Ведьма Черного озера - Андрей Воронин

— Проси, — велела она Дуняше. — Проси немедленно. Что же ты стоишь?

Она нарочно не стала спрашивать у горничной, как выглядит нежданный гость. Судя по румянцу, пятнами горевшему на щеках Дуняши, офицер был не только молод, но и весьма недурен собой. Шнуры, о которых упомянула горничная, должны были прямо указывать на гусара — словом, все, что услышала и о чем догадалась до сих пор княжна, целиком укладывалось в образ Вацлава Огинского, и Мария Андреевна, сама о том не подозревая, боялась, что дальнейшие расспросы послужат причиной разочарования.

Горничная убежала, и вскоре за дверью послышался твердый стук сапог. Стук этот был какой-то неровный и чересчур частый — можно было подумать, что у гостя три ноги. Не успела Мария Андреевна удивиться этому странному обстоятельству, как дверь библиотеки распахнулась и на пороге показался человек, столь настойчиво добивавшийся свидания с княжною.

Мария Андреевна с трудом подавила горестный вздох, ибо, как и следовало ожидать, перед нею стоял отнюдь не Вацлав Огинский. Правда, это тоже был гусар, и довольно молодой, но выглядел он много старше Вацлава, и венгерка на нем была совсем другого цвета, нежели та, которую княжна видела на Огинском во время своей последней встречи с ним. Офицер был черноволос и гладко выбрит; при ходьбе он заметно прихрамывал и по этой причине основательно налегал на толстую полированную трость с рукояткой в виде собачьей головы. Глаза у него были слегка раскосые, что придавало его смуглому лицу восточный вид; на миг эти черные, мерцающие, как угли, глаза задержались на тонкой фигуре княжны с выражением почти болезненного изумления; возникла довольно неловкая пауза, в течение которой хозяйка и гость не слишком учтиво разглядывали друг друга. В следующее мгновение офицер, осознав, как видно, неловкость своего положения и овладев собою, склонился перед Марией Андреевной в глубоком поклоне.

— Прошу простить меня, сударыня, — заговорил он звучным, не лишенным приятности голосом. — Боюсь, мое вторжение дурно характеризует меня в ваших глазах, но поверьте, что лишь крайняя необходимость вынудила меня приехать сюда, не будучи представленным.

— Так представьтесь, сударь, — сказала Мария Андреевна. — Приличия хороши, когда не мешают делу. А ведь у вас ко мне дело, не так ли?

— Увы. — Офицер еще ниже склонил голову. — Дорого бы я дал, сударыня, чтобы у меня не было этого дела! Но позвольте рекомендоваться: Ахтырского гусарского полка поручик Юсупов. Я к вам с поручением от поручика Огинского.

— От Вацлава?! — не сумев сдержаться, воскликнула княжна. — Боже мой, что же вы раньше не сказали! Но сядьте, прошу вас. Я вижу, что вам больно стоять. Вы, очевидно, ранены?

— О, сущий пустяк, — сказал поручик Юсупов, — не извольте беспокоиться. Я и впрямь нахожусь в отпуску по ранению, однако вам не следует обо мне тревожиться.

Поза его, однако, столь явно противоречила словам, что княжна поспешила сесть сама, дав поручику возможность опуститься в кресло, не нарушая при этом этикета.

— Вы можете курить, если хотите, — сказала она и, кликнув горничную, велела подать вина.

Поручик с видимым удовольствием последовал приглашению и, достав откуда-то кисет, принялся набивать простую глиняную трубку, темную и обгорелую. Делал он это с такою неторопливостью, что у княжны поневоле родилось подозрение: уж не тянет ли он время? В ее душу начал закрадываться страх, и догадки, одна ужаснее другой, хороводом зароились в мозгу. Тогда княжна взяла себя в руки и, как бывало уже не раз, отчаянно бросилась прямо навстречу своему страху.

— Вы сказали, что имеете ко мне поручение от Вацлава Огинского, — сказала она ровным голосом. — Говорите же, прошу вас. Здоров ли он?

Поручик опустил трубку, которую только что собрался раскурить, и спрятал глаза.

— Прошу простить меня, сударыня, — сказал он, вертя трубку в руках и упорно глядя в пол. — Боюсь, известие, доставленное мною, причинит вам боль. Будь моя воля, я бы ни за что... Эх!... — воскликнул он в сердцах и хватил себя кулаком по колену.

— Прошу вас, сударь, — заметно побледнев, проговорила княжна, — заклинаю вас, не мучьте меня. Скажите скорее, что произошло? Вацлав ранен? Быть может, ранен тяжело? Говорите же, сударь, прекратите, наконец, эту пытку!

Поручик крякнул, спрятал в карман набитую трубку и неловко поднялся, тяжело опираясь на трость. Вытянувшись, как на плацу, он посмотрел Марии Андреевне прямо в глаза, и та прочла в его взгляде правду раньше, чем Юсупов заговорил.

— Увы, сударыня, поручик Огинский мертв. Он умер на моих руках и перед смертью умолял меня, своего друга, передать вам это печальное известие. Клянусь всем святым, сударыня, в моей жизни не было более тяжкого поручения! Если бы я был в силах хоть как-то облегчить ношу, которую против собственной воли взвалил на ваши хрупкие плечи...

— Как это произошло? — стеклянным голосом спросила Мария Андреевна, оставив без внимания уверения поручика Юсупова в сочувствии и преданности — уверения, которых он еще не успел как следует начать.

Во взгляде Юсупова что-то изменилось. Сначала в нем промелькнуло немое изумление, с которым он глядел на княжну в первые секунды встречи, а затем оно сменилось уважением — тем особым уважением, с которым бывалый воин смотрит на слабого, обескровленного, окруженного со всех сторон, но продолжающего мужественно биться противника.

— Рядом с ним взорвалась граната, — сказал он после непродолжительной паузы. — Наш отряд, возглавляемый поручиком Огинским, попал в засаду у реки. Нас буквально расстреляли в упор, и спастись удалось очень немногим. — Тут он заметил непроизвольное движение княжны и поспешил погасить огонек надежды, вспыхнувший было в ее глазах. — Но я ушел лишь после того, как Вацлав испустил последний вздох. Его душа отлетела вместе с вашим именем, сударыня, и теперь, глядя на вас, я понимаю причину этого.

Княжна повернулась к нему спиной и отошла к окну, пережидая странное, незнакомое ей прежде состояние. Мир неожиданно потемнел перед ее глазами, как будто Мария Андреевна смотрела на него через закопченное стекло; все звуки отдалились и достигали ее ушей как будто сквозь вату или из соседней запертой комнаты; тело сперва сделалось непослушным, а потом и вовсе куда-то пропало. Княжна отрешенно подумала о том, что так бывает, наверное, за секунду до того, как человек падает в обморок. В течение какого-то времени она вертела в уме это слово — «обморок», вдруг сделавшееся простым и понятным: обморок — морок, наваждение...

Потом мутная пленка перед ее глазами лопнула, медленно, словно нехотя, разойдясь в стороны, и княжна увидела прямо перед собою белое кружево оконной занавески, а за нею — промытое до полной прозрачности стекло и густую зелень парковых деревьев. Следом вернулись звуки, а вместе с ними и ощущение собственного тела — молодого, сильного, до неприличия здорового, способного справиться с любым обмороком, с любым наваждением. На мгновение в Марии Андреевне вспыхнула острая ненависть к собственному телу, которое упрямо продолжало жить и после смерти дорогих ей людей. Но потом и это чувство прошло, сменившись уже знакомым ощущением пустоты, образовавшейся на месте чего-то привычного и родного. Так было после смерти старого князя; так было, когда полковник Шелепов сообщил ей о гибели Федора Дементьевича Бухвостова, и так же было теперь, когда незнакомый поручик с раскосыми монгольскими глазами принес печальное известие о Вацлаве.

Из собственного опыта княжна знала, что с этим непреходящим ощущением пустоты можно жить, но ей вдруг сделалось интересно: сколько потерь может вынести человек, прежде чем лишится рассудка? Порой ей начинало казаться, что этот миг недалек; то же самое она чувствовала и сейчас.

— Что он сказал? — спросила она, медля поворачиваться к гостю лицом. — Что именно он просил вас передать мне?

Юсупов переступал с ноги на ногу, не отрывая изумленного взгляда от прямой спины и гордо приподнятой головы юной княжны. Ему подумалось, что кое-кто сильно ошибся в отношении этой девицы. «Тут возможно одно из двух, — подумал он. — Либо ее любовь к этому неизвестному мне поляку была вовсе не так сильна, как говорят, либо свести княжну с ума будет сложно. Ха, сложно! Боюсь, человек с таким самообладанием тронется умом в самую последнюю очередь. Но какова!... Право, достойна восхищения».

— Я восхищен вашим мужеством, сударыня, — совершенно искренне сказал поручик Юсупов, обратившись к спине княжны, которая по-прежнему смотрела в окно. — Что же до последних слов Огинского... Боюсь, он не успел договорить до конца. «Скажи княжне Марии» — таковы были эти слова, и, произнеся их, он испустил дух. Думаю...

— Как же вы узнали, — по-прежнему глядя в окно, за которым не было ничего интересного, перебила его княжна, — что его слова были обращены именно ко мне, княжне Марии Вязмитиновой? Мария — весьма распространенное имя среди христиан, и не только на Руси.