Последнее отступление - Исай Калашников

Еши подошел к постели, сбросил с ног гутулы, лег. Но ему не спалось. Все казалось, что в чем-то он допускает ошибку. Ломал над этим голову до тех пор, пока не вспомнил слова Доржитарова: «Не вздумай лезть к большевикам со взяткой. Это тебе не царские чиновники…» Будто знал сын нойона, что придет для Еши трудный час и он начнет действовать, как в старое, тихое время…

Забылся Еши лишь под утро. Во сне он увидел, будто у дома собрались пастухи со всей степи. Кто с колом, кто с топором. Он трясущимися руками запер двери, но они выбили окна и с криками полезли в дом. Впереди два большевика с большими ножами…

Еши проснулся.

В избе было темно и тихо. За окнами занимался рассвет. На грязном полу валялись костяшки четок, из угла, с божницы, на Еши смотрел бронзовый бурхан.

Еши стал собирать костяшки. За этим занятием его застал Цыдып. Он уже знал о суглане.

— Как думаешь, посадят нас в тюрьму? — спросил Цыдып. — Я уже мяса нажарил…

— Тебя обязательно посадят, — прохрипел Еши.

— А тебя — нет? — Худое лицо Цыдыпа, с глазами навыкат, удивленно вытянулось. «Неужели этот мешок требухи успел сговориться с большевиками?» — со страхом подумал Цыдып.

— Меня сажать в тюрьму не за что, — Еши медленно, неторопливо начал нанизывать на крепкую нить костяшки четок. — Ты голова хошуна, тебе и отвечать за все.

— Э, нет, абагай, так не годится… Все хочешь на меня свалить? Меня — в тюрьму, а сам дома останешься?

— А ты как думал? Я тебя посадил хошуном править? Посадил. Денег давал? Давал. Почет тебе был? Был. Ты думаешь, что все это даром?

Цыдып молчал. Еши продолжал со злобой:

— Почет и власть у тебя отберут на суглане, а деньги отдай мне сейчас же.

— И отдам. Но ты, — Цыдып ткнул тонким пальцем в мягкую грудь Еши, — но ты тоже пойдешь в тюрьму. Вместе со мной пойдешь!

— Дурак! Оглобля березовая. Я знал о твоей тупости. Но никогда не думал, что ты глуп настолько. Пойми, шелудивый, мы с тобой как вот эти корольки, нанизанные на нитку, — Еши потряс четками перед лицом Цыдыпа. — Пустая твоя башка, в тюрьму собрался. Ты лучше подумай, скотина захудалая, как проучить большевиков.

Еши срамил Цыдыпа, как только хотел. Голос его скрипел, точно немазаная телега, обвислые щеки тряслись.

Цыдып сидел неподвижно, виновато моргал глазами.

Наконец Еши сменил гнев на милость, и они вместе стали прикидывать, как вывернуться из трудного положения. Дылыков сказал, что надо поговорить с улусниками до собрания. Мысль эта была далеко не мудрой, но Цыдып, стараясь загладить вину перед хозяином, льстиво вильнул:

— Голова у тебя, абагай, не хуже, чем у ламы из Тибета.

Еши не стал от этого добрее. Натянув шелковый халат, он вышел с Цыдыпом из дома.

Жизнь в улусе текла своим чередом. Женщины доили коров, выбивали пыль из потников и кошмы, развешивали сушить на солнце овчины. Мужчины, собираясь кочевать на летники, чинили телеги, увязывали скарб. Но никто, отметил про себя Цыдып, не запрягал лошадей. Поедут, видно, после суглана.

— Куда пойдем? — спросил Еши.

— К Жимбе Жамсаранову, он ближе всех….

— Нечего у него делать. К Жагдуржапу, Бадме и Лубсану тоже не пойдем. Это наши люди. Они у нас, как жеребята, на аркане. Пойдем к тем, у кого о большевиках душа болит.

Встречали их люди по-разному: одни — испуганно, другие — с суетливым подобострастием, третьи — с удивлением.

Цыдып и не подозревал, что его толстый, обрюзглый хозяин может быть таким любезным. Казалось, Еши по меньшей мере дважды в день посещает юрты своих сородичей-пастухов.

Протиснувшись в юрту, Еши у порога снимал шапку, протяжно и громко произносил приветствие: «Сайн байна!» Жал руки всем, кто был в юрте, трепал ребят за подбородки, приговаривал: «Хороший наездник будет!» — если это был мальчик, или «Красавица невеста вырастет, много калыма возьмете за нее. Богатый человек за такую невесту пригонит косяки быстроногих коней и стада жирных коров!» — если это была девочка.

По обычаю гостям наливали чашки густого, пахнущего дымом чаю. Еши пыхтел, отдувался, вытирал полой халата ручьи пота с лица. Всем своим видом показывал, что уважает гостеприимных хозяев, не гнушается их простым угощением.

Пил Еши в каждой юрте, пил много. Цыдыпу наказал делать то же самое.

— От их вонючего чая, может быть, все нынче зависит, — сказал он, когда они вышли из первой юрты.

Цыдып тоже старался, но чем дальше шли, тем хуже он себя чувствовал. Начало мутить. Принимая новую чашку, он содрогался от отвращения.

А Еши — ничего. Он только кряхтел.

— Ай-ай, плохие мы соседи. Совсем не заглядываем друг к другу. Не посидим у очага, не поболтаем. Все работа, заботы, — вздыхал Еши. — Хорошо, что сегодня приехали большевики. Суглан соберут, все отдохнем маленько.

После этого Цыдып в каждой юрте печально говорил, как его научил Еши:

— Не всем отдых, абагай. Нас с тобой большевики заарканят… Будут крутить хвосты, как диким лончакам.

Цыдып выдавливал из себя эти слова и незаметно выливал чай себе под ноги. Еши он уже не слушал, потому что тот в каждой юрте говорил одно и то же.

— Хвосты крутить будут, ты правильно говоришь. Налог с народа мы не собрали, пожалели голодных ребятишек наших сородичей-улусников. Теперь надо держать ответ. Да еще, чего доброго, такие, как ты, — Еши впивался глазами в лицо хозяина юрты, — в нас грязью станут кидать. А? Не будешь? Другие будут. Есть у нас такие… Им сколько ни давай, все мало. Всем они недовольны, всего им не хватает — старайся не старайся, им не угодишь. Но тебя я знаю. Ты честный, душа у тебя добрая. Ты не станешь бить по рукам человека, тонущего в проруби. А для хороших и я хороший. Приходи ко мне во всякое время. Соседи должны дружно жить, советоваться, помогать… Вот у тебя, смотри, заплат на халате не меньше, чем листьев на березе. И на суглан в нем пойдешь? Ай-ай, как плохо! Что же ты раньше не сказал? Я бы свой халат отдал. Но ничего, выгоним большевиков, придешь в гости, я тебе дам халат, дам телку и все без денег. Года через три, когда телка станет коровой, вернешь мне теленочка. А тот, кто вздумает клеветать на меня, последнего лишится.

В речи Еши была угроза и обещание щедро уплатить за молчание. Мало кто верил его посулам, хорошо помнили все, как он обманул батрака Сампила. Он человек такой: глядит лисой, а пахнет волком.

Не тешась пустыми надеждами что-нибудь получить от Еши, многие зато поняли угрозу. Тут он выполнит свое обещание, разорит каждого, кто осмелится сказать против него хоть одно слово. Все у него в руках. Большевики, может, и вправду добра желают аратам, а только, что они могут сделать? Вчера приехали, а завтра уедут. У них ведь свои дела…

Поразмыслив таким образом, многие решили помалкивать на суглане, не заводить ссоры с сильным человеком, пока новая власть не укрепится, не покажет, что может его пересилить.

На суглан люди шли хмурые. Ничего хорошего от этой сходки они не ждали. Зато Еши был спокоен: самых вредных и горластых предупредил…

Люди все прибывали. Весть о том, что приехали большевики и собираются судить Еши, быстро разлетелась по окрестным улусам. Многие приехали на суглан за шестьдесят — семьдесят верст. Они привязывали взмыленных лошадей к столбам и заборам, смешивались с толпой. Там и здесь вспыхивали короткие споры. Одни доказывали, что Еши будут судить за несобранный налог. Другие кричали, что нет, мол, большевики будут судить его за то, что он налог собрал да снова вернул все улусникам.

Над улусом клубилась пыль. Ржали, грызлись и лягались у коновязей разномастные монгольские лошадки, в толпе сновали вездесущие ребятишки, беспечная молодежь танцевала ёхор, в сторонке стояли любопытные женщины. Издали было похоже, что люди собираются на большой праздник, не хватало лишь котлов с саламатом и дымящейся бараниной, да необычно выглядели стол, покрытый красной далембовой скатертью, и трепещущий над ним алый флаг. Стол установили посредине поляны, древко флага воткнули в землю.

Еши протискался вперед и увидел своих недругов. Парамон снял косматую шапку, ветер ерошил его рыжеватые волосы, и они словно вспыхивали неярким пламенем. Парамон пригладил их рукой, сказал что-то Ранжурову, улыбнулся.

Молодежь перестала танцевать. Пастухи замолчали, окружили стол с трех сторон. Некоторые догадались прихватить из дому небольшие войлоки или снять седла. Место у стола заняли старики и наиболее почетные люди улуса. В первом ряду оказались и Цыдып с Еши. За ними расположились те, кто не заслужил еще уважения своим возрастом, но скота имел не меньше самых состоятельных. Дальше пестрели халаты бедных пастухов, батраков.

Цыдып привстал на колени, подался вперед, стараясь уловить то, о чем говорят между собой большевики. Еши дернул его за полу, взглядом приказал сесть. Сам он напустил на себя равнодушный, скучающий вид. Пусть приезжие видят, что он их ни капельки не боится…