Григорий Сковорода - Юрий Лощиц

Один из «случаев» повествует о том, что как-то, когда еще жил Григорий Саввич у Степана Томары, к помещику съехались гости — поглядеть на Сковороду. Но когда расселись за столом, окапалось, что и смотреть-то не на кого, потому что Григорию Саввичу места не хватило. Забился он в темный угол и говорит лакею: «Дурень лезет на видное место, чтоб на него все глазели, а разумного и за краешком стола приметят».

«Не мои сии мысли, не я оные вымыслил», — должно быть, сказал бы Сковорода, если бы ему вдруг довелось выслушать о себе такую вот историю. И точно, мысли не его. Ведь перед нами слегка видоизмененная в народной среде евангельская притча о том, как следует вести себя праведнику в гостях: не стремиться на лучшее место, откуда его могут попросить, если придет более именитый гость, но сесть на самом краю, и тем больший ему будет оказан почет, когда хозяин попросит его придвинуться к себе.

Самая, видимо, ранняя по времени возникновения легенда о Сковороде из «царского цикла» снова возвращает нас к эпизоду путешествия Екатерины II но Украине: на городской площади подводят к императрице загорелого до черноты Григория Саввича.

— Отчего ты черный такой? — удивляется она.

— Сковорода оттого и черная, что блины на ней выпекаются белые, — с достоинством ответствовал старчик.

Эта «вторая жизнь» мыслителя в крестьянской устной словесности представляет собою ценное историческое свидетельство об умонастроениях трудящейся массы второй половины XVIII века, когда процесс полного закабаления крестьянства из нейтральных районов страны распространился и на земли малороссийского посполитства.

Ситуация «царь и мудрец из народа», традиционная для фольклора разных времен и народов (вспомним легенды о Диогене и Александре Македонском), теперь приобретает новый социальный смысл, характерный для эпохи Пугачевщины и Колиевщпны.

А тот факт, что героем легенд в данном случае избран мыслитель с репутацией религиозного вольнодумца, «еретика», а не социального реформатора или бунтаря, лишний раз подтверждает справедливость слов В. И. Ленина о том, что «выступление политического протеста под религиозной оболочкой есть явление, свойственное всем народам, на известной стадии их развития».

Существует древний символ вечности, законченности, бытийной полноты — круг. Круг, кольцо — наглядный образ совершенного мироустройства. К этому образу, как к своему идеальному первоисточнику, восходят десятки и сотни земных вещей и предметов.

В одном из философских диалогов Сковороды — он носит характерное название «Кольцо» — как раз и проводится мысль об универсальности круга-кольца как пластического выражения идеи совершенства. Собеседующие персонажи диалога в порыве воодушевления устраивают целую словесную ярмарку понятий эмблем, объединенных качеством круглости. Тут и змей, заглатывающий собственный хвост, и небесные светила, и земные предметы, вплоть до самых обиходных, — тележные колеса, яблоки, яйца, тыквы, арбузы, горох, бобы и, наконец, «решета, блюда, хлебы, опресноки, блины с тарелками…».

Не здесь ли вдруг «откликаются» те самые белые блины, которые на черной сковороде выпекаются?

Самоирония этого сковородинского пассажа, прочерчивающего линию подобий от небесного, космического к грубоземному — в частности, к «круглой» фамилии автора, — налицо. Он безбоязненно пользуется оружием самоиронии, ибо, по его понятиям, это грубоземное существует не изолированно и униженно, а как сколок и отражение все того же идеального совершенства, что задано в круге. «И что блаженнее, — пишет он в другом месте, снова смело сближая высокие и низкие понятия, — как в толикой достигти душевной мир, чтобы уподобиться шару, кой все одинаков, куда ни покоти».

Раскатилась в памяти потомков жизнь Григория Саввича Сковороды, как шар, как клубок, наматывая на себя всевозможные «слухи», случаи, легенды и побасенки.

Слухи слухам рознь. Одни заведомо претендуют на «историческую объективность», всячески стараются подделаться под биографию. Такие слухи требуют тщательной проверки, относиться к ним нужно с предосторожностью.

Другие вовсе не стремятся подделаться под уровень неоспоримых биографических фактов, у них своя особая задача и своя самостоятельная жизнь в народной памяти. И к таким слухам, видимо, нужно относиться с тем уважением, с каким мм вообще относимся к преданию. Потому что в предании главное — не буква, по дух.

СЛОБОЖАНЩИНА

Он обыкновенно называл Малороссию матерью потому, что родился там, а Украину — теткою по жительству его в оной и по любви к ней».

Эта фраза Ковалинского требует одного уточнения топонимического характера: в XVIII веке понятие «Малороссия» совсем не было тождественно понятию «Украина». Малороссией, или Гетманщиной, называли тогда — в отличие от земель, подвластных Речи Посполитой, — пространства по Левобережью Днепра. Гетманщина административно делилась на полки и с тех пор, как узаконилось в ней такое деление, жила жизнью более-менее централизованной и прочной. К югу от Гетманщины без определенных границ простиралось беспокойное и зыбкое Запорожье. Границы его гуляли, как ветер, как гуляет сам запорожец: то спустит с себя все до нитки, то разрядится в ослепительно пестрый, с бою взятый убор.

Кроме этих трех областей — Малороссии-Гетманщины, Запорожья и униатского Правобережья, — в XVIII веке в качестве территориального целого выделилась еще одна — восточная область нынешней Украины. Эту свежую окраинную почву и стали тогда именовать Украиной, или Слободской Украиной, или же Слобожанщиной.

Еще недавно пустовавшие тучные лесостепные пространства вдруг запестрели от обилия пришлого люда. То были преимущественно беглецы и переселенцы с униатских земель. Селились слободами, просторно, не стесняя друг друга, потому и название такое — Слобожанщина: в нем, должно быть, слышалась весть о долгожданной свободе.

Харьков стал центром Слободской Украины, ее столицей. В городе от времен основания велика была русская прослойка — военный и чиновный люд, купцы. Да и в округе немало было русских поселений. В разговорном — преимущественно городском — обиходе прихотливо перемешивались две языковые стихии.

Григорий Саввич, несколько лет проживя в Харькове и его окрестностях, полюбил здешние места. Ковалинский пишет в «Житии», что Сковорода Украину предпочитал Малороссии из-за климата: здесь воздух был суше и для него целебней, реки здесь не зацветали среди лета и не отдавала вода гнилью, как на более влажных землях Гетманщины.

А может, дело было и не в воздухе, и не в воде. Есть люди, которым органически присуще обживать новые места, находиться в среде деятельных и энергичных новоселов.