Власть над водами пресными и солеными. Книга 2 - Инесса Ципоркина

Решение найдено, план составлен. Королю осталось жить не больше двух дней. Пусть радуется моему прощальному подарку, если сможет.

Подумать только: сколько раз я рисковала шкурой, пользуясь слабым, медлительным человечьим телом, чтобы выполнить заказ и уйти от преследования, не ведая, каким оружием обладаю! Впрочем, любое тело можно превратить в оружие, если выхода нет. По доброй воле такого с собой не содеешь, но безвыходность вертит нами, как хочет.

Я возвращаюсь в своеобычное состояние и забираюсь в постель, под роскошное, шитое серебром, комковатое одеяло, пахнущее мокрой овчарней. Подушки обрушиваются лавиной, погребая под собой мою голову и верхнюю половину тела. Смяв уголок одной из них, можно дышать полной грудью и быть уверенной, что они задержат не только стрелу, но и пулю, пущенную в меня.

Если, конечно, кто-то осмелится зайти в мою комнату. За два дня, проведенных здесь, я даже горничных не видела. Приклеенный к косяку волос остается на месте. Видимо, местная охрана ограничилась подкартинным вуайеризмом. Извращенцы… Вытягиваюсь на животе и сплю, будто волк, зарезавший пяток ягнят и прикемаривший на месте кровавой трапезы.

Глава 10. Полных побед не бывает. Но частичные тоже неплохи

Бесспорные победы и безусловное одобрение случаются только в голливудских фильмах. Реальность не настолько щедра, чтобы признать: победа за тобой, герой! Пей и веселись в три горла. И чтобы ближние и дальние от души славили победителя и водили хороводы — тоже не дождешься. Одно из двух: либо ты на пике власти запрещаешь критиковать твое геройское деяние, либо терпишь разъяснения экспертов, что ты не так в ходе подвига содеял. Не учитывая тот факт, что эксперты во время твоего геройствования по укрытиям ховались и уши ладошками прижимали.

Я обреченно вздохнула. Майка поит меня чаем. Вернее, отпаивает. После психологических баталий и престидижитаций* (А попросту фокусов — прим. авт.) накатывает такая слабость… Мир становится крошечным и неразборчивым, как будто смотришь в перевернутый бинокль. Или даже в перевернутый телескоп.

Тело вспоминает все симптомы морской болезни и норовит воспроизвести их на суше. И хуже всего, тебе становится все равно, что происходит с твоим телом. Ведут ли его куда, кормят ли чем, ругают ли за что… Ты в этот момент находишься где-то еще. Подозреваю, именно там, где проживают драконы. В мире философского созерцания на фоне приглушенных чувств и пригашенных потребностей. Чтобы увидеть происходящее в мире людей, приходится напрягать все органы восприятия и давать указания мозгу. Дабы не манкировал, а обрабатывал полученные сигналы.

И вот, когда ты в таком состоянии, тебя непременно надо проинструктировать насчет совершённых ошибок. Когда битва окончена и обозы, елозя в истоптанной грязи, собирают убитых и раненых. Ох, Майка, Майка, какая ж ты зануда…

— Зачем ты ей наговорила, что мы по наклонной покатимся, будем торговать наркотиками и спать с маньяками? Она же этого действительно боится…

— Зачем ты говорила про пятилетнюю выживаемость и химиотерапию? Теперь она будет думать, что ее облучат и что она дольше пяти лет не проживет…

— Зачем ты сказала, что она играет в игры? Это ее обидело… Она же искренне…

Голова моя заваливается назад, свешивается с тряской телеги, воняющей кровью и выпущенными кишками, мне дурно, поднимите мне голову, я не хочу в ров, я жива, я победила, разве ж можно так с победителями, не надо меня тащить за руки, мне больно, пустите, я вам еще покажу…

— Стоп, мама, стоп! — голос раздается, как мне кажется, прямо с потолка. Потолок странный, сводчато-вогнутый, я никогда не замечала, какой тут странный потолок, в типовой квартирке, как это может быть, неужели соседи так и ходят по кривому полу?… — Мама, замолчи. Замолчи, я сказал. Нет. А я сказал, заткнись! Если тебе стыдно за то, что перетрусила, хотя бы не мучай Асю. Вот именно! За то, что она НЕ струсила.

Меня подхватывают под мышки и под колени и несут в кровать, словно маленькую девочку, заснувшую на кухне, пока взрослые про скучное разговаривали. Кровать большая, мягкая, колышется плавно, будто колыбель. А может, будто погребальная ладья. Я сегодня проявила героизм. Надо мной произнесут ритуальную формулу: "Вижу отца своего, вижу мать свою, вижу братьев и сестер своих, вижу род свой до последнего колена, они зовут меня к себе! Зовут в Вальгаллу, где настоящие герои живут вечно!"?

У меня шок. Я должна заснуть. Но сейчас, когда телу, наконец, позволили принять горизонтальное положение и выпасть из участия в беседе, я с неожиданным интересом прислушиваюсь к голосам в коридоре.

Гера возражает своей матери. Своей непрошибаемой, неугомонной матери. Невероятно.

— Ты меня обидел!

— Ну и что? А ты Асю обидела. И дальше бы обижала, не замечая, что Ася со стула валится.

— С чего ей валиться-то?

— С того, что она всю жизнь под бабкиной тиранией прожила. У нее в голове бабкин голос день и ночь разговаривал. Издевался не умолкая. Ася разум потеряла, пытаясь от этого голоса избавиться. Думаешь, если бы у нее был выбор, она не захотела бы в своем уме остаться?

— Э-э-э… — мнется Майка. Майка. Мнется. Не-ве-ро-ят-но!

— И вот, когда Ася впервые по-настоящему бабку отшила, да не от себя — от всех нас, от тебя, от Сони, от меня! — не дала ей называть вас блядями, а меня лохом — ты тут как тут. Советы даешь. Недочеты разъясняешь.

— Но должна же я…

— Что должна? Занять освободившееся место в Асиной голове? Если бабкин голос раз и навсегда заткнется, то твой будет звучать до скончания веков и вести Асю верным путем?

— Гера, ну что ты на меня взъелся?

— А то! Я не хочу, чтобы моя мать стала такой же, как моя бабушка.

— Бабушка всегда тебя любила!

— Мать! Она никого не любила. Просто кого-то поучала больше, кого-то меньше. Вам больше доставалось — со своим полом бабка соперничает жестоко. До последнего проблеска независимости. Пока не нагнет и в нагибе не зафиксирует — не успокоится. А мужиков она трогает, только если они сами на соперничество напрашиваются.

— Это как? — недоумевает Майка. Я хихикаю чуть слышно, натягивая одеяло на нос. Ну до чего ж у меня сестры ненаблюдательные!

— А вот так, — бурчит Гера. — Вечно она объясняет, что мужское дело, а что не мужское. Цветы выращивать или готовить — не мужское. У ее соседа какой-то кактус зацвел — бабка аж на говно перевелась. Чей-то муж пироги печет — опять говно. Не мужским делом занялись! А бабы у них виноваты, что мужики срамным занятием увлекаются. Представляешь, сколько бы она дерьма на Асиного Дракона вылила?