Убийца-юморист - Лилия Беляева

- Жизненный опыт! Наличие трех могил, куда уложены были три красавицы, из-за любви прошедшие страшным, скорбным путем преступления во имя безумной страсти!

- А эти двое кабальеро, каковы? - ввернула я самый-самый насущный вопросец.

- Эти? Сейчас погадаю по звездам... Стойте! - Арик красиво, длинно свистнул. - Да я знаю тебя! Он показал пальцем на шатена-Тихонова. - Я видел тебя! Только вот когда и где... Скорее всего, в каком-нибудь подвалишке, где пивком торгуют. Или он чего-то в каком-нибудь театрике изображал... Моя любовница из актрис, мы с ней изредка таскаемся по всяким театрикам... Она, пожалуй, могла бы вам помочь, если бы... если бы не уехала к матери на Украину. Мать у неё плохо чувствует себя...

- Жаль, - сказала я. - А что вы думаете об этих листках? Ну что к кресту прилеплял кто-то на могиле писателя Михайлова? Может, я могу написать в газетке, что один график юморил таки образом. Ведь, как я помню, буквы были выписаны аккуратно, даже красиво...

Парень боднул меня в плечо:

- Только попробуй! Только козырни! Меня в тот же момент растопчут! Вокруг этих листков, тут мы все давно поняли, какая-то грязная грязь клубами... Тут тайна почище чем куда пропала Янтарная комната и умер ли Сталин своей смертью или же был убит... Ох ты! - охнул он и умолк и остановился с приоткрытым ртом.

- Что именно? - спросила я.

- Последнее предсмертное откровение. Я знаю, где видел этого типа в черном, с профилем актера Вячеслава Тихонова... Я вспомнил. Но тебе не скажу.

И не сказал. Как я его не просила. Кстати, чем больше просила, тем жестче он говорил "нет!" Хотя напоследок, когда мы уже расходились, сказал:

- Я где-то читал, что детективщик Доценко, который сочиняет историйки про Бешеного, до того сам себя держит в руках, что не позволяет сперму называть "спермой", а именует сей продукт "экстазным нектаром". А ты хочешь, чтоб я ради тебя и твоей газетенки бухнул чего невпопад? Не выйдет! Только намекну - он ходил тут, между могил, но в очках и при шляпе. Военная косточка. Выправка та еще. Если не охранник при боссе, то кэгэбист-фээсбэшник, не менее того... И тебе, если ты не совсем уж полоумная, советую - беги прочь от могилы Михайлова! Не оглядывайся и беги, беги! Целее будешь!

... Грипп, как и любовь, приходит внезапно, нагрянет, как говорится, а ты уж будь добра расхлебывай... А вместе с гриппом, то есть температурой, ломотой костей и соплями в мою комнату пришла, хоть я её не звала, - могила известного писателя Михайлова с высоким деревянным крестом. По телеку шел сюжет под названием "Печаль моя светла..." Белый, полированный или залакированный очень высокий крест сиял в лучах солнца как-то победительно, словно бы одной своей новизной-высотой принижая значение прочих кладбищенских строений, включая даже памятники с мраморными бюстами. Но музыка лилась препечальная, скрипки выпевали адажио Альбиони, которым в крематории провожают каждый гроб в темную четырехугольную дыру в полу.

Сорокалетняя вдова восьмидесятидвухлетнего старца показалась издалека. Телекамера повела её в замедленном ритме, фиксируя гармоничное единство её черного длинного платья и опущенных долу глаз, неподвижный полет её шляпки с полями-крыльями и мерное покачивание головок алых гвоздик в её руках, затянутых в черные перчатки. На этом фоне красивый женский голос читал стихи, принадлежащие перу Ирины Аксельрод. О любви, о совершенно ином цвете неба и моря, когда в груди вспыхивает это дивное чувство... Адажио Альбиони, обволакивающее душу шелком-бархатом, невольно заставляло забыть обо всем, в том числе о самой жизни со всеми её хорошестями и сложностями.

Вдовица, между тем, очень плавно, очень грациозно наклонилась над могилой и возложила цветы... Далее её, видимо, попросили рассказать о своих чувствах к покойному мужу, и потому она, то глядя на крест, то на свои особо алые на черном, гвоздики, то на небо в крупных просветах кленовых крон, объясняла трудновато, на обывательский взгляд, объяснимое, а именно почему их, будущих супругов, столь неодолимо потянуло друг к другу, что даже разница в сорок лет не стала тому помехой.

- Это был удивительный человек... Он был во всем талантливый человек... Он был очень, очень интересный человек... С ним никогда не было скучно... Смею считать, что он также был красивый человек. И я очень благодарна жизни за то, что она подарила мне встречу с таким удивительным человеком, который ни дня не провел впустую... Он работал даже когда болел... Писал и писал... Его жизненная энергия, его оптимизм были просто поразительны. Даже в самый последний год он не только писал, но с удовольствием принимал у себя молодых поэтов и прозаиков, общался с ними... И я убеждена - оставил и в их душах свой неугасимый след...

В предпоследнем кадре долго-долго смотрели прямо на меня её огромные, прекрасно-сумрачные глаза восточного образца, пока она не прикрыла их медленным, падающим движением век, опушенных густыми и густо накрашенными ресницами, из-под которых вдруг выкатились две слезы...

Я, я, особа достаточно скептическая, была покорена. Я поверила всему, о чем рассказала вдовствующая женщина. Но вдруг мне пришла в голову мыслишка: "Что если она вышла замуж за Михайлова вопреки? Что если у неё был человек, любивший её, а она презрела его и помчалась под венец со знаменитым старцем? Что если он и мстит ей теперь, в том числе с помощью дурацких листков бумаги? Что если именно он, её бывший и оскорбленный в своих лучших чувствах поклонник, и прилеплял - не отдерешь - эти листки к деревянному кресту на могиле Михайлова? Она же вон какая эффектная... Вряд ли жила скучно до Владимира Сергеевича и довольствовалась лишь чтением "Жития протопопа Аввакума" в уголке, вдали от всякой мирской суеты.

Я знала, конечно, что непременно встречусь с Ириной, и предполагала, что эта встреча многое мне даст для моих поисков правды о смерти-гибели трех писателей. И заранее представляла, как надо бы объяснять вдовице, почему ей не следует тянуть с этим разговором, а именно: "Вас, вероятно, не удивит, что я поклонница таланта Владимира Сергеевича Михайлова? Вот почему мне хочется сделать о нем, о его творчестве, материал для газеты. Без ваших, Ирина Георгиевна, воспоминаний и комментариев мне будет трудно обойтись. И я очень прошу вас о встрече..."

Однако жизнь та еже ехидна! Она способна в считанные минуты сломать намеченные человеком планы и упования и подкинуть совсем иной сюжет с невероятной закруткой...

В течение пяти минут, ещё не дожевав первый бутерброд с сыром, я узнала по телефону от Веруни, что:

- Твоего Анатолия Козырева нашли мертвым в аэропорту Шереметьево-два! Даем малюсенькую информушечку. Он не шел по разряду "известных". Надеюсь, это мое сообщение кстати? Органы пока никаких данных не дают. Диагноз: "Сердечно-сосудистая недостаточность". Ну, это обычное дело... Может, мальчик переволновался... Может, кто-то с ним посчитался. Но красиво, без следов... Жаль, конечно! Колоритный был мужичок! С такими всегда напряженка! Ты-то как? Смотри, не сорвись с обрыва! Пожалей свою молодую жизнь! Это я тебе серьезно говорю, Танька! Чую - по крайчику идешь! Рискуешь! Меня пожалей заодно. Я без тебя затоскую! А что будет с Алексеем, подумала?

Я ещё приходила в себя, ещё пробовала примириться с тем, что сообщила мне вездесущая Веруня, как опять телефон и опять - очевидное-невероятное густой, медвяный голос самой Ирины Аксельрод с исключительно дружелюбными нотками:

- Мне тут передали, что вы, Татьяна, собираетесь писать нечто о Владимире Сергеевиче Михайлове. Это ваше решение меня радует. Я вообще считаю, что Владимира Сергеевича в последние годы как-то перестали ценить, как-то увели в тень. Он же сам не был тщеславен. Он вообще был крупной личностью как человек, а как писатель - это общеизвестно. Так что если вы хотите сделать материал, который как-то обогатит представление общественности о моем покойном муже, о его творчестве, о его широкой общественной деятельности, - я с удовольствием встречусь с вами и отвечу на все, буквально на все ваши вопросы. Их же, предполагаю, у вас накопилось немало...

Сказать что я растерялась, - значит, высветить одну четвертую правды о моем тогдашнем состоянии. Я обалдела! Я опупела! Я никак не собиралась общаться с этой элегантно-напористой вдовицей прежде, чем соберу до кучи прочие "свидетельские показания", в том числе - от прежних трех вдов покойного творца... Но раз так, то...

- Спасибо за звонок, Ирина Георгиевна. Я, действительно, хочу написать о Владимире Сергеевиче. Я ведь на его стихах для детей училась читать. Он же для нас, маленьких, был Богом. Еще с того времени мне хотелось все-все разузнать об этом удивительно талантливом человеке, - льстила я безо всякого удержу. - Мы же роман Владимира Сергеевича "Последняя пуля" в школе изучали! И пьесы его про мещанство в провинции сдавали... И его песню пели про Родину...

- Очень хорошо, - теплым голосом проговорила Ирина. - Мне, поверьте, все это очень приятно слышать... Я сама, признаюсь, с детства боготворила этого человека... Но - умолкаю. Все остальные вопросы-ответы прибережем для личного, откровенного разговора. Не стану скрывать: мне, возможно, он более необходим, чем вам. Мое ощущение потери ещё очень остро, до болезненности. Поэтому я сейчас чудовищная эгоистка. Мне хочется говорить и говорит о Владимире Сергеевиче, вспоминать, переживать заново все, что было связано с ним. Только бы выдержали... Так что назначайте день, время - мне, в сущности, годится любое... Ну разве что если грянет какая неожиданность, например, приедет из-за границы литературовед, который увлечен творчеством Владимира Сергеевича... или же киногруппа оттуда же... Придется заниматься, показывать, рассказывать...