Мишахерезада - Михаил Веллер

Лазарь был сын знаменитого пианиста и сам знаменитый гешефтмахер. Он скупал задешево иконы по северам и переправлял за бугор. Носил иконы носильщик. Покупал и расплачивался помощник. Лазарь только руководил. Он одевался в фабрику Володарского и «Скороход», не пил, не курил, и никогда не имел больше десяти рублей в кармане. Вскоре его все равно посадили.

— Люблю повеселиться, особенно пожрать! — продекламировал муж сестры подруги новобрачной, богатый автослесарь в тельняшке. Жрал он, как гибрид удава с мясорубкой.

День оказался вечером, все страшно любили друг друга и каждый рассказывал самое интересное, добиваясь слушателей. Еды и питья не уменьшалось, что характерно.

Каган пафосно дарил Наташе серебряный самовар. Моряк тащил из сумки и примерял на ее дочку чудное заграничное пальтишко. Скромной очередью вдавились соседи с цветами и поздравляли нас обоих. Гена вложил в подарочный конверт пятьдесят долларов, что было очень серьезной суммой.

Скрипач из филармонии подарил рыжего Манделя — однотомник Мандельштама, стоивший у холодняков на черном рынке семьдесят рублей.

— На серты в «Березке» купил, — пояснил он.

По взглядам читалось, что интеллектуала оценили высоко, но как больного на всю голову.

Вдруг женская часть гостей превратилась в немолодых баб с зовущими глазами и веселым визгом.

— Все должно быть эстетично! — убеждала корпулентная фея, задирая подол и показывая скрипачу французское белье. Он закатывал глаза и тянулся щупать качество.

Попасть в туалет не удалось, там кто-то обрубился, девицы барабанили в дверь, свидетельница Галя в уже мокрых брюках согнулась поперек коридора: ее тошнило.

— Да пустите же! Горячо же! Не удержу! — с шипением причитала перед ней соседка, пытаясь донести с кухни кастрюлю с супом.

— Кого ебет чужое горе, — мучительно выговорила Галя, перегораживая коридор, и вывесила харч соседке на фартук.

Ванная была также блокирована. Звуки за дверью ввергали в смущение тех, кто вздумал использовать ее вместо запертого туалета.

— Если там не убийство — то это любовь! — констатировал Каган.

Бедлам перерос в драку мигом и незаметно. Вот только что автослесарь перед большим зеркалом в углу выпускал тельняшку из брюк. И вот его кулак влип Гене в глаз. И вот слесарь улетел и сбил по дороге скрипача. Подруга скрипача, не опуская подола, р-раз! — пятью когтями по морде, как кошка, раскрасила Гену и получила шлепка в зад, от которого ноги и бюст отпрыгнули с туловища. Телохранитель отряхивал поднятого с пола Кагана, Моценят давал пощечину новобрачной, соседи утаскивали свои поломанные стулья, а Галя в мокрых брюках целилась махнуть шампанской бутылкой хоть кому-нибудь по башке.

— Ну, я пошел? — спросил я Наташу.

— Мишулечка, все было замечательно! — обернулась Наташа, пиная встающего перед ней на колени Моценята.

— Вот так гуляют на свадьбе! — ликовала эстетичная с оторванным подолом и подбитым глазом, держа бездыханного скрипача за что не надо.

Я вышел в снежную ночь. Наслаивалось и прессовалось ощущение, что в один день я женился, перестрадал, развелся, отсидел срок и предал родину. Этот день победы порохом пропах. Это не моя чашка чаю.

Через неделю у меня в паспорте стоял штамп прописки, и я стал устраиваться на работу.

Скрипач прожил с эстетичной неделю безвылазно, и Мравинский уволил его из оркестра, а жена избила. Гена выбил слесарю зубы и оплатил дорогой протез. Галя в коридоре сделала минет соседу Никифору Петровичу, и соседки перестали с ним разговаривать. Эстетичной дали три года за совращение двух пионеров в пионерском лагере, где она летом работала пионервожатой, им все завидовали, на суд их не пустили, я клянусь, что это все чистая правда. Наташа растила дочь и спекулировала потихоньку. Ухажеры конкурировали за ее внимание. Моценят уехал в Канаду. Выпив, звонил Наташе и звал замуж.

Она была добрая, хлебосольная, беззащитная и безбашенная. Я заходил раз в месяц-два для поддержания отношений, и она всегда пыталась меня накормить. С такой периодичностью ее сумасшедший дом казался просто веселым и гостеприимным.

Через полтора года мы развелись. Дом расселили и вывели на капремонт. Я получил свою замечательную восьмиметровую комнату на Желябова, между Театром эстрады и ДЛТ.

ГРУЗЧИК

Если было в этой работе что-то удивительное, так это расценки. Двадцать две копейки тонна. Негабаритный груз — двадцать восемь копеек. Негабаритный — это когда его невозможно возить на тачке или удобно складировать в штабель. Типа металлических оттяжек для труб и конструкций. Подлезаешь под ржавый сноп и корячишься, как муравей под поленом.

Что характерно — бригада зарабатывала по двести — двести двадцать рублей в месяц. При скользящей пятидневной неделе — десятка в смену. Сорок тонн холеры на сундук мертвеца. Пять тонн в час.

И ни одного богатыря не наблюдалось. Мужики как мужики: вид средний. Между вагонами забивают козла в диспетчерской, перекур перед нарядом:

— …так я сейчас бочку двести кило — хоп на горб: и пошел — только так!

В первый день мы вдвоем с Яном Воронелем забили в вагон шестьдесят тонн этих стяжек — на горбу. Никогда так явственно я не ощущал, что подыхаю. Все внутренние органы дрожали по отдельности. Сел после смены — и три часа встать не мог. Курил и дышал. Народ посмеивался:

— Первый день? Втянешься.

Когда тело еще помнит тренировки, где с партнером на плечах приседаешь, отжимаешься и ходишь гусиным шагом, то все кажется легко — пока не попробовал. Я пришел на Московскую-Товарную срубить деньжат по-быстрому. Но слухи, что платят ежедневно после смены, обманули. Пришлось ждать аванса и расчета, а где месяц — там и второй.

Бригада идет цепочкой по кругу: склад — вагон — склад. Работают поровну и поровну получают. Равный среди равных, ты упираешься, как вол двумя рогами.

Тачка грузчика короба не имеет, вместо него — поддон из стальной полосы с наклонным козырьком впереди. Козырьком подбиваешь под низ стопу ящиков, коро́бок или бочку, крюком «наливаешь» — кренишь сверху на тачку, ловишь равновесие и катишь по трапу. Кованый крюк с веревочной петлей в проушине висит на плече.

Под крышу загона груз забивается элементарно. Скажем, обувь пакуется в фанерные ящики куб метр на метр, деревянные рейки по ребрам. Полста кило. Берешься с боков за верхние ребра, руками и спиной выдергиваешь его вверх-на-себя, на взлете поддаешь снизу коленом, ящик уже на уровне головы, и теперь толкаешь его руками вверх и чуть от себя, и он взлетает выше твоих вытянутых кверху рук и ложится на верх штабеля. И в этом абсолютно ничего трудного, только чуть-чуть сноровки: каждое движение прибавляется к предыдущему, разгоняя полет ящика.

С прочими грузами аналогично. Вот только пятидесятилитровые бутыли с фруктовой эссенцией, перевозимые в реечных рамах со стружками, требуют осторожности: не кантовать. Я одну разбил мимо трапа и перепугался вычета с бригады. Ни хрена: составили акт с кладовщицей, что лопнула от заводского брака тары и перепада температур.

— А ты уж и загрустил? Жаль вина давно не попадалось… с бракованной тарой.

Через полтора месяца я втянулся и отупел, как деревянный. Стал стучать в домино. Наилучшим отдыхом желалось выпить и полежать. Особенно после ночной. И денег всегда до фига!

Когда кореша на станции предложили мне аристократическое место кладовщика в камерах хранения вокзала — сто двадцать плюс столько же чаевых и ничего не делать, — я понял, что пора сваливать.

ЖБК-4

Труд был делом доблести и геройства. Иногда не без того.

Еще в школе меня болезненно огорчили строки Александра Блока: «Работай, работай, работай, / ты будешь с уродским горбом / за долгой и честной работой, / за долгим и честным трудом». Честно это да, но долго ни в коем случае! Жизнь коротка — мир велик.

Нигде я не зарабатывал двести рублей с такой легкостью, как на железобетонном комбинате. Он располагался за Обводным на улице Шкапина. Десятилетия спустя этот пейзаж снимали как Берлин 45-го года. Все выглядело так, будто район бомбили по ночам.

Бесконечный пролет формовочного цеха гудел, вибрировал и дрожал. Мостовой кран носил чугунную форму под высотным потолком. Сырые бетонные секции труб и мостовых опор сохли ровными рядами в уходящей перспективе.

А мы квасили! Ударно перевыполняли план по потреблению косорыловки. Вот в этом и заключалось геройство — не упасть и не попасть куда не след.

Вот здесь меня чуть не расплющило в донельзя буквальном смысле.

Вообще все было обычно. К десяти утра скинулись по рублю и сгоняли Саньку за двумя фугасами. Ирка спустилась из кабины раздатчика, и мы выпили впятером. Потом Володька сбегал в раздевалку и принес из своего шкафчика бутылку водки, припасенную к обеду. Андрей отошел к дальнему столу, в смысле вибростолу, и одолжил ноль пять портвейна до завтра. Не сбегавшим остался один я, кто и притаранил «Московскую» и два пива на остатки мелочи. Видимо, пиво оказалось лишним.