Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 1 - Борис Носик

«Вот и все про Ю-ю.

Не так давно она умерла от старости, и теперь у нас живет…»

В конце концов, читателям, и юным и взрослым, «оттепельная» свобода разрешала уже знать, что от старости все же помирают (но только «от старости», а не от голода и революционного бардака).

Более того, в те нежные «оттепельные» годы нельзя было писать (как и еще лет сорок спустя нельзя было), в каком состоянии привезли бедного Куприна на родину. Так что «оттепельный» литературовед недрогнувшей рукой написал в научном своем комментарии:

«В 1938 году, после приезда в СССР, писатель переработал рассказ, значительно сократил его и опубликовал в журнале «Костер» № 4».

Легко догадаться, что беспамятствующего Куприна гуманная и перепуганная редакция по столь мелким поводам, как «переработка» и «значительное сокращение», даже и не беспокоила…

Пора, однако, покинув собачью жизнь тогдашних редакторов и собачье кладбище Аньера, перейти к жизни обитателей городка. Прежде всего русских, которых было здесь до войны немало.

Однажды мне в руки попалась изданная приходом храма Христа Спасителя в Аньере скромная брошюрка, в приложении к которой был дан список живших в городке основателей и будущих прихожан аньерского православного храма, подписавших просьбу на имя префекта полиции Парижа о разрешении храма: граф Граббе, герцог Лейхтенбергский, князь Чавчавадзе, граф Бенигсен, и еще, и еще… Список этот отражал социальный уровень русского населения городка, а самое желание создать еще один православный храм, как и намерение выпустить к 25-летию его создания особую брошюру, которая запечатлела бы для потомства память о добрых делах прихода, отражали некий подъем веры (его называли здесь истинным православным ренессансом), некий взлет духовной жизни и общественной активности этой уникальной (другой такой, пожалуй, и не случалось в эмигрантской Франции) пореволюционной русской диаспоры, равно как и ее неудержимое стремление к «гласности» (да какая же еще эмигрантская колония выпускала когда-нибудь во Франции десятки, и даже сотни, газет, журналов, бюллетеней, альманахов и книг на родном языке – для своих. В Аньере под руководством энергичного отца Мефодия Кульмана даже выходил свой журнал «Вечное», было даже издательство с тем же названием (мечтал ли о такой судьбе Аньер до русского нашествия?)

Брошюрку об аньерском приходе подарила мне как-то на Пасху бывшая аньерская прихожанка, а позднее игуменья маленького православного монастыря, что приютился неподалеку от леса От, где я обитаю большую часть года (на самой границе Бургундии и Шампани). Вернувшись из Бюси-ан-От в свой пустынный домик на лесном хуторе, я без особой надежды открыл юбилейную брошюрку, подаренную матерью Ольгой, и, честно сказать, зачитался: какие там были люди, какие судьбы…

Вот граф Адам Павлович Бенигсен, женатый на знаменитой красавице Феофании Владимировне (урожденной Хвольсон). Один из прихожан, князь Л. Чавчавадзе, вспоминает в брошюрке зиму 1931 года, когда прихожане оборудовали свою церковь: «Гр. Бенигсен писал иконы, расписал иконостас… помогали ему сыновья, а жена шила облачение на престол и аналой, вышивала бисером хоругви. Небольшая их квартира превратилась в настоящую мастерскую, где до глубокой ночи кипела работа». Кстати, о сыновьях. Сын Адама Павловича Александр родился в Петербурге в 1913 году и был увезен (через Эстонию и Турцию) в эмиграцию шестилетним мальчиком. В минувшую войну стал героем Сопротивления, был награжден Военным крестом и медалью Сопротивления, войну закончил в чине капитана. Позднее стал историком, профессором, жил в Турции, был специалистом по русско-тюркской истории и истории ислама, преподавал в Школе Высших штудий в Париже, читал лекции в Чикагском университете, незадолго до смерти издал в Париже книгу на русском языке о мусульманах в СССР.

О графе М.Н. Граббе вспоминал аньерский старожил А.А. Ста-хович. Он вспоминал, как в 1925 году в Аньер «перекочевала из Югославии дружная, многочисленная лейб-казачья семья», и у русских появилась мысль о создании в Аньере православного храма. Дело оказалось нелегким, однако «прошел еще год, другой, на аньерском горизонте появилась красочная фигура последнего Наказного Атамана войска Донского, вскоре затем избранного зарубежным казачеством и Войсковым Атаманом, гр. Михаила Николаевича Граббе». Вот тут-то «все вдруг преобразилось». Граф Граббе (еще не избранный в ту пору Войсковым атаманом) нашел на аньерской Лесной улице особняк, и прихожане взялись за работу… Прихожанин князь Л. Чавчавадзе продолжает рассказ Стаховича:

«Гр. Граббе, которому удалось отыскать особняк, где и ныне помещается храм, работал не покладая рук. Вставал он нередко в 6 часов утра и сам, уже далеко не молодой, затапливал печь центрального отопления при храме, чистил пол и держал дом в образцовом порядке, заменяя сторожа, держать которого не было средств».

А пока вовсе не было помещения, проводили службы в особняке князя Кочубея:

«В большом зале завесили зеркала, разместили несколько икон. Служил приезжавший из Парижа о. Иоанн Шаховской. Любовь к нашей церкви, к нашему пастырю объединила всех прихожан в тесно сплоченную семью…»

В судьбе упомянутой здесь княжеской семьи Чавчавадзе нашли отражение все перипетии эмигрантских поисков и заблуждений.

Княгиня Любовь Владимировна Чавчавадзе была сестрой Феофании Владимировны Хвольсон, той самой, что была замужем за графом Адамом Бенигсеном. Нина Кривошеина вспоминает в своих мемуарах, как, заговорив с ней однажды о младороссах, граф пообещал, что его свояк Миша Чавчавадзе отведет ее к ним на сборище. Этот Миша и был муж Любови Владимировны – князь Михаил Николаевич Чавчавадзе (ему было в ту пору 33 года). Князь окончил Пажеский корпус, некогда служил в гренадерском гвардейском полку, но именно великосветских «детей» и соблазнили в эмиграции лозунги и идеи младороссов, придуманный их фюрером Казем-Беком полунацистский ритуал, их лозунг «Царь и Советы», надежды на «перерождение» комсомола и Красной Армии, которые «прогонят большевиков».

Веселый, ресторанный человек Миша Чавчавадзе ушел от Любови Владимировны (уже имевшей от него двоих детей) и женился на сестре «вождя» младороссов Маре Казем-Бек (уже имевшей детей от А. Некрасова). «Младоросская» семья Чавчавадзе жила беспечно, хмельно, изрядно бедствовала и наконец после войны в числе других советских патриотов была репатриирована в СССР. До конца 1948 года Миша работал администратором в Тбилисской филармонии, а в последний день года уже был отправлен на лагерные шахты знаменитой Инты (Республика Коми). Семья же его была отправлена в вечную ссылку и мерзла в землянке в степях Казахстана…

Графиня Мария Николаевна Толстая долгие годы (с 1932 до 1947) была в Аньере церковным старостой. В упомянутой мною аньерской брошюрке опубликованы ее дневниковые записи… Вот запись от 15 марта 1942 года. Приход отмечал в тот день свое десятилетие, служил владыка Евлогий, который дал Марии Николаевне свое благословение и поднес грамоту за неустанный десятилетний труд в приходе. «И за что! – восклицает Мария Николаевна. – За то, что Господь допустил мне 10 лет служить при Его храме…» А вот аньерская запись от 15 сентября 1943 года. Едва Мария Николаевна села ужинать с дочерью и внуком, как вдруг – грохот, звон стекла, «дом стал сотрясаться от пальбы, казалось – вот-вот рухнет на нас потолок… Мы не совсем еще спустились и стояли на лестнице, когда удар сильнее прежнего сотряс весь дом. Мы все вместе молились в эти страшные мгновения, и Господь помиловал нас. Оказалось, что одна бомба, не разорвавшись, упала под окном столовой… вторая в саду в нескольких шагах – тоже не разорвалась…». Вот и еще, запись за 12 марта 1945 года: «Вчера было наше приходское собрание. Я принуждена была, к глубокому моему сожалению, подать в отставку по дряхлости. Такая честь и радость была служить при церкви с моим дорогим батюшкой – служить прихожанам… Теперь в наш храм я не в силах ходить и только с лестницы слежу за богослужением…»

Прихожанка Е.И. Слезкина (та самая, что стала к старости игуменьей в женском монастыре Бюси-ан-От) вспоминает:

«После войны М.Н. переехала в верхний этаж нашего церковного дома – часто она мне говорила, как она благодарна Господу, что ей дано последние годы жизни провести под кровом столь любимого ею храма… А сколько интересных воспоминаний у нее было о России, и как много М.Н. самой пришлось перенести горя и трудностей. И уходили от нее как-то успокоенные, будничная жизнь казалась легче…»

30 октября 1948 года, когда скончалась Мария Николаевна Толстая, хорошо знавший ее священник отец Мефодий так помянул ее перед отпеванием:

«…из хорошей аристократической семьи (княжна Мещерская), она соприкасалась с царским двором и была фрейлиной Императрицы Марии Феодоровны. Много горя перенесла она в жизни: потерю детей, смерть мужа, убийство 15-летней дочери, тюрьму, голод, почти нищенское существование. Но ничто не сломило ее. Она была крепкой веры человек. Как она служила церкви и людям! Приняла тайно монашеский постриг, но это не отдалило ее от людей. Обо всех она помнила, обо всех заботилась… Большой человек была Мария Николаевна, большая и глубокая была жизнь ее души… не только в храме проявлялась ее забота и сочувствие: мы знаем, как она, старая и слабая, отправилась однажды, узнав о душевнобольном человеке, который заперся у себя в комнате верхнего этажа и никого к себе не пускал. Мария Николаевна пошла к нему, он ее впустил, и она содействовала устройству его в больницу. Многое другое мы знаем, но многого мы и не знаем».