе сравнивать себя с этой женщиной, сказал мой отец. Если окружающие увидят, что ей оказываются поблажки, она не избежит неприятностей. «Это в твоих же интересах, — добавил он, напомнив, что решение о постоянном членстве в партии еще не принято. — У тебя есть выбор: попасть либо в машину, либо в партию, одно исключает другое».

Он был по — своему прав. Китайская революция была в основе своей крестьянской, а крестьяне жили крайне тяжело. Они чрезвычайно болезненно воспринимали стремление к комфорту. Революционеру следовало закалить себя до такой степени, что он просто не замечал трудностей. Мой отец прошел через это в Яньани и в свои партизанские дни.

Мама знала эту теорию, но не переставала думать, что отец нисколько не жалеет ее, хотя ее тошнит, она чувствует себя совершенно больной и разбитой и еле плетется по жаре со скаткой, на свинцовых ногах.

Как — то вечером она не выдержала и разрыдалась. Обычно отряд останавливался в пустых складах или школьных классах. В ту ночь они спали в храме, вплотную друг к другу на полу. Отец лежал рядом с ней. Заплакав, она отвернулась от него и уткнулась в рукав, чтобы заглушить рыдания. Папа тут же проснулся и поспешно прикрыл ей рот рукой. Сквозь слезы она слышала, как он шепчет ей: «Не плачь громко! Если услышат, тебя будут критиковать!» Критика была серьезным делом. Это значило: товарищи скажут, что она недостойна звания революционерки и вообще трусиха. Она почувствовала, как он сует ей в руку носовой платок, чтобы она плакала тише.

На следующий день начальник маминого отделения, спасший ее от падения в реку, отвел ее в сторонку — пожаловались, что она плачет. Люди говорили, что она ведет себя как «барышня из эксплуататорских классов». Начальник ей сочувствовал, но не мог не прореагировать на настроение масс. Стыдно плакать, пройдя несколько шагов. Она ведет себя не как революционерка. С тех пор мама ни разу не плакала, как бы ей ни хотелось.

Она брела дальше. Самым опасным участком пути была провинция Шаньдун, занятая коммунистами только пару месяцев тому назад. Как — то они шли через низину, и вдруг сверху в них полетели пули. Мама спряталась за камнем. Стрельба продолжалась минут десять. Одного из их товарищей убили, когда он попробовал зайти в тыл нападавшим — это оказались бандиты. Нескольких людей ранило. Убитого похоронили у дороги. Отец и другие чиновники отдали своих лошадей раненым.

Через сорок дней похода, полного таких стычек и других перипетий, они достигли бывшей столицы Гоминьдана — Нанкина, города в тысяче ста километрах от Цзиньчжоу. В Китае его называют «печкой», в середине сентября он по — прежнему оправдывал свое название. Отряд поселили в казарме. На мамином бамбуковом матрасе отпечаталась человеческая фигура — это были следы пота тех, кто спал на нем до нее. В невыносимый зной отряд занимался строевой подготовкой, учился быстро делать скатку, наматывать портянки, надевать ранец и маршировать в полном снаряжении. Как часть армии, они должны были соблюдать жесткую дисциплину. Под защитной формой у них было грубое хлопковое белье. Форма застегивалась до последней пуговицы, расстегивать воротник не разрешалось. Мама еле дышала, как и у всех, на спине у нее расплылось огромное пятно пота. Голову плотно сжимало двуслойное хлопковое кепи; волосы убирались под головной убор. Мама обливалась потом, края кепи намокали от испарины.

Иногда им давали увольнительную, и первым делом она покупала сразу несколько палочек с фруктовым льдом. Многим из их отряда большой город был в новинку, если не считать краткой остановки в Тяньцзине. Фруктовый лед произвел на них огромное впечатление, они купили его своим товарищам, оставшимся в казарме, бережно завернули в чистое полотенце и положили в ранцы. Крестьяне были потрясены, увидев, что от лакомства осталась только вода.

В Нанкине они ходили на политзанятия; некоторые вел Дэн Сяопин, будущий лидер Китая, некоторые — генерал Чэнь И, будущий министр иностранных дел. Мама с товарищами сидели в тени на лужайке в кампусе Центрального университета, а лекторы стояли под палящим солнцем два — три часа кряду. Несмотря на жару, лекции завораживали слушателей.

Однажды мамин отряд должен был пробежать в полном снаряжении несколько километров до могилы основателя республики Сунь Ятсена. Вернувшись, мама почувствовала боль внизу живота. В тот вечер в противоположной части города представляли пекинскую оперу с одной из прославленных китайских звезд, исполнявшей главную партию. Мама унаследовала от бабушки страсть к опере и с нетерпением ожидала спектакля.

Вечером она вместе с товарищами прошла восемь километров до места, где давали оперу. Отец ехал в автомобиле. По дороге боли у мамы усилились, она даже хотела повернуть назад, но все же решила продолжить путь. В середине спектакля ей стало совсем плохо. Она попросила отца отвезти ее домой, правда, о своем состоянии ничего не сказала. Он посмотрел туда, где сидел его шофер, застывший с открытым ртом, и ответил: «Неужели я должен помешать ему наслаждаться спектаклем только потому, что моя жена хочет уехать?» Мама не стала вдаваться в объяснения — просто повернулась и ушла.

Она с большим трудом добрела до казарм: у нее кружилась голова, она продиралась сквозь мрак, наполненный яркими, режущими глаза звездами, словно сквозь вату. Дороги она не видела и не знала, сколько еще осталось впереди. Казалось, она идет всю жизнь. В казармах никого не было. Все, кроме часовых, отправились слушать оперу. Кое — как взобравшись на кровать, она при свете лампы увидела, что штаны мокрые от крови. Сознание покинуло ее. Так она потеряла своего первого ребенка.