Григорий Сковорода - Юрий Лощиц

А может, дело было и не в воздухе, и не в воде. Есть люди, которым органически присуще обживать новые места, находиться в среде деятельных и энергичных новоселов.

Выделять отдельные периоды в биографии такой неутомимо-непоседливой натуры, как Григорий Саввич, довольно сложно. Но все-таки к исходу шестидесятых годов XVIII века можно в его жизни отметить следующее событие: харьковский, или городской, «период» как то сходит на нет, растворяется в «периоде» слобожанском, преимущественно сельском.

Сковорода на Слобожанщине — тема в известном смысле, уникальная. Где еще и когда слышно было о мыслителе, который бы в течение четверти века с такой завидной неустанностью перекочевывал с места на место, переносился из городка в городок, от села к селу, везде неизменно обрастая новыми привязанностями, богатея в друзьях, которые навсегда ему отныне будут преданы, несмотря на частые и неожиданные разлуки? Он как добрый и вездесущий дух этих мест: сегодня тут, а завтра — верст за двадцать, за тридцать, за пятьдесят, и оттуда в покинутые им дома летят полные трогательной заботы письма.

«Не поеду к вам, потому что меня любите: луна издали светлее, музыка — вкуснее, а приятель — приятнее…»

«Ныне скитаюся в Изюме… Артемию Дорофеевичу нижайший поклон. Поклонитесь и Якову Борисовичу…»

«Моя теперь rusticatio в Куреже, нечаянной вихор выхватил меня с Купянских степов…»

«Я больше не в Бабаях, а живу в Липцах, у Алексия Ивановича Авксентиева. Словом сказать: «Господь пасет мя…»

«Зимую в Бурлуке… помышляю посетить Вас…»

«Ныне скитаюсь у моего Андрея Ивановича Ковалевского. Имею моему монашеству полное упокоение, лучше Бур лука…»

Изюм, Бурлук, Бабаи, Гусинка, Дисковка, Куиянск, Маначиновка, Чугуев, Липцы, Должок, Ивановка — вот далеко не полный список городских и сельских адресов Сковороды на Слобожанщине с шестидесятых по девяностые годы. Список неполон, потому что адресов таких было на деле гораздо больше: всевозможные хутора и хуторки, безымянные лесные хижины и дачки, крестьянские хаты и шалаши пасечников, гостиные дворы при дорогах. И это, пожалуй, не гипербола будет, если сказать, что вся Слобожанщина была исхожена им вдоль и поперек, вся она знала его в лицо.

В предисловии к трактату «Асхань» Сковорода сообщает: «Десять верст от Харкова написал я сию книгу в лесах Земборских». У Михаила Ковалинского находим более подробные сведения о лесном пристанище учителя: «Сковорода, побуждаясь духом, удалился в глубокое уединение. Близь Харькова есть место, называемое Гужвинское, принадлежащее помещикам Земборским, которых любил он за добродушие их. Оное покрыто угрюмым лесом, и средине котораго находился пчельник с одною хижиною. Тут поселился Григорий…»

С отставным подпрапорщиком Василием Михайловичем Земборским Сковорода познакомился скорее всего через его сына, Ивана Земборского, который учился в Харьковском коллегиуме и в 1709 году слушал у Григория Саввича курс добронравия.

Земборскому-отцу в харьковской округе принадлежала деревня с хуторами — в числе их был и хутор Гужвинский, — а также слобода Земборовка. Было где принять уставшего от учительства гостя. Но Сковорода, как мы видим, предпочел комфорту хозяйского жилья хибарку, затерянную в глуши леса. И этот жест, весьма для пего характерный. Он и дальше часто будет так вот поступать, потому что не в его правилах злоупотреблять чужим гостеприимством: приязнь — приязнью, но чувствовать себя приживальцем он не любил.

Сегодняшний Земборский лес никак не назовешь угрюмым. Но тогда, должно быть, он вполне еще выглядел диким углом природы.

О дуброва! О зелена! О мати моя родна!

В тебе жизнь увеселенна, в тебе покой, тишина!

Сковородинское стихотворное славословие матери-дубраве напоминает своим лиризмом замечательную «Похвалу материпустыне» — шедевр нашей старой письменности; «Похвала» повествует о сложности и противоречивости самоощущения человека, убежавшего от мира. «Прими мя, пустыне, яко мати чада своя, в тихое и безмолвное недро свое. Не страши, пустыне, страшилищи своими отбегшаго от лукавыя блудницы мира сего… О пустыне, красная и веселая дубравица, аще благоволил мя Господь крытися по тихой дикости и по красному ополению различных цветец твоих…»

Матерь-пустыня часто бывает неласковой, и далеко не каждый способен переносить длительное уединение. Подозрительные лесные шорохи и голоса пробуждают человека среди ночи, он прислушивается к ним с колотящимся сердцем и потом до света но может уснуть. Воспитать в себе доверие к ночному лесу нелегко. Каждый куст глядится чуждым существом, бесконечно скрипит какая-то унылая птица. Древний языческий страх расшевеливает в сознании фантастические образы, они наползают один за другим. Это угрюмое серое шествие выматывает бессонную душу. Пока-то затеплится заря!..

Но мы знаем: у Сковороды уже был навык к пустынножительству, доверие к темноте и тишине. В зеленых покоях Гужвинского леса рождаются главы двух первых его философских книг.

О «Наркиссе» он пишет: «Сей есть сын мой первородный». За этим диалогом последовала и первородная Дочь — «Асхань», книга, названная именем библейской царицы.

Попутно с писанием диалогов, отдыхая и отвлекаясь т их сложной проблематики, Григорий Саввич набрасывает сюжеты пятнадцати прозаических басен, которые срез несколько лет войдут в состав его рукописной книжицы «Басни Харьковския». Это был один из ранних в истории отечественной письменности опытов оригиналього баснетворчества. Автор всего два сюжета заимствует у Эзопа, остальные разрабатывает самостоятельно.

Завершить сборник ему суждено было уже в другом месте, в селе Бабаях, в 1774 году.

Зазвал сюда Сковороду его бывший ученик из Харьковского коллегиума, Яков Правицкий, к этому времени уже ставший священником в сельском приходе.

Подгородное харьковское село Бабаи расположено по склонам нагорья, царящего над равнинными далями. На горизонте видны околицы Харькова. Значительно ближе, у самого почти подножья бабаевских высот, — село Жихорь (там Сковорода тоже не раз бывал). Громадная долина, испещренная белыми хатками сел, огибая бабаевское нагорье, тянется с запада на восток. Далеко раскатилась Слобожанщина!

В Бабаях вскоре по приезде Григория Саввича образуется кружок собеседников. Здесь преимущественно представители местной поповки — приятели Якова Правицкого из соседних приходов. Их потом Сковорода будет неизменно приветствовать в письмах к Якову, прося передать поклоны. Чаще иных вспоминается ему Наум Петрович из Жихоря (видимо, священник), затем еще отец Евстафий и отец Гуслиста, Василий и Иоанн, и некто «Любачин слепенький». «Целуйте такожде духовную матерь мою, игуменью Марфу». Возможно, в кружок собеседников входил и бабаевский помещик, коллежский советник и губернский прокурор Харьковского наместничества Петр Андреевич Щербинин, которого, впрочем, Сковорода мог узнат……ш раньше, когда прожинал временно в его, Щербинина, владении — селе Должик. С этим Щербининым, родственником харьковского губернатора, связи у Григория Саввича не обрывались и в течение следующего десятилетия. Когда в 1785 году довелось Щербинину по службе быть в Петербурге, Ковалинский посылал через него письмо и подарки своему учителю.