Подруги - Фэй Уэлдон

Скупость слетает с Оливера, как смирительная рубашка, которую сдернули с плеч. Душа в нем растет и ширится. Получив заказ на очередной сценарий, он требует себе гонорара на тех же условиях, что у внештатных авторов, и добивается своего. Из этих денег он платит первый взнос за дом в Фулеме, и они переезжают туда. Словно бы в благодарность, Хлоя опять беременеет, много лежит в постели и в положенный срок благополучно рожает Оливеру сына, Иниго.

42

Захочет ли Иниго, которому пошел девятнадцатый год, есть с младшими детьми рыбные палочки или дождется, пока поспеет boeuf-en-daube? Среди взрослых Иниго чувствует себя вполне свободно, сплошь да рядом обнаруживая превосходство над старшими своей искушенностью и добропорядочностью — в разговоре они невольно соизмеряются с его присутствием, как бы прислушиваясь к себе со стороны его оценивающим и чистым ухом, — но он любит бывать с братьями и сестрами, как кровными (Имоджин), так и благоприобретенными (Кевин, Кестрел и Стэноп).

У деревенских жителей нередко бытует убеждение — а среди собаководов оно практически неоспоримо, — что, если самка хоть раз покрыта самцом не той породы, она теряет способность производить чистопородное потомство. Так, можно смело сбрасывать со счетов овчарку, ежели ей вздумалось погулять вечерок с лабрадором; так, корову покрывают для верности два раза подряд двумя быками, с учетом достоинств первого по молочной линии, а второго — по мясной. Иниго — сын Оливера, однако не передалось ли ему кое-что от Патрика? Хотите верьте, хотите нет, но, при несхожести в сложении, они со Стэнопом до того похожи, что невозможно не принять их за братьев, и опять-таки вы обнаружите у Иниго и Имоджин общие черты сходства с Патриком, и никаких — с Хлоей. Отовсюду устремлены на Хлою поверх стола синие жесткие глаза — пример торжества грубой жизненной силы над духовностью.

И не подумайте, будто Хлоя вынашивала Иниго с мыслями о Патрике, — ничуть не бывало. Может быть, вспомнила мимоходом раза два за все время. Знала, что он живет у Марджори, и только, и давным-давно дала Оливеру обстоятельный отчет о том, что было между нею и Патриком на материнской койке, из-под которой она только что вылезла. Она предпочла бы изложить это событие в самых общих чертах, на обстоятельности настаивал Оливер. Оливера занимали подробности.

Теперь, предоставив Хлое чистить картошку на гарнир к рыбным палочкам, Франсуаза идет искать Иниго и выяснить, будет ли он ужинать с детьми или — в ущерб своему здоровью и силам — поздно ночью, со взрослыми.

Франсуаза — психолог, с дипломом бакалавра. Ей двадцать восемь лет. Она — единственная дочь лучшего в Реймсе ресторатора. Вообразите ее себе в одно прекрасное утро с чемоданом в руке на заплеванном, неметеном вокзале Виктория — она только что сошла с поезда, на который пересела с парохода. Из дома Франсуаза уезжала потрясенная и потерянная — жених, с которым она восемь лет как обручилась, бросил ее накануне свадьбы ради ее же лучшей подруги.

Как после этого оставаться в Реймсе, терпеть сочувствие друзей и родных? А с другой стороны, куда ей податься, приехав в Лондон?

Вот в эти-то критические минуты, когда жизнь, казалось бы, зашла в тупик, к нам, как не раз указывала Хлое Грейс, нежданно-негаданно поспешает помощь. Хлопнув дверью, уходит муж, и в тот же день на пороге возникает поклонник, о котором мы до сих пор знать ничего не знали. Попадает под машину любимый пес, а в распахнутое окно уже влетает невесть откуда ручной попугай. Вместе с извещением, что вы просрочили закладную, почта приносит письмо, что дядюшка оставил вам виллу в Испании. Глядите в оба, принимая от судьбы эти нечаянные дары, предостерегает Грейс. С ними обыкновенно сопряжены осложнения. С поклонником — беременность, с попугаем — попугайная болезнь пситтакоз, с виллой — престарелые родственники. Следуя той же логике, Франсуаза, растерянная и беспомощная, лишась прошлого и не зная будущего, не отчаивается в это утро на вокзале Виктория — и правильно делает.

Потому что на перроне к Франсуазе подходит Тереза, французская девушка той разновидности, какую особенно презирает Франсуаза, — маленькая, беленькая, робкая, целомудренная и набожная, — просит присмотреть за чемоданом и при первых же звуках французской речи заливается слезами. Тереза возвращается из самого сердца сельской Англии к своей chère maman[30], проведя страшные три недели помощницей по хозяйству в невозможном английском семействе, где все дети от разных родителей, где не признают ни бога, ни пылесоса, ни стиральной машины, ужинают зачастую в полночь, требуют много, а платят мало, хозяин дома считается крупной творческой величиной и якобы работает для кино, но на самом деле занят тем, что сидит и пишет какую-то очень важную книгу, и поэтому даже кинозвезды к нему не вхожи, а ей он делал неприличные намеки и явно рассчитывал соблазнить, а хозяйка дома, которой издательство только что вернуло назад ее роман, ходит целыми днями злая и придирается. Вчера вечером, когда Терезе предложили, как простой крестьянке, печь хлеб, она собралась и уехала. Жизнь ужас как огорчительна, правда? Снаряжая Терезу в английский дом, chère maman дала ей фартук в оборочках, чтобы открывать в нем дверь милордам, но уж какие там милорды…

Франсуаза, которая к литературному творчеству во всех его видах относится с большим почтением, выпытывает у Терезы адрес семейства и направляет свои стопы к Хлоиному порогу.

Хлоя в эти дни настроена и впрямь неважно. Лет за восемь, работая втайне от всех, побарывая неверие в свои силы, она ухитряется написать роман. Посылает его на собственный страх и риск в издательство, где, к ее немалому изумлению, его принимают если не восторженно, то, во всяком случае, горячо. Оливер рукопись не читал и не читает до тех пор, пока она не уходит в типографию.

Что ж, оно и понятно, Оливер в это время крайне занят, и не очень веселыми делами. Отснят, наконец-то, и вышел на экраны фильм по его последнему сценарию, написанному ценой изрядных издержек как эмоционального, так и денежного свойства, в котором Оливер, отступив от обычной для себя схемы — раздутая смета плюс кинозвезды первой величины плюс полицейско-детективный сюжет и в итоге коммерческий успех, — сосредоточивается на душевных переливах тонкой натуры (по утверждению иных — себя), коей изменила жена (как полагают — Хлоя), а критика принимает фильм не то чтобы в штыки, но с полнейшим пренебрежением, и никто, как в Англии, так и за границей, не рвется его показывать.

Неудивительно, таким образом, если Оливер до сих пор не удосужился заглянуть в женину рукопись. А когда удосужился, требует, чтобы рукопись немедленно изъяли из производства. Издатели не согласны. Оливер — отцовская страсть к адвокатам все-таки передалась ему — добивается через суд запрета на издание, и его приостанавливают, хоть это обходится Оливеру недешево. В мягчайших выражениях, какие только мыслимы в устах страдальца от вздорных прихотей жены, он обращается к Хлое.

Оливер. Хлоюшка, ангел мой бесценный, ты что же это с нами делаешь? Трезвонить на весь свет о семейных дрязгах! Навредила бы детям, себе, мне, а чего ради? Никакие творческие воспарения того не стоят. Это большое достижение, Хлоя, роман был принят, его достоинства очевидны для нас обоих, хоть он, что греха таить, и не ахти какое великое произведение. Разве этого мало? Ты моя умница, ты моя писательница! Но знаешь, эти автобиографические сюжеты — коварная штука. Мало кого трогают, откровенно говоря.

Хлоя. Оливер, только человек с больным воображением может решить, что этот роман — про нас. Он написан о сестрах-близнецах.

Оливер. Вот именно, моя радость, и прообразом для них послужили мои сестры, скажешь нет?

Хлоя. Твои сестры — не близнецы.

Но Оливер прав, и она это знает, и сопротивление ее сломлено. Она в самом деле поживилась кое-чем для романа у его сестер, этих жизнерадостных молодых насмешниц, которые ей так нравятся, а ему нет, она без спроса черпала из источников, питающих их деятельный и веселый дух, и оттого ощущает себя воровкой. Тем не менее она какое-то время излишне часто сердится на Имоджин.

И мало того — возлагает на себя моральную ответственность за Оливеровы денежные неурядицы, ибо из-за ее нескромной прихоти Оливер вынужден уплатить издательству в возмещение убытков полторы тысячи фунтов, усугубив свою задолженность банку, и без того отягощенную его попыткой самовыражения на киноэкране.

Оливер, по словам Грейс, подвержен расстройству в денежных делах, как другие — расстройству желудка.

С тех самых пор, как Оливер подчинился необходимости содержать отца, для него в порядке вещей не вылезать из долгов, а главная установка в жизни — не тратить как можно меньше, а зарабатывать как можно больше, что не мешает ему требовать от своих домашних умеренности и бережливости; когда же, как нередко случается, из почтового ящика к нему разом сыплются в ладони чеки на десятки тысяч фунтов, после чего любой менее взыскательный смертный по гроб жизни позабыл бы про денежные заботы, Оливер пускается в биржевые авантюры и просаживает деньги до гроша, с твердым убеждением, что побудила его к этому, неким таинственным образом, Хлоя.