Метроном. История Франции под стук колес парижского метро - Лоран Дойч

Дойч Лоран

Метроном. История Франции под стук колес парижского метро

При участии Эммануэля Хайманна

Эдди Митчеллу, первому, кто пробудил во мне интерес к истории благодаря передаче «Последний сеанс». Моей сестре и родителям, которым, увы, пришлось стать вынужденными участниками этого еженедельного телесвидания.

ВВЕДЕНИЕ ОТПРАВЛЯЯСЬ В ПУТЕШЕСТВИЕ

Деревушка на берегу реки Сарт, где я провел свое детство, находится так далеко от Парижа… Мы порой вырывались оттуда, на каникулах, чтобы поехать в столицу и повидаться с моими дедушкой и бабушкой… Огни города манили. Миновав Окружную, мы оказывались в Париже. Тут же нас охватывал яркий неоновый вихрь, в котором кружились толпы деловитого вида людей. Я помню зеленые вывески аптек и красные — табачных лавок, помню слепившие меня искры света. Это было Рождество в разгар лета! И я с восхищением углублялся в городские джунгли, которые пугали меня и влекли.

В возрасте пятнадцати лет, вдохновленный своей страстью к Истории, я поселился в Париже. Париж — такой анонимный, такой безличный, такой неумеренно огромный — казался мне тогда открытой книгой…

В этом городе, где я был чужаком, где в буквальном смысле слова никого не знал, моими первыми ориентирами стали названия улиц. А улицы эти я открывал с помощью метро. Воистину метро было путеводителем для провинциала в этом копошащемся муравейнике. Я с ненасытной алчностью и неутолимой жаждой нырнул в неведомую вселенную… Я исходил весь Париж, оглядел все станции, замучил самого себя вопросами… Почему «Инвалиды»? «Шатле» — что это такое? Какая по счету Республика? Этьен Марсель — кто это? «Мобер» — что это означает? Все станции метро вели в Историю.

Схема метрополитена — скелет Парижа. По ней можно проследить, как развивался город, некогда возникший на маленьком островке Сены. Ведь каждая станция и именем своим, и местоположением свидетельствует об определенном отрезке прошлого, о становлении не только Парижа, но и всей Франции. От Сите до Дефанс метрополитен представляет собой машину времени; проезжая станцию за станцией, видишь вереницу прошедших веков. Этот город был создаваем веками — двадцать один век понадобился, чтобы столица Франции стала такой, какой мы ее видим сегодня.

Я изучил, таким образом, историю Франции и историю Парижа. Параллельно я стал заниматься театром, затем кинематографом. Я осознал, что в моем распоряжении инструмент для исследования времени… Можно побывать в шкуре Лафонтена, Фуке, Моцарта, Сартра. История в некотором роде стала моим ремеслом, или, по крайней мере, я могу заниматься Историей благодаря моему ремеслу.

Я черпал вдохновение в истории Франции с того времени, когда мои оловянные солдатики переживали свои волнующие сражения. Сейчас ничего не изменилось, История остается мотором моей жизни и моих желаний, она стала для меня полем бесконечно возрождающейся материи, источником загадок, противоречий, недоумений…

В сущности, почему «Метроном»?

Моя книга претендует на то, чтобы стать неким измерителем ритма времени. И я предлагаю вам продвигаться от века к веку по станциям метро (по станции метро для каждого века), чтобы лучше понять Историю…

Я хотел бы вместе с вами идти, придерживаясь линий метрополитена, как нити Ариадны. Мы узнаем о надеждах, о взбрыкиваниях, о гневных порывах столицы. Занимайте места. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Лютеция»…

Лоран Дойч

I век

СИТЕ

Колыбель Цезаря

— На следующей выходите? — спрашивает робким голоском маленькая дама, чуть подталкивая меня из опасения пропустить свою станцию…

Поезд тормозит с сильным металлическим скрежетом. На следующей? Почему бы и нет? Супер! Начало моего путешествия — колыбель Парижа, остров Сите. Ведь не случайно этот остров имеет форму самой настоящей люльки… В ней вся суть столицы. «Это голова, сердце и костный мозг Парижа», — писал в XII веке Ги де Базош.

Станция — шахта города: мы находимся на глубине двадцати метров ниже уровня Сены. Подобно Жюлю Верну, автору «Путешествия к центру Земли», я ощущаю, что поднимаюсь ко временам изначальным. И нет нужды в выхлопе вулкана, чтобы проникнуть в подземное чрево, нет нужды в «Наутилусе», чтобы пройти под водой… У меня же есть метро!

В сопровождении все той же маленькой дамы я шагаю через четыре ступеньки, преодолевая бесконечную лестницу, ведущую к свету. И вот маленькая дама осталась позади. Оказавшись снаружи, я наталкиваюсь на чахоточный кипарис. Стараясь высвободиться, натыкаюсь носом на оливковое дерево без олив… Смотри-ка! Следы юга, хрупкое эхо итальянского пейзажа! Я нашел новую цель исследования.

Цветочный рынок подступает к метро, как если бы природа и прошлое отчаянно стремились отвоевать свои права. В сущности, отвоевать их невозможно: слева автомашины гудят в бесконечном спуске по бульвару Сен-Мишель, а справа тот же плотный ряд, но в противоположном направлении, поднимается по улице Сен-Жак.

Я стою на перепутье. Индустриальная улица Лютес[1] агонизирует, зажатая между двумя жизненными артериями, окруженная суровыми фасадами XIX века — административными зданиями, столь дорогими сердцу барона Османа. Я как можно быстрее оставляю позади себя эту улицу Лютес, чтобы вновь найти, за Цветочным рынком, Сену, которая медленно несет свои коричневатые воды…

Сделав несколько шагов, я оказываюсь на набережной. Чуть дальше выстраиваются в ряд зеленые лотки букинистов… Я жадно бросаюсь к ним и отхожу со старыми изданиями по истории моего любимого города. Париж — моя жена; в любом случае, Париж — это женщина! Андре Бретон выразил это в «Наде»: треугольная площадь Дофин — словно бы лобок этого желанного существа, изначальная матрица, из которой все родилось… Мне хотелось бы вновь вместе с ней пережить акт рождения.

А если бы стих рев автомобилей? Если бы исчезли здания с серыми фасадами, уступив место зеленеющим склонам, топким болотам, кустарнику, покрывавшему островок? Если бы берега Сены вновь стали дикими…

В 701 году от основания Рима, в 52 году до Рождества Христова, на острове Сите еще ничего нет… Никаких следов Лютеции, о которой Юлий Цезарь коротко упоминает в «Галльской войне». «Лютеция, городок паризиев, располагается на острове реки Сены». По правде говоря, это несколько туманно. Да и проконсула, проведшего здесь всего один день, больше занимало собрание галльских вождей, чем местонахождение этого городка. И когда Цезарь сел за свои записки, он назвал городок по слуху — Лютецией, опираясь на чьи-то слова и разрозненные военные рапорты. Он повторил то, что слышал от легионеров, которые сами были очень неточны в наименованиях.

Это правда, там, где ожидаешь найти великий город паризиев, нет ничего! Впрочем, будущий остров Сите еще разделен на шесть или семь островков, на которых с трудом можно заметить небольшой храм, несколько круглых хижин с камышовыми крышами и горстку рыбаков, небрежно забрасывающих в воду сети… За рекой, на правом берегу, простираются болота и очень густой лес на западе. На левом берегу опять болота и чуть поодаль — скалистый выступ. Однажды его назовут холмом святой Женевьевы.

Чтобы оказаться в крупном галльском поселении, нужно следовать по реке… В те времена дорога — это река, придется подождать прихода римлян, чтобы увидеть большие сухопутные дороги. Пока же поднимемся на борт одного из тех суденышек, что так любят галлы: на волнах качается длинный хрупкий челнок, сплетенный из ветвей деревьёв.

С незапамятных времен для всех, кто обосновался здесь, лодка — основное транспортное средство. Естественно, первым, что дали раскопки устойчивых неолитических поселений (пять тысяч лет до Р.Х.), оказались пироги, найденные в местности под названием Берси (Берси, фото-колыбель Парижа!). Их сегодня можно увидеть в музее Карнавале, убежище парижской памяти.

Чтобы найти галльскую Лютецию — настоящую — нужно проплыть по Сене пять-шесть льё. Там русло реки образует почти полный изгиб, и берег ее какой-нибудь рассеянный римлянин вполне мог принять за остров… И в этой обширной излучине шумит и потягивается целый город. Настоящий город с улицами, кварталами ремесленников и портом. Добро пожаловать в Лютецию! Или, точнее на галльском языке, добро пожаловать в Люкотецию, название столь же расплывчатое и ненадежное, как и место поселения… С неопределенностью покончит Цезарь. Он назовет город Лютецией, сблизив латинское lutum, грязь, с галльским luto — болото. Город, возникший на болоте… Если взглянуть на вещи с данной точки зрения, термин великолепно соответствует ситуации.

Одно из племен распространилось по реке, которая и обеспечила ему процветание. Для поселенцев с севера река — богиня, Секвана, способная исцелять все болезни, и она дарит свое имя водам, текущим вдоль Лютеции. Река приносит людям самое настоящее богатство. Она не только дает рыбу, но ведь воды ее также питают растущую пшеницу, утоляют жажду, весной заливают пастбища — но она также служит средством передвижения. Кстати, здешние золотые монеты считаются одними из самых красивых в Галлии: на лицевой стороне изображение Аполлона, на оборотной — гарцующая лошадь. За пределами города земли были столь плодородны, что обеспечили зажиточность паризийцев, занимавшихся земледелием, скотоводством, кузнечным ремеслом и рубкой леса.