Мишахерезада - Михаил Веллер

«Но процесс!..» — сказал поручик. Все дело в процессе. Его необходимо описать. Он несложен. Ремеслу бетонщика можно обучить шимпанзе в течение часа.

На вибростол кран опускает чугунную ванну три на два метра, с конфигурацией выступов внутри. Вчетвером помещаем в ванну арматуру — как ажурный матрас, сваренный из стальных прутьев. В отверстия бортов ванны суем «закладные» — стальные цилиндры вроде обрезков лома, они входят меж прутьев арматуры, оставаясь торчать шляпками снаружи. Потом за прави́ло подводишь раструб раздатчика, машешь в кабину наверх: сверху в ванну выливается доза бетонного теста.

Вот! Потом ручным электрокраном цепляешь стальной поддон из стопы рядом, и накрываешь поддоном ванну — дном кверху. А потом все вчетвером стягиваем ванну с поддоном шестью струбцинами — по три слева и справа. Надеваешь струбцину петлями на крюки и завинчиваешь вплотную. Кнопка стола: три минуты вибрации, смерть мозгу.

Все. Весь труд с премудростями. Кран уносит ванну в дальний конец, а по пути она в воздухе оборачивается на сто восемьдесят градусов — поддоном книзу, ванной кверху: так отцентрована. И один идет по цеху за ней. Когда кран опустит ее — этот один развинтит и снимет струбцины и вытащит закладные, и понесет подмышками обратно.

А кран поднимет освобожденную ванну, она в воздухе снова повернется емкостью кверху — и все по новой. Цикл. (Мотоцикл цикл-цикл, а старушки больше нет!)

Теперь вы можете работать формовщиком, вы все знаете.

На трезвую голову большинство работ занудно. Чтоб занять себя, мы пьем. Тем более что пока кран носит ванну туда-сюда, да пока грохочет вибростол, — почти все время делать вообще нечего.

Итак.

Трехтонная чугунная ванна плывет в воздухе, и в ней полторы тонны бетона. А внизу иду я, чтобы в дальнем конце цеха развинтить струбцины и вынуть закладные. С чем пойду обратно.

Я думаю с удовольствием о двухсотрублевой зарплате, о душевном покое и о социальных преимуществах пролетариата. И иду. А пролетариат, кстати, мне в спину еще и какие-то теплые слова говорит. Это прямо умиляет. Выпили — и выказывают любовь друг к другу. И я оборачиваюсь, чтоб тоже сказать им что-нибудь приятное.

И вижу с удивлением их грубые лица и грубые слова на губах. Именно вижу, а не слышу, потому что в формовке прочно глохнешь. А руками они машут непонятно, причем как-то вверх.

Я перевожу глаза вверх, и вижу, что на меня падает ванна.

Вообще под ней ходить нельзя. Надо в пяти метрах сбоку. За это расписывались в технике безопасности. Но человек идет по прямой. Такова его историческая сущность.

А ванна уже повернулась, раззявилась от поддона, с другой стороны струбцины слетели, и все это близится на меня.

Поняв, что оно действительно падает на меня, я принимаю решение отойти, и спокойно делаю несколько шагов назад. И оно падает рядом, и пол в цехе бухает многотонно.

Подошли ребята, и мы спокойно, мягко, укорили друг друга: кто ж это забыл струбцины с одной стороны завернуть? Пьяный рабочий человек спокоен, бесстрашен и миролюбив. Трезвые у нас просто не выжили.

А в обед нам подогнали еще двух стройбатовцев. Маленькие забитые киргизы. Стройбатовцам велели собрать все пустые бутылки в закоулках цеха и объяснили, где пункт стеклотары. Через два часа они вернулись с тремя флаконами настойки горькой 28 . Им сделали внушение, что белые люди такого не пьют, и тоже налили. По деньгам все сошлось — кристальные азиаты.

Когда мы курили в раздевалке после работы, я страшно развеселил народ. Я им процитировал жаргон «скорой». У них причина вызова имеет свое наименование: «Падение с высоты», «Рука в станке», «Попал под поезд», «Автослучай», «Придавило тяжестью». И как венец всего и он же корень — «Отравление жидкостью». Перечень жидкостей неограничен: от технического спирта, тормозной жидкости и окномоя до политуры и фруктовых эссенций.

Когда мы вылезли из душа, оказалось, что Володька еще не мылся. Он не мог попасть в душ. В смысле в дверь. Он отходил, целился, принимал направление, по пути его сносило вбок и по стенке втирало в угол. Он осмысливал происшедшее, отходил обратно и стартовал по новой.

Мы завели его под струю. Он упирался и материл нас беззлобно:

— На фига?.. н-не надо!.. я ч-чё, я сам м-могу… просто хотел войти… ссс… с-с-сходу!..

Потом я стал бояться. Бояться приятной и беззаботной обеспеченности этой жизни. Ничего не знать, никуда не лезть, ничего не добиваться. Свои двести. Записывайся в очередь на кооператив, копи деньги, езди на месяц в отпуск, ни о чем не думай, через пятнадцать лет будет у тебя все как у людей: квартира, мебель, к пятидесяти годам на машину скопишь, и на нее очередь подойдет.

Только раньше сдохнешь. Люмпеном.

— А могли бы уже третий разряд получить, — неодобрительно кинули мне трудовую в отделе кадров.

ЦИРКОВАЯ ИСТОРИЯ

Этот телефильм не мог получиться изначально, когда офицер Куприн не понял механики Ньютона. Исаак Ньютон был великий ученый и человек глубоко верующий, а Александр Иванович Куприн был скорее пьяница, как подобает русскому литератору. Ничего удивительного, что взаимопонимание не было достигнуто.

В рассказе Куприна цирковой артист изобретает удивительный трюк. Он разбегается с трамплина с двухпудовыми гирями в руках. Отталкивается и летит на тумбу приземления. И на середине его полетной дуги зрителям ясно, что он не допрыгнул. Низко идет. Но тогда он отпускает эти две гири — и взмывает кверху, облегченный! И приземляется ногами на тумбу.

Конфликт в том, что знатоки в атасе, а зрительская масса равнодушна. Ей эффекта мало, ей поострей подай чего. Не понимают гениальности трюка! И бедный гений цирка, мечтавший покорить мир и сердце любимой, остается ни с чем… Такая трагедия.

Прикол же в том, что увлекавшийся воздухоплаванием и аэропланами Куприн не понимал, что человек не обладает подъемной силой. Ни статически, как воздушный шар, это ясно. Но и динамически, как движущийся в воздухе предмет, он тоже подъемной силой не обладал. Крыльев нет, воздух вверх не давит, летит по инерции, как камень или снаряд. Выпустит гири? Ну и будет продолжать полет рядом с ними, потому что инерция прыжка смещает их в одном направлении. Это самолет подпрыгнет, сбросив груз, — его подъемная сила вверх тянет. А здесь летящее по инерции тело просто разделится натрое.

Короче, артиста жаль, хоть он и выдуманный. А вообще они все умерли. Причем давно. Было время утешиться.

А мы были еще живы. Перебивались как могли. И снимали телефильм по этому рассказу Куприна. «Цирковая история». Довольно цинично к нему относились. Из всех искусств опиумом для народа является телевидение.

Валили февральские снегопады, и режиссер спешил захватить натуру. Он надеялся, что синяя снежная штриховка петербургских пейзажей эстетически уравновесит менее удачные элементы фильма.

Натура на выезде — это та же киноэкспедиция, только ехать близко. Тонваген, камеры, декорации, костюмы; «рафик» с актерами, автобус с административной группой, грузовик с резиновой булыжной мостовой и свечными фонарями; треноги, барьеры, люстры, прожектора, мегафоны, операторы, осветители, гримеры, ассистенты, — мат и неразбериха. Все как у больших.

Выехали в темноте. День кончился. Он в Питере недолог зимой.

У Русского Музея долго выгружались и устанавливались. Светили боковой вход в Малый Оперный. Из зоопарка приехала пролетка. Ей настелили резиновый булыжник и поставили деревянные фонари. Два главных героя втиснулись на сиденье, как бананы в стакан: торчат и свешиваются в стороны. Крупные мужчины. И ездят взад-вперед.

Режиссер недоволен, что они выглядят крупнее лошади. А они замерзли, в сюртуках и цилиндрах. Портрет в стиле русского модерна: уши синие, нос красный, щеки белые, взгляд черный.

— Стоп мотор! Всем слушать! Делаем так. Вы выходите из дверей. Продолжаете разговор. Садитесь в экипаж. Крупно: лица. Крупно — колесо по снегу пошло. Начали!

Оператор ездит по двери трансфокатором и выносит приговор:

— Нет. Там надпись над дверью. Театр ордена Красного знамени и вся муть.

Режиссер сражен его идиотизмом:

— Так не бери верх двери!

Оператор шокирован его глупостью:

— Я же беру их в приближении из двери! Фон!

У директора все наготове! Ватман, краски, плакатные перья:

— Где художник курит?!

И через пять минут велели прикрепить над дверью вывеску: «Нумера “Англетер”».

Теперь про нас с Бобкой. Мы с Бобкой на этой картине работали декораторами. Декоратор — это не тот, кто делает декорации. Это тот, кто их двигает. Рабочий-монтажник. Три рубля за съемочный день. Мальчик для битья за все.

Директор держит ватман с вывеской, как демонстрация за мир. Бобка волочет лестницу. И я лезу на лестницу. На стремянку.

Я лезу ногами. А руками держу вывеску. Старинная дубовая дверь высотой метра четыре. А наверху вывеска театра, ее надо закрыть.

Я долезаю ногами до верха стремянки, перекидываю ногу на ее другую сторону, утверждаюсь в равновесии, и тянусь руками как можно выше пристроить свой бумагокартон. Мне его надо хотя бы одной рукой придерживать, другой приставлять к нему гвоздик, а третьей бить молотком. А третьей руки нет, поэтому неудобно.