Диверсант № 1. Наш человек Судоплатов - Валерий Большаков

– Ханафий! Сколько там еще?

– Все, товарищ старший лейтенант! Больше нету!

– За мной!

Бывшая позиция 6-й батареи, изрытая снарядами и бомбами, опустела. Комбатр ушел последним.

За лесом, склоняясь к югу, батарейцы вышли к соседям, на бывшую гаубичную позицию – орудия попали под такую бомбежку, что все было перекопано на метр вглубь. Рваный металл, мертвые тела, влажная земля – все вперемешку.

– Товарищ старший лейтенант! Снаряды!

– Какие снаряды?

– Наш калибр!

– Ага! Много?

– Шесть… Нет, аж восемь ящиков!

Джугашвили крякнул от удовольствия.

– Грузим!

Пятого конька запрягли в подводу, на которой везли раненых – Ивана Марова и Даньку Чепли. Туда же уложили и снаряды.

– Вперед!

Позицию выбрали что надо – на возвышении, куда выходила опушка леса. Все видать на три стороны света, немцы будут как на блюдечке.

– Батарея, становись! Равняйсь! Смирно! Равнение на середину!

Петр Бурнос подбежал к Якову и приложил руку к лихо заломленной пилотке:

– Товарищ старший лейтенант, личный состав батареи построен!

– Вольно.

Старлей оглядел батарейцев. Как их мало осталось…

– Нас мало, – сказал он вслух, – но мы будем держаться до последнего. Мы защищаем свою Родину – отцовский дом, жену или невесту, детей – своих или соседских, неважно. За спиной – наши, впереди – враг. И мы будем убивать этих гадов, пока живы, а помирать нам некогда, воевать надо. Так что… Окапываемся и бдим.

Копать окопы и траншеи было легче – песок. Первыми укрыли пушки.

– Едут! – крикнул дозорный.

– Кто?

– Это… Да наши вроде!

Джугашвили выглянул, и на сердце у него потеплело – переваливаясь и ворча моторами, к батарее продвигался взвод «БА-6», трехосных броневиков с 45-миллиметровой пушкой в башне. Все из полевого охранения 26-го танкового полка.

– Эгей!

Красноармеец, выглядывавший из люка бронеавтомобиля, сразу скрылся, а после осторожно выглянул, опознал своих и замахал рукой. Взводный, лейтенант Тактагон Оразалиев, рад был, что нашел своих, и комбатр живо заключил с ним «договор о взаимопомощи».

– Наш полк отступает южнее, – уныло вздыхал Оразалиев, – а ваш ближе к северу. А мы и ни туда, и ни сюда…

– Нельзя нам уходить, держать надо немцев и не пускать.

– Само собой. Ладно, пойду своих погоняю…

К вечеру батарейцы вырыли глубокие окопы, соединили их ходами сообщения, сложили землянку. Умаялись все, и настоящим счастьем стало явление повара, притащившего термосы с горячими щами и кашей. Ужин, он же и обед, личный состав батареи буквально смел. Красноармейцы, сержанты и старший лейтенант сели, привалясь к стенке траншеи. Женя Букань крутил «козью ножку», руки его дрожали, махорка сыпалась на колени. Некурящий Шорин примостился напротив, он протирал патроны и закладывал их в автоматный диск. И тут всех оглушил грохот – выстрелы минометов сливались в общий гул, в воздухе завыли сотни мин, совсем близко заухали разрывы.

Бойцы притихли, а Яков поднялся из окопа и криво усмехнулся:

– Пугают фрицы. Пара минометов стреляет, а десять репродукторов усиливают звук. Пускай себе забавляются…

Немцам и самим надоел «радиоконцерт по заявкам» – вырубились динамики. Незаметно опустилась тьма – и настала тишина. Ночью ее нарушали лишь одиночные пушечные выстрелы: каждые пятнадцать минут, хоть часы сверяй, немцы выпускали снаряд по позициям 6-й батареи, лишь бы нагадить, не дать поспать.

– Голованыч! Прямой наводкой по этим любителям ночной жизни!

– Есть!

Пушка грохнула, усылая «пилюлю снотворного».

Не успел ствол после отката стать на свое место, а заряжающий уже вложил новый снаряд.

– Правее… Огонь!

Снаряд прошелестел по-над верхушками деревьев и, видать, попал, куда надо. Немецкий «будильник» больше не «звенел».

– Шорин, Юсупов, Гильбурд, ко мне. Вот что… – Яков задумался, снял фуражку и вытер лоб. – Мы не знаем, что противник затевает. Скорей всего готовится к новому штурму. Короче, нужен свежий «язык».

– Д-доб-будем, т-товарищ с-с-старший л-лейтенант.

– Задачу выполним, – добавил Гильбурд.

– Давайте… Ровно в одиннадцать мы откроем огонь и отвлечем внимание. Успеете?

– Ус-спеем, т-товарищ с-с-старший л-лейтенант!

– Ну, давайте…

Проводив разведчиков, Джугашвили вернулся на старое место – стенку траншеи подпирать. Задумался. В общем-то, он даже рад был, что попал в окружение. Разумеется, никому в этой стыдной радости признаваться нельзя, народ не поймет. Просто не у всех такой отец – «отец народов». Стоило командованию узнать, что в их части служит сын самого Сталина, как они тут же начинали его опекать, оберегать, оставлять при штабе…

Окружение все смешало – дивизию раздербанили, побили, и теперь отдельные роты и взводы сами, как могли, отступали, огрызаясь, занимая оборону и снова снимаясь с места. Яков вздохнул. Уже все знают, что ему сказал отец, узнав о желании идти на фронт. «Иди, воюй». Жестко? Так ведь никому не известно, что Иосиф Виссарионович думает на самом деле, что он чувствует, и ничего не удается прочитать в его рысьих зрачках. Он – Сталин и не имеет права на доброту и сочувствие, на жалость и сострадание. Ему нельзя быть ласковым даже со своими детьми, нельзя Сталину выделять кого-то одного или двух из миллионов остальных, ведь он – вождь… А Сталин и терзается, и расстраивается, и переживает, как всякий человек. Усилием воли давит в себе человеческое, и бронзовеет… Так надо. Вот только никому не интересно, что об этом думают Яша и Вася…

…Ночь выдалась холодная и сырая. Луна яркая, высвечивала стволы деревьев и клочья тумана. Шорин, Юсупов и Гильбурд шагали след в след. Пятнистые мешковатые халаты укрывали хорошо, когда не двигаешься, но именно движение и может их выдать. На опушке Шорин остановился – дальше проволочное заграждение. Гильбурд осторожно перерезал проволоку и разминировал проход. Шорин спрыгнул в первую траншею, где было пусто. В то же мгновенье полыхнул разрыв, бросая короткий высвет и ударяя по ушам. Под шумок разведчики пробрались ко второй траншее. Вспышка – и Шорин увидел полуразваленное строение вроде амбара, а под ним – ДЗОТ. Немецкий часовой заметил троицу, окликнул, клацнул затвором, но русские его игнорировали – не спеша свернули по траншее вправо. Часовой успокоился, видать, принял за своих.

Гильбурд, выдвинувшийся вперед, подал товарищам знак – над бруствером торчал ствол пулемета. Громко болтая о своем, гитлеровском, высунулись два немца. Шорин бросил в них гранату, а Юсупов поддержал очередью из трофейного «Шмайссера». Хлопок гранаты и выстрелы будто растворились в грохоте разрывов и ошалевшие немцы не могли взять в толк, что творится совсем рядом с ними, в соседнем окопе. Гильбурд ворвался в ход сообщения и крикнул: