Под чужими звездами - Павел Степанович Бобыкин-Эриксон

глядя на костер. Первым заговорил мой сосед, судя по одежде, шахтер, крупный, с грубоватыми чертами лица. Он напомнил мне дядюшку Дюшана. Вероятно, в рабочих людях, независимо от национальности, есть что-то общее, роднящее их. У него были такие же, как у дядюшки Дюшана, крепкие руки и серьезные глаза. Выколотив пепел из трубки, он пророкотал:

— Друзья! Мистеры и синьоры! У меня есть предложение. Раз уж господь соединил нас у лесного камина, давайте сообща поужинаем. У кого что есть, выкладывайте в общий котел. У меня найдется хлеб и мясо.

С этими словами шахтер вытащил из своего мешка, сильно смахивающего на наволочку, хлебцы и завернутый в тряпочку кусок бекона.

— Правильно, мистер… мистер…

— С вашего разрешения, Чарльз Бевил.

— Правильно, Чарльз! — подхватил оживившийся Ольсен, доставая и наш общий запас — банку сгущенного молока и мешочек кукурузной муки, подаренный нам сердобольной фермершей.

Бродяги обернулись к Чарльзу. Человек с подслеповатыми глазами поставил рядом с нашим мешочком банку тушенки и пакетик столетних галет. Другой, весь черный от угольной пыли (ехал на угольной платформе), высыпал зеленую фасоль и хлеб.

— А «быки» не заявятся? — опасливо спросил кто-то.

— «Быки» давно дрыхнут со своими бабами, — ответил черноволосый парень в клетчатой ковбойке и желтых высоких сапогах. Он держался отдельно от всех, видимо, стесняясь, что ничего не может дать в общий котел.

У всех других в этой пестрой компании хоть что-нибудь да нашлось Среди собранных продуктов лежал гусь, заманчиво поблескивая жиром. Это уже была роскошь невиданная, и хозяина деликатно не спрашивали, как он добыл гуся. У негра оказалась сухая картошка. Парень в ковбойке притащил в брезентовом ведре воду. Ведро было новенькое, видимо, стащил его на ферме. Огромная алюминиевая кастрюля, правда, изрядно помятая, принадлежавшая запасливому негру, приняла в себя часть продуктов. Пошли также в дело чашки, кружки и банки из-под консервов.

Получился недурной суп, попахивающий дымом и пересоленный, но зато горячий. Гусь, поджаренный со всех сторон, был отличный. Чарльз Бевил, признанный за старшего, под внимательным взглядом всех разделил его на равные кусочки. Он же поровну разлил кофе, правда, немного жидковатый, но гораздо лучше тюремного пойла.

— Отлично! — уничтожив свою порцию, похлопал себя по животу старый бродяга в живописных лохмотьях. — Теперь бы покурить.

— Не отказался бы ежедневно так пировать. — Разомлевший парень в ковбойке подал старику сигарету.

— Мы во время великого похода в Вашингтон так же действовали, — задумчиво проговорил Чарльз. — На привалах готовили, а ведь нас были тысячи. О, то было славное время!

— Я помню этот поход! — оживился кривой бродяга, взмахивая руками, отгоняя прилетевшего откуда-то жука. — Две недели мы шагали. Нам дали работу в УГР — управлении гражданских работ, но платили гроши…

— Добились чего-нибудь?

— Мало чего. Профсоюзные субчики изменили. Стакнулись с джентльменами-хозяевами и предали рабочий класс. Вот теперь бы сорганизоваться. Только профсоюзные боссы трусят. Если бы коммунисты взялись за дело…

— Не говори этого! — испуганно возразил владелец бывшего гуся. — Пусть коммунисты сами делают походы, а нам лучше в сторонке держаться.

— Ты разве не рабочий?

Негр подбросил хворосту. Костер взметнулся к небу.

Бродяга из Арканзаса, видимо, в прошлом батрак, с хрустом потянувшись, сказал:

— Эх, товарищи! Сейчас бы постель помягче, и походов не нужно. Мы ведь не русские, а простые американцы. Пусть дадут нам работу, пожрать — и хватит. Пусть политики занимаются всякими там демонстрациями. Если мне дадут заработать прилично, я буду согласен со всеми правителями.

— В том-то и беда, что не дадут, — тихо буркнул Чарльз.

— Глупости это. Оставим политику дядюшке Айку. Поговорим лучше о другом. Или давайте рассказывать смешные истории.

Я рядом с Ольсеном незаметно задремал. Блаженная сытость и тепло охватили меня. Растянувшись на обгоревшей траве, заснул. Не знаю, долго ли я спал, но проснулся от громкого сердитого разговора. Костер догорал, от золы и красных углей несло жаром. Все вокруг спали, и лишь двое парней о чем-то спорили:

— И не думай, Петер, в армию записываться. Сделаешь самую большую глупость в жизни. Ну что тебя тянет туда, дурень?

— Буду тобой командовать… — зло возразил батрак. — А чем плохо? Кормят, поят, одевают и жалованье дают. Вербовщик рассказывал, что тем, кого отправляют за границу, платят двойное жалованье. Это же лучше бродяжничества и батрачества у мормонов. А в армии очень приятно проводят время. Вон парни приехали из Японии и Кореи. Денег полно, и теперь к их услугам жратва, вино и белокурые девушки.

— Глуп ты. А ты знаешь, что тебя заставят стрелять, убивать людей, которых ты не видел и которые не сделали тебе зла. Эх, Петер, Петер!

— Не должно этого быть, — усомнился Петер. — А потом, ведь наши хотят порядок установить. Американскую культуру дадут.

— Им не нужно это. А тебя убьют… Не вернешься.

— Как не вернусь? В нас не посмеют стрелять, потому что мы самые сильные на свете. У нас атомная бомба…

— Бомба! Дурак ты. В общем, мой совет — не записываться.

— А я не хочу воевать, — сказал молчавший до этого молодой бродяга. Он проснулся и, как и я, слушал разговор парней. — Я не хочу убивать. Потому-то и убежал, получив повестку.

— Это не выход, — повернулся к нему проснувшийся Чарльз. — Если не хочешь служить, надо заявить прямо, чтоб все знали…

— А если посадят.

— Всех не пересажают. Другие задумаются, почему, мол, ты отказался, поймут. И тоже не пойдут в армию. Нам война не нужна. Она лишь богатым джентльменам из Вашингтона да Уолл-стрита необходима. Мы, простые люди, не должны воевать.

Петер, вставая, прохрипел:

— Это коммунистическая пропаганда. Если не будет армии, то придут русские и все заберут. Все наше богатство, всю нашу землю…

— А ты сильно богат? Только сапоги. А что русскими пугают, не верьте этому. Я-то видел достаточно русских во время войны в Германии. Они тоже не хотят войны. И первыми