Отец - Георгий Соловьев

— Ешь. Остынет.

— Нет, дедуля, — встрепенулась Танечка. — Расскажи. Ну, дедушка Сандрик.

— А поймешь?.. Ну, слушай: знаешь, какая у меня самая яркая картина из детства сохранилась?.. Представь себе подвал…

— Как у нас в доме?

— Вот-вот. Какие-то тетеньки, детишки и в том числе я с матерью и бабушкой. Притаились, страхом мучимся, а на улице пулеметная да орудийная пальба. Бой, значит, на Пресне тогда шел. Рабочие с буржуями сражались. Революция первая. Отца моего убили у Горбатого моста. Как схоронили его, мы и не видели. Пожары тогда багровые полыхали. Это царские слуги наши жилища палили… Потом многие дети кормильцев, отцов своих, значит, лишились: кого казнили, кого в каторгу. А дальше?.. Мать моя еле вырастила меня, да только от чахотки на Прохоровской мануфактуре сгибла…

Танечка смотрела на деда безмятежными глазами.

— Не можешь ты мое детство представить, внучка? — старик поставил девочку на пол.

— Деденька, а расскажи мне про мое детство, — сказала она.

— Ух ты, пичуга! — умилилась Варвара Константиновна. — Да ты еще и детства-то не нажила.

— Поди-ка ты, Татьяна, к Алешке, и пусть он мне приготовит бумаги и чернила с ручкой, пока я тут с кашей расправлюсь, — Александр Николаевич ласковым шлепком проводил Танечку. — Я ей покажу старого хрыча! — Александр Николаевич погрозил кому-то ложкой и принялся за еду. — В газету вот ее.

— Да кто же эта обидчица?

— Демьянкова жена.

— А!.. Не трогай ты ее. Себе дороже.

— Я ее под псевдонимом обрисую. Всерьез я, Варя, насчет детей. Надо разговор затевать. Фактов для заводской общественности разве мало найти можно.

— Найти-то можно, — неопределенно согласилась Варвара Константиновна.

Алешка принес все, что попросил дед, и хотел было возвращаться к своему прерванному ужину, но дед остановил его.

— А скажи-ка мне, Алексей Михайлович, как у вас пионерские дела? Идут?

— Идут. В пионеры принимаем. Двоечников обсуждаем… А так… Так ничего особенного. В книжках про других пионеров интересней пишут.

— А скажи-ка мне еще, в каких ты отношениях с Володькой Соколовым?

— В нормальных.

— Ты, брат, поближе к нему будь. Когда за уроками вместе посидите. И другие там ваши дела чтобы по-пионерски. Матери-то у него нет…

— А что, я не знаю. — Алешка нахмурился, потупился и, круто повернувшись, выбежал из комнаты.

— Не отдаст он нашу Маринку Соколову, — сказал жене Александр Николаевич.

VI

Жить со вкусом — всегда было мечтой Зинаиды Федоровны. Но лишь первое время ее замужества, когда она и Дмитрий жили во Владивостоке, было похоже на эту мечту. А потом пошли переезды с одного места службы мужа на другое и постоянное квартирное неустройство. Годы и годы шли далеко не так, как ей хотелось. И самым страшным провалом в ее жизни была война.

И вот теперь у Зинаиды Федоровны было все: комфорт и полный достаток в доме, муж — видный на флоте офицер, дочурка прелестная и умница, и сама она была еще далека от поры увядания и потери вкуса к жизни.

Примирившись с мужем, уверившись в своей власти над ним, Зинаида Федоровна не ощущала и малейшего житейского неустройства. Дмитрий Александрович стал посылать деньги своим старикам-родителям. Ну и что же? Он теперь по новой должности и больше получал, а дом — уже и так полная чаша, крупных покупок делать не надо, и бюджет семьи не терпел большого ущерба. Не мучило Зинаиду Федоровну и честолюбие. Кое-кто из однокашников мужа недавно выслужился в адмиралы, но и Дмитрий Александрович был на верном пути к адмиральскому званию.

Зинаида Федоровна не жила праздно. Хлопот и забот у нее было достаточно: поддержание чистоты в квартире, забота о муже, о дочери, начиная от стряпни и кончая стиркой белья. Однако сотни повторявшихся изо дня в день дел и забот не тяготили ее: она умела все делать сама и любоваться сделанным. Хотя бы стирка. Кто чужой еще так вымоет, высвежит белье? Только во Владивостоке, и то в старое доброе время, в китайских прачечных так умели стирать и крахмалить. Домоводство было ненасытной страстью Зинаиды Федоровны.

На крейсере у Дмитрия Александровича была рабочая каюта для его командирских занятий, была у него еще и спальня, обедал он в салоне один или по его желанию с приглашенным офицером, обслуживали его денно и нощно расторопные матросы-вестовые, обученные даже тому, как сервировать стол. Да только знала Зинаида Федоровна, что такое морская служба. Дмитрию Александровичу нужен был хоть раз в неделю, хоть раз в месяц полный отдых от постоянного душевного напряжения, от собственной командирской власти. Даже от корабельного железного комфорта — ведь у него в каюте вся мебель была из окрашенного под дерево железа — тоже ему был нужен отдых. Она знала, что, если муж отдавался целиком во власть семейного уюта и покоя, он отдавался и во власть жены. И это сознание власти всегда было ей наградой за беззаветное служение мужу и семье.

Зинаида Федоровна сознавала, как тесны границы ее личного духовного мирка. В свое время она пыталась сблизиться с женами знакомых Дмитрию офицеров, да одни из них были излишне многодетными и потому неинтересными, другие — опрощенного образа жизни и оттого скучными. Третьи, с которыми не прочь бы была сблизиться она, вели такой широкий образ жизни, что ей бы самой нипочем его не выдержать, и как выход во внешний мир для нее были редкие посещения с мужем концертов и вечеров отдыха в Доме офицеров или участие в работе классного родительского комитета. Последнее она не любила, и если ходила в школу на дежурства, так лишь для того, чтобы находиться в близких отношениях с учительницей Лидочки.

Образование дочери, то домашнее образование, которое в доброе старое время давали детям в порядочных семьях, стало тоже страстью Зинаиды Федоровны. Музыка и французский язык положили начало выполнению задуманного многолетнего плана. Пианистка и француженка, волею судеб оказавшиеся жительницами флотского городка, занимались с Лидочкой через день. Занятия дочери старательной и делавшей успехи, радовали мать и доставляли ей ощущение полноты и полезности ее жизнедеятельности. Но в один черный день пошло прахом, рухнуло безнадежно все.

Этот день начался по-обычному. Разбуженная негромким звоночком будильника, Зинаида Федоровна с минуту полежала в своей обширной постели; как всегда, в эту минуту она напомнила самой себе предстоящие на день дела, потом надела на босу ногу глубокие меховые туфли, накинула халат и, пройдя неслышно по толстому ковру к стоявшей за ширмой детской кроватке, разбудила дочь.

Пока Лида умывалась и одевалась, поспел завтрак. Ела девочка на кухне, как всегда, из очень милой детской посудки, и в эти минуты, как всегда, Зинаида Федоровна полюбовалась дочкой.

Проводив Лиду в школу, Зинаида Федоровна выпила чашку кофе, привела себя в порядок и отправилась в хозяйственный поход.

Утро было хмурое и сырое, с моря налетал безустальный промозглый ветер. Зинаида Федоровна же с удовольствием дошла до «Гастронома»: сырой ветер лишь приятно освежал лицо.

Купив молока, Зинаида Федоровна обошла все отделы, высматривая, что бы запасти к близкому первомайскому празднику. В витринах грудами лежали колбасы, сыры, селедки, всяческие консервы. Но все это было до скуки надоевшее. Лишь в винном отделе она приметила солидные и нарядные бутылки. Смущало название муската — прасковейский; но стоил он почти полсотни рублей, а на поясочке, изящно наклеенном на горлышке, значилось: «1953 год». Запасшись вином, Зинаида Федоровна пошла в сберкассу.

Недавно Дмитрий Александрович отдал жене апрельское жалованье. Подведя итог расходам и оставив необходимую сумму, Зинаида Федоровна нашла возможным внести на свой счет триста рублей. (У нее, теперь уже не тайно от мужа, было прикоплено семь тысяч, как она говорила, на всякий непредвиденный случай. Почему бы не начать сколачивать восьмую тысячу?) Заполнив приходный ордерок, Зинаида Федоровна подошла к широкому барьеру. Служащая сберкассы, беря у нее книжку, мельком взглянула на вкладчицу и будто оторопела. Оформляла операцию она медленно, долго рылась в картотеке и запуталась, начисляя проценты. Зинаида Федоровна даже посердилась немного. А служащая как-то странно, искоса и пугливо посматривала на клиентку. Но, положив на барьер жестяной номерок, она энергично встала и, сжав губы, словно что-то вспомнив и боясь сказать, пристально посмотрела в лицо Зинаиде Федоровне.

«Странная какая», — подумала Зинаида Федоровна, отходя. Сдавая в кассу деньги, она увидела, что служащая все смотрит на нее, как бы изучая или убеждаясь в чем-то. И вдруг Зинаида Федоровна вспомнила ее. Эта пожилая и какая-то помятая женщина была той девушкой, с которой Зинаида Федоровна ехала в одном эшелоне в эвакуацию.