Дикие лебеди - Юн Чжан

Задержка возникла из — за того, что у провинциального комитета возникли подозрения относительно мамы из — за связей ее семьи. Ее подробно допрашивали о том, чем объясняются отношения их семьи с гоминьдановской разведкой. Ей велели быть абсолютно честной, как если бы она давала показания в суде.

Ей также следовало рассказать, почему несколько гоминьдановских офицеров искали ее руки и почему она дружила со столькими членами гоминьдановского Союза молодежи. Она подчеркивала, что ее друзья занимали крайние антияпонские позиции и отличались общественной сознательностью; и что когда Гоминьдан в 1945 году пришел в Цзиньчжоу, они видели в нем правительство Китая. Она и сама могла бы вступить в эту организацию, но тогда ей было всего четырнадцать. Вскоре большинство ее друзей повернулись к коммунистам.

Мнение партии разделилось: горком считал, что мамиными друзьями руководили патриотические чувства. Но кое — кто в провинциальном комитете относился к ним недоверчиво. Маме посоветовали «провести границу» между собой и друзьями. «Проведение границы» стало ключевым механизмом, с помощью которого коммунисты увеличивали разрыв между «своими» и «чужими». Ничто, даже личные связи, не могло быть случайным или пускаться на самотек. Чтобы выйти замуж, ей надлежало порвать отношения с друзьями.

Но больше всего маму тревожило происходившее с молодым гоминьдановским полковником Хуэйгэ. Едва кончилась осада, первым ее порывом после начального ликования от победы коммунистов было узнать, все ли с ним в порядке. Она бежала всю дорогу по залитым кровью улицам до особняка Цзи. Она ничего там не нашла: ни улицы, ни домов, только огромную кучу мусора. Хуэйгэ пропал.

Весной, незадолго до замужества, она узнала, что он жив и находится в заключении в Цзиньчжоу. Во время осады он бежал в Тяньцзинь. Когда в январе 1949 года коммунисты взяли Тяньцзинь, его схватили и привезли обратно.

Хуэйгэ считался не обычным военнопленным, а «змеей в своей норе» — из — за влиятельности его семьи в Цзиньчжоу. Они представляли особую опасность для коммунистов, так как им доверяло местное население и их антикоммунистические настроения угрожали существованию нового режима.

Мама не сомневалась, что с Хуэйгэ будут обращаться хорошо, когда узнают, что он сделал, и немедленно выступила в его поддержку. По существующему порядку, сначала ей следовало поговорить со своей непосредственной начальницей в Женской федерации, а та должна была отправить апелляцию в высшие инстанции. Мама не знала, за кем будет последнее слово. Она обратилась с просьбой похлопотать за полковника к Юй — у, который знал о ее общении с Хуэйгэ и даже велел ей развивать с ним отношения. Юй — у написал отчет о том, что сделал Хуэйгэ, но прибавил: возможно, тот действовал из любви к моей маме и даже не подозревал, ослепленный чувством, что помогает коммунистам.

Мама обратилась к другому подпольщику, знавшему о действиях Хуэйгэ. Тот также отказался заявить, что Хуэйгэ помогал коммунистам. На самом деле он вообще не хотел упоминать о роли полковника в предоставлении информации коммунистам, чтобы приписать заслугу одному себе. Мама утверждала, что у нее не было романа с полковником, но никак не могла это доказать. Она цитировала завуалированные просьбы и обещания, которыми они обменивались, но в этом видели лишь свидетельства того, что Хуэйгэ пытался «подстраховаться», к чему партия относилась с особым подозрением.

Все это происходило одновременно с подготовкой к женитьбе и омрачило отношения моих будущих родителей. Тем не менее отец сочувствовал затруднительному положению, в котором оказалась мама, и считал, что по отношению к Хуэйгэ должна восторжествовать справедливость. Он не изменил своего мнения несмотря на то, что бабушка желала видеть Хуэйгэ своим зятем.

В последние дни мая, наконец, пришло разрешение на брак. Мама в тот день сидела на собрании в Женской федерации. Вдруг кто — то сунул ей в руку записку от председателя горкома Линь Сяося, приходившегося племянником верховному главнокомандующему Линь Бяо, чьи войска взяли Маньчжурию. Там стихотворным размером было написано: «Провинциальное начальство дало добро. Вряд ли вам хочется торчать на собрании. Скорее идите жениться!»

Мама, стараясь сохранять спокойствие, подошла к председательнице собрания и показала записку. Та кивком головы отпустила ее. Всю дорогу до папиной квартиры она бежала бегом. Она так и осталась в голубом «ленинском костюме», униформе для госслужащих: в присборенном на поясе двубортном пиджаке и мешковатых брюках. Открыв дверь, мама увидела Линь Сяося и других партийных начальников, приехавших в сопровождении телохранителей. Отец сказал, что послал пролетку за доктором Ся. Линь спросил: «А как же теща?» Отец ничего не ответил. «Так нельзя», — сказал Линь и велел отправить пролетку и за бабушкой. Мама очень обиделась на папу, но объяснила себе его поступок тем, что он ненавидит гоминьдановскую разведку, а у бабушки там знакомства. Но, подумала она, разве ее мать в этом виновата? А что папино поведение может быть ответом на то, как обращалась с ним бабушка, ей в голову не пришло.

Не было никакой свадебной церемонии, просто собралось несколько человек. Потом явился доктор Ся. Поели свежих крабов — угощение от горкома. Коммунисты пытались сделать свадьбы дешевыми, так как традиционно на них тратились огромные деньги, намного превосходившие возможности семьи. Совсем не редкостью были случаи, когда люди разорялись из — за богатого свадебного угощения. Мои родители ели финики и арахис, которые подавали на брачных пирах в Яньане, и сушеный фрукт лонган (Лонган («око дракона») — мелкий желтовато — коричневый плод с ароматной сладкой мякотью.), символизировавший пожелание счастливого союза и сыновей. Вскоре доктор Ся и большинство гостей уехали. Через некоторое время, уже по окончании вечеринки, явилась группа из Женской федерации.

Ни бабушка, ни доктор Ся не подозревали, что их зовут на свадьбу, и извозчик первой пролетки тоже ничего не сказал. Бабушка узнала, что ее дочь выходит замуж, только после приезда второй коляски. Когда из окна стало видно, как бабушка торопливо идет по дорожке, женщины из Федерации, пошептавшись, спешно скрылись через черный ход. Отец тоже ушел. Мама чуть не расплакалась. Она знала, что сотрудницы ее отдела презирают бабушку не только из — за связей с Гоминьданом, но и потому, что она была наложницей. Многие коммунистки, происходившие из необразованных крестьянских семей, сохраняли глубоко традиционную точку зрения на подобные вопросы. Они были убеждены, что хорошая девушка не стала бы наложницей, — хотя коммунисты и заявляли, будто наложница имеет тот же статус, что и жена, и может расторгнуть «брак» в одностороннем порядке. Чиновницам с такими косными взглядами и было поручено осуществлять политику партии в деле раскрепощения женщины.

Мама скрыла от бабушки правду, сказав, что жених ушел на работу: «У коммунистов не принято освобождать новобрачных от дел. Я, вообще говоря, тоже скоро пойду в Федерацию». Бабушку поразила небрежность, с которой коммунисты относятся к такой важной вещи, как свадьба, но они уже нарушили так много традиций — видно, теперь настала очередь и этой.

В то время в мамины обязанности входило обучение чтению и письму работниц текстильной фабрики, где она работала при японцах, и пропаганда равенства полов. Фабрика все еще оставалась частной, и один из мастеров поколачивал женщин всякий раз, когда ему заблагорассудится. Мама весьма оперативно добилась его увольнения и помогла работницам выбрать себе мастера — женщину. Но удостоиться за это похвалы ей помешало недовольство Федерации по другому вопросу.

Важнейшей задачей Женской федерации было шитье тапок для армии. Мама шить их не умела, поэтому перепоручила это своей матери и теткам, которых с детства приучали делать изящные, богато украшенные туфли. Мама с гордостью принесла их в Федерацию, причем в количестве, намного превосходящем норму. Она очень удивилась, когда ее не только не похвалили за находчивость, но еще и отчитали как маленькую девочку. Крестьянки из Федерации не могли себе представить, что на свете бывают женщины, которые не умеют шить тапки. Это было все равно что сказать: «Я не умею есть». На собраниях ее критиковали за «буржуазную упадочность».

У мамы не сложились отношения с некоторыми из начальниц. Эти крестьянки были старше и консервативнее, многие годы воевали в партизанских отрядах и терпеть не могли хорошеньких образованных городских девушек, мгновенно привлекавших к себе мужчин — коммунистов. Мама подала заявление о вступлении в партию, но ей сказали, что она недостойна.

Каждый раз, когда она уходила домой, ее критиковали. Ее обвиняли в том, что она «слишком привязана к своей семье», а это «буржуазная привычка», и она все реже и реже видела мать.