Король в Желтом - Роберт Уильям Чамберс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Formez vos bataillons!»[54]
Они маршировали по комнате, во все горло распевая:
«Marchons! Marchons!»[55] —
пока Фэллоуби совершенно не в такт молотил по столу, немного утешаясь надеждой, что это разожжет его аппетит. Геркулес, черный пес с желтыми подпалинами, забился под кровать. Он тявкал и скулил, но Герналек вытащил его из убежища и посадил на колени к Одиль.
– А теперь, – торжественно сказал Трент, когда все заняли свои места, – слушайте!
И огласил меню:
★
Говяжий суп а-ля осада Парижа.
★
Рыба.
Сардины а-ля Пер-Лашез[56].
(Белое вино.)
★
Rotie (красное вино).
Свежая говядина а-ля вылазка.
★
Овощи.
Консервированные бобы по-охотничьи.
Консервированный горох Гравелот[57],
Ирландская картошка с гарниром.
★
Холодная солонина а-ля Тиес[58],
Тушеный чернослив а-ля Гарибальди.
★
Десерт. Сушеный чернослив.
Белый хлеб,
Смородиновое желе,
Чай, кофе,
Вина,
Трубки и сигареты.
Фэллоуби бешено зааплодировал, и Сильвия подала суп.
– Разве не вкусно? – вздохнула Одиль.
Мари Герналек была от него в восторге.
– Совсем не похоже на лошадь, что бы там ни говорили, конина отличается от говядины, – прошептала Колетт Уэсту.
Фэллоуби, опустошивший тарелку, поглаживая подбородок, взирал на супницу.
– Хочешь еще, старина? – поинтересовался Трент.
– Месье Фэллоуби останется без добавки, – провозгласила Сильвия. – Это я сохраню для консьержки.
Фэллоуби перевел глаза на рыбу.
Сардины, только что извлеченные из духовки, произвели фурор. Пока остальные ели, Сильвия сбегала вниз, отдала суп старухе и ее мужу и мигом вернулась, покрасневшая и запыхавшаяся. Она скользнула в кресло, со счастливой улыбкой глядя на Трента. Он поднялся, и за столом воцарилось молчание. На миг его взгляд остановился на Сильвии, и он подумал, что никогда еще не видел ее столь прекрасной.
– Вы все знаете, – начал он, – что сегодня моей жене исполняется девятнадцать…
Фэллоуби, кипя от энтузиазма, к ужасу сидевших по соседству Одиль и Колетт, принялся крутить бокал над головой. Торн, Уэст и Герналек наполняли бокалы трижды, пока не утих шквал аплодисментов, вызванный тостом в честь Сильвии.
Три раза бокалы осушались – за Сильвию и Трентаа, который протестовал.
– Это неправильно! – кричал он. – Следующий тост за республики-близнецы – Францию и Америку.
– За республики! За республики! – кричали они, и этот бокал был выпит под крики: «Vive la France! Vive l’Amerique! Vive la Nation!»[59]
Затем Трент, улыбнувшись Уэсту, предложил тост:
– За счастливую пару!
Все поняли, к кому это относилось. Сильвия поцеловала Колетт, а Трент поклонился Уэсту.
Солониной наслаждались в относительной тишине, но, когда ее съели, отложив порцию старикам внизу, Трент вскричал:
– Пьем за Париж! Пусть столица восстанет из руин и сокрушит захватчика!
Веселые возгласы наполнили комнату. Их заглушил монотонный гром прусской канонады.
Зажгли трубки и сигареты. Трент несколько мгновений прислушивался к оживленной болтовне вокруг, нарушаемой иногда всплеском девичьего смеха или добродушным фырканьем Фэллоуби, а затем повернулся к Уэсту.
– Этой ночью, скорее всего, будет вылазка, – сказал он. – Я видел хирурга Американского госпиталя перед тем, как прийти сюда, и он попросил меня поговорить с вами, парни. Он будет рад любой поддержке. – Трент заговорил тише и по-английски: – Что касается меня, то я поеду с медиками завтра утром. Конечно, никакой опасности нет, но лучше держать это втайне от Сильвии.
Уэст кивнул. Торн и Герналек, слышавшие друга, вступили в разговор и предложили помощь. Фэллоуби согласился со стоном.
– Хорошо, – быстро сказал Трент. – Больше ни слова. Встретимся в госпитале завтра в восемь утра. Сильвия и Колетт, нервничавшие из-за беседы на английском, захотели узнать, о чем шла речь.
– О чем обычно говорит скульптор? – со смехом вскричал Уэст.
Одиль укоризненно взглянула на Торна, своего жениха.
– Ты не француз, знаешь ли, эта война – не твое дело, – чопорно изрекла она.
Торн выглядел пристыженным, но Уэст вздохнул, изображая оскорбленную добродетель.
– Похоже, – сказал он Фэллоуби, – нельзя обсуждать прелести греческой скульптуры на родном языке, не рискуя вызвать подозрения.
– Думаю, что слово «госпиталь» звучит одинаково на обоих языках, – дерзко ответила Мари Герналек. – Сильвия, не верь месье Тренту.
– Джек, – прошептала Сильвия, – обещай мне…
Стук в дверь мастерской оборвал ее.
– Входите! – вскричал Фэллоуби, но Трент вскочил на ноги и, открыв, выглянул наружу.
Затем с торопливым извинением вышел в коридор и притворил за собой дверь. Он вернулся, раздраженно ворча.
– Что случилось, Джек? – спросил Уэст.
– Что случилось?! – резко повторил Трент. – Я скажу тебе. Мне принесли письмо от американского посланника. Я должен заявить, что мерзкий вор и немецкий шпион на самом деле – мой соотечественник и собрат-художник!
– Не ходи, – предложил Фэллоуби.
– Тогда они его расстреляют.
– Пусть, – проворчал Торн.
– Знаете, кто это?
– Хартман! – с ликованием выкрикнул Уэст.
Сильвия, смертельно бледная, вскочила на ноги, но Одиль взяла ее за руку и вновь усадила в кресло, тихо приговаривая:
– Сильвии нехорошо… в комнате так жарко… принесите воды.
Трент тотчас это сделал.
Сильвия открыла глаза и миг спустя поднялась. Поддерживаемая мужем и Мари Герналек, она ушла в спальню.
Это означало, что вечер закончен. Все подходили к Тренту, жали ему руку, выражая надежду, что сон поможет Сильвии и все останется без последствий.
Прощаясь с ним, Мари Герналек избегала его взгляда, но он говорил с ней ласково и поблагодарил за помощь.
– Я могу сделать что-то для вас, Джек? – спросил Уэст, задержавшись на лестнице, а затем поспешил вниз – догнать остальных.
Трент облокотился на перила, прислушиваясь к звукам их шагов и голосам. Вскоре дверь парадной лязгнула и дом затих. Он медлил, глядя вниз, в темноту, кусая губы, и вдруг, с резким движением пробормотав: «Я схожу с ума!», зажег свечу и отправился в спальню. Сильвия лежала на постели. Он склонился над ней, разглаживая упавшие на лоб кудри.
– Тебе лучше, милая Сильвия?
Она не ответила, но подняла на него глаза. Трент встретился с ней взглядом, и его сердце замерло. Он сел, закрыв лицо руками.
Наконец она заговорила сдавленным приглушенным голосом – голосом, ему совершенно незнакомым, и он уронил руки и слушал, выпрямившись в кресле.
– Джек, наконец все открылось. Я боялась и дрожала… ах!.. как часто я лежала ночью без сна с грузом вины на сердце и молилась, чтобы Бог позволил мне умереть прежде, чем ты узнаешь! Ведь я люблю тебя, Джек, и, если ты уйдешь, я не смогу жить. Я изменила тебе… Это произошло
