Власть над водами пресными и солеными. Книга 2 - Инесса Ципоркина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Поняла! — радостно выдыхает она. — Ты его сожрешь?
— А то! — хвастливо подмигиваю я. — Ты удрать-то сможешь? Под суд тебя не отдадут?
— Может, и отдадут… — пригорюнивается моя невольная сообщница.
— Тогда попросишь защиты у младшего принца. Он тебя в обиду не даст.
— Ты меня у него выкупишь? — с надеждой и одновременно со страхом спрашивает она.
— А ты разве рабыня?
— Нет. Я свободная. Просто я подумала, тебе же нужна моя…
— Ни твоя душа, ни твоя жизнь, ни твоя служба мне не нужна. Поорешь несколько минут — и вольна бежать на все четыре стороны. Заметано? — и я протягиваю черную руку с длинными, как ножи, когтями. Человеческая кисть тонет в моей, но на лице женщины — счастье, огромное и яркое, сияющее даже в ослепительном свете сотен язычков пламени.
Кто ж знал, что зрелище извлечения суккуба из Черной Фурии заставит это счастье без всякого перехода смениться таким же всепоглощающим ужасом? Я же до этого никогда из ламии в суккуба не перевоплощалась и не знала, как это происходит…
Теперь-то я в курсе, что тулово Фурии начинает раздуваться, раскачиваться, завязываться в узлы в диком танце, голова ее растягивается, распахивается, будто врата геенны, а изо рта лезет, распяливая все еще человеческие губы, багровотелая тварь с голодными глазами маньяка.
Как она не умерла, бедная бабенка — не понимаю. Поистине, женщины — несгибаемые создания. А эта еще и машинально стянула свой наряд, вручила его суккубу и даже принесла полотенце, чтобы я вытерла с кожи потеки ядовитой слюны, оставленные ламией.
— Мерси, — квакнула я, отряхиваясь и приглаживая волосы, стоящие дыбом после негигиеничного, неопрятного — да попросту отвратительного — перевоплощения.
— А с этим что делать? — борясь со страхом, моя новая подружка указывает на шкуру ламии, лежащую на полу, как последствия линьки детеныша какого-нибудь Ёрмунганда.
— Не обращай внимания, сама испарится! — отмахиваюсь я. Все эти хвосты-когти-чешуя — из эктоплазмы. А потому превращаются в слизь и растворяются в воздухе, как только лишатся магической основы, придающей им форму.
— А-а-а-а… — Ее глаза впериваются в мое скомканное лицо с вывернутым и разорванным ртом, валяющееся у нас под ногами. Оно уже оплывает, словно нагретый воск.
Я тем временем влезаю в бриджи и рубаху. В состоянии суккуба я ничего не стесняюсь, но прежде, чем подействует мое сокрушительное обаяние, должна же я подойти к королю вплотную? Скверно, если он улизнет от моей всесожигающей страсти и примется бегать по замку, пугая подданных дикими криками. Скверно для королевского имиджа. Пусть умрет достойно. Точнее, пусть умрет счастливым — тем более, что он умрет целиком. После того, что я с ним сделаю, у него не будет даже шанса на загробную жизнь.
Кивнув на прощанье, я подхожу к камину. Лепной выступ, на который следует нажать, чтобы открыть проход, светится издали, отполированный ладонями короля и его любовниц. Ну и тупица же ты, твое величество…
— Фелицата? — слышу я из недр спальни. В отличие от той, первой, эта не освещена ни единой свечечкой.
— М-м-м-м… — выдыхаю я, стараясь копировать голос брюнетки.
Ага, вот как ее зовут — Фелицата, "приносящая счастье". Оно, конечно, так и есть, вот только вопрос: кому приносящая? Уж точно не тебе, королек.
На кровати сидит чертовски красивый мужчина. Великолепное породистое лицо, отлично сохранившаяся фигура, благородная седина в ухоженной шевелюре. Прямо жалко такое убивать. Лучше б он был похож на жабу или на гиганского слизня. Подхожу ближе. Мои глаза отлично видят в темноте и улавливают новые детали королевской внешности: безвольный рот и высокомерный взгляд. Очень они его портят. Напыщен, глуп, самоуверен. Уничтожитель поневоле. Разрушитель по нечаянности. Убийца по недомыслию. Но мы, суккубы, не брезгуем никем.
— Мне там так страшно… — шепчу я, прижимаясь к королю грудью. — Можно мне к тебе?
— Мы же договорились! — холодно чеканит он. — Во время грозы и после ритуалов ты спишь там, а я здесь. И хватит ныть, что тебе страшно! Я сказал, вон! Убира… — его дыхание пресекается. Суккуб уже жует ему ухо. Слегка так жует, любовно — ни я, ни ламия, ни тем более дракон не стали бы до этого опускаться. Но суккуб блаженствует. Для нее это — аперитив перед обедом.
— Фелица-а-а-ата, — октавой ниже гудит его рассиропленное величество, — девка ты распутная… Но чтоб потом вернулась туда!
— Всенепременно, — бормочет суккуб, стаскивая с величества рубашку в кокетливых рюшечках.
Сейчас, когда голод ее развернулся во всю мощь, суккуб больше не видит короля. Его тело стало прозрачным, хрупким сосудом, в котором сплетаются и пульсируют золотые нити — по ним бегут волны драгоценной жизненной энергии, самой прекрасной еды, какой только может желать голодный демон.
Суккуб опрокидывает обнаженное тело жертвы на кровать и садится на него верхом, стиснув ногами королевские бока. Ее ногти чертят по королевской груди, глаза с жадностью наблюдают, как под пальцами вспыхивают красноватые искорки, как они бегут, сливаясь в блестящие ручейки, вниз, вниз, к бедрам, туда, где его величество уже готов осчастливить развратницу Фелицату. Суккуб восхищенно улыбается и запрокидывает голову. Давай, король, концентрируйся. Демону не нужен рот, чтобы выпить человека досуха…
Тело смертного — наркотик для демона. Оно перетекает внутрь суккуба чистым блаженством, насыщая и умиротворяя, словно ожившая река — потрескавшееся, окаменевшее под солнцем русло. Суккуб хрипит сквозь стиснутые зубы, впивается пальцами в стремительно высыхающую плоть, давит ее, будто винодел — спелую гроздь, выжимая последние капли сока. До последнего глотка, король. Отдай мне себя до последнего глотка.
В коридоре тем временем поднимается гвалт, беготня, визг, стук и бряк. Самое время. Король давно не двигается и не дышит. Собственно, это больше не король и даже не человек.
Первый из ворвавшихся стражников потом месяцами путался в показаниях, описывая увиденное в свете факела: то сверкающий призрак, вылетающий в окно, то сверкающая красавица, растворившаяся в воздухе, то сверкающий змей, скользнувший в стену. Но сначала это сверкающее нечто наклонилось ко рту трухлявой мумии, лежащей на королевском ложе и втянуло в себя струйку серебристого дыма, вылетевшую из сморщенных губ.
"И только по кольцам на руках слуги узнали, кто это!" — ухмыльнувшись, подумала я, лежа под кроватью в теле ламии.
Глава 11. Солдатский юмор и воздушные замки
Лицо моего племянника редко бывает злым. Впрочем, такой коктейль из злости и отвращения, как сейчас, я вижу не впервые. Геркина доброта отступает, как море перед цунами, когда вокруг эти люди, мои коллеги. Не любит писателей. И я его понимаю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});