Качели судьбы - Ирина Глебова

– Я ждал, что ты ко мне придёшь, – сказал Антон Антонович.

– И знаете зачем?

– Знаю, что расследуешь убийство поэтессы Тополёвой. И рано или поздно, но услышишь о её связи с нашим ведомством. От мужа?

– Нет, – Викентий покачал головой и потянулся за ещё одним горячим пирожком. – Мужу, похоже, она ничего не говорила. От другого человека.

– Да, да, – покивал головой Антон Антонович. – Тот парень, который ей много лет не давал покоя, голову морочил!

– Всё-то вы знаете, кагэбисты! Даже если на пенсии! – воскликнул Кандауров. – Но откуда такие подробности?

– А ты, дружок, сам того не зная, обратился прямо по адресу. Ведь именно я работал с Ларисой Тополёвой с самого начала.

И улыбнулся довольно, откинувшись на спинку кресла.

… Антон Антонович прекрасно понимал, что методы работы и его, и его коллег не всегда можно назвать благородными. Но всегда считал: цель оправдывает средства!

Да уж, как бы фарисеи и демагоги не ужасались по поводу этого иезуитского изречения, но любая власть гласно или негласно его придерживалась. Сейчас, накануне последнего десятилетия века, девиз сей особенно входит в силу. Тем более в стране, где старое и новое – в непримиримой схватке, где неизвестно, что выживет, а что погибнет, что хорошо, а что плохо… Впрочем, речь о делах давних.

– Я, Викентий, консерватор, и тем горжусь! В работе нашей службы было и такое направление: следить за умонастроениями творческой интеллигенции и особенно молодёжи. Я ведь был немного постарше твоего отца и до войны успел окончить два курса литфака в педагогическом. Потом, правда, уже туда не вернулся. Как попал в милицию, так пошёл учиться в юридический. Но литфак мой, видимо, сыграл роль, когда меня определили работать с молодыми литераторами.

– И что, Антон Антонович, в самой деле была нужда в такой работе?

– Об этом много можно говорить, дружок. Если коротко: подобного рода деятельность существует в каждой стране при любом крепком правительстве… Но ведь у тебя конкретный интерес?

– Да, конечно.

Викентий пожал плечами. Разве он по своей службе не знает, что кристально чистые методы не всегда годятся? Ему ли быть брезгливым.

– Ну, так слушай. И подымим немножко! Нина Сергеевна не разрешает мне это в кабинете, выгоняет на балкон. Но ради такого гостя промолчит. А мы и воспользуемся.

Антон Антонович, довольный, вытряхнул сигарету из пачки. Давным-давно, когда он позвонил Ларисе Тополёвой по телефону, тоже стояла осень. Он назвался удивлённой девушке, чётко произнеся имя, отчество и место работы – комитет государственной безопасности.

– Хочу попросить вас, Лариса, помочь мне кое в чём разобраться. Думаю, лучше вас это никто не сделает.

Улыбнулся, почувствовав, что собеседница заинтригована, и назначил встречу на следующий день.

– У вас когда кончаются занятия в институте? Вот и хорошо, в половине второго жду вас в сквере. Нет, не институтском – при Дворце культуры.

Институтский скверик для подобной встречи был слишком оживлённым. А тот, другой, хотя и располагался неподалёку, всегда пустовал. От этого его аллеи казались одновременно уютными и тревожащими.

Антон Антонович встретил Ларису у самого входа. Они сразу понравились друг другу. А когда сели на скамейку, стряхнув ворох шуршащих листьев, он сказал:

– Мы получили анонимное письмо… В наше ведомство такие послания время от времени приходят. В этом речь идёт о вашей, Лариса, литературной студии, вернее – о её руководителе. Вениамин Александрович – верно?

Девушка была искренне удивлена:

– Да разве об этом человеке можно что-то плохое сказать?

– Я сказал, что плохое? – Антон Антонович улыбнулся. – Но вы правы: в анонимных письмах о хорошем не пишут.

– Вы меня спросите! – Она уже горячилась. – Я всё точно скажу!

– Как видите, мы и решили вас спросить. И знаете, Лариса, ваше слово поставит в этой истории точку. Мы вам доверяем: у вас прекрасные родители, труженики, вы сами прошли рабочую школу…

И он рассказал девушке, что Вениамина Александровича обвиняют в национальных пристрастиях: он, якобы, протаскивает в литературу ребят еврейской национальности, и пристрастно критикует других…

Литстудия… Без неё Лариса себя не представляла. Какие ребята здесь подобрались – молодые, открытые миру и людям, уверенные в себе, однако и в других готовые видеть талант. Годы прошли, казалось, незаметно, однако у двоих успели уже выйти книги, и у Ларисы первая серьёзная публикация появилась – большая подборка стихов в коллективном сборнике.

Каждый раз после летних каникул она с особым нетерпением ждала сентябрьских литстудийских собраний. И в этом году встреча была такой радостной. Соскучившись друг по другу, ребята долго болтали о том, кто где провёл лето, что видел, что произошло. Женя Дашевич успел жениться, а Иван Кравченко, наоборот, развестись. Вениамин Александрович отдыхал в Дубултах, в Доме творчества Союза писателей, и рассказывал им о своих новых интересных знакомствах. Как любили они его истории! Он, критик и литературовед, уже очень пожилой человек, лично встречался со многими знаменитыми, ушедшими из жизни писателями, знал такие подробности их жизни – трагедии, драмы, фарсы, детективы, – что студийцы слушали, замерев.

И, сидя в осеннем скверике, в пустынной аллее на обсыпанной листьями скамье, Лариса говорила очень внимательно слушавшему её человеку:

– Судите сами: у Роди Прошина почти год назад вышла книга – первая из нашей литстудии. У Ивана Кравченко – сборник рассказов. А недавно издан коллективный сборник молодых поэтов города. Там почти все авторы – ребята из центральной студии, из наших – я одна. Но зато у меня самая большая подборка! Да разве это всё появилось бы без Вениамина Александровича? Он сидел с нами, составлял подборки, дорабатывал, в издательство, как на работу ходил! Ведь это так трудно – первую книгу выпустить! И мне он говорит: «Пора готовить книгу». А вот у Жени Дашевича ничего не выходит. Хороший поэт, и Вениамин Александрович его тоже любит, как всех нас, и помогает. Но считает, что до книги ему ещё надо дорасти, поработать. Вот так…

Лариса покачала головой. Она точно знала: никому из её друзей-студийцев не приходило в голову размышлять – кто какой национальности. Потому и обвинения в адрес Вениамина Александровича смешили, но и возмущали.

У сотрудника службы безопасности были добрые карие глаза, седые виски. Он слушал так внимательно, говорил с таким уважением. Как искренно благодарил он её за помощь!

– Теперь нет никаких сомнений: анонимка – грязный поклёп! Вы, Лариса, всё так наглядно представили.

И её наполняло гордое, восторженное чувство. Ещё бы! Она помогла отвести нелепые подозрения от любимого учителя! Этот симпатичный человек, Антон Антонович, дал ей возможность сделать это. Как она ему благодарна!

Глава 20

Через много лет, вспоминая первую встречу и первый разговор с Антоном Антоновичем, Лариса подсмеивалась над собой. Конечно же, кагэбистам было прекрасно известно всё то, о чём она тогда с таким запалом ему рассказывала. И было ли вообще то анонимное письмо – предлог к её вербовке? Но она не сердилась на кагэбиста. Он был приятный, умный человек. Пока она общалась с ним, считала, что причастна к благородному делу: ограждению хороших людей от происков подлецов. Антон Антонович не заставлял её кривить душой, не требовал информации. Скорее, сам посвящал её во многое из того, что происходило вокруг и с чем девушка до сих пор не сталкивалась. Ещё во время первой встречи их разговор продолжился легко и непринуждённо. Оказалось, что Лариса почти ничего не знает о литературной жизни города.

– Вы не бываете на центральной литстудии?

– Бываю, но редко. Мне там не нравится.

Не так давно Вениамин Александрович сам сказал своим студийцам:

– Ребята, надо «выходить в свет». Бывайте на занятиях и в центральной литстудии. Там вы, правда, ничему не научитесь, но общаться всё же надо.

Он оказался прав. Туда ходили не учиться литературному мастерству, а именно общаться. Лариса привыкла к ритму занятий своей студии. Это была настоящая школа. К каждому обсуждению готовились тщательно. Стихи или прозу размножали под копирку и раздавали заранее ребятам. Их рецензии были не просто хвалебные или ругательные: главным считался анализ недостатков, деловые советы. Ларисе случалось сгоряча не принимать замечания, сердиться: «Нет, меня не поняли, всё не верно!» Но через недолгое время, просматривая стихи, она с удивлением видела: а ведь правы были ребята и руководитель… Уже через год таких литстудийских занятий девушка ощутила, насколько стала сильнее и опытнее в поэзии, как сразу замечает самодеятельность, банальность в стихах других начинающих.

На центральной литстудии оказалось много шума, дискуссий, болтовни, но никакой толковой работы. Все собирались в старинном здании, где размещалась городская писательская организация. Был там небольшой уютный зал с трибуной. Вот на эту трибуну выходил молодой поэт или прозаик. Он читал, а студийцы в зале пересмеивались, бросали реплики, говорили о своём, а то и выходили на балкончик курить. Потом все дружно кричали: «Перерыв!» – и шли в соседнюю комнату играть на бильярде. Кое-кто на ходу просматривал только что читанную рукопись – заранее к обсуждению здесь не готовились, всё делалось спонтанно, с наскока. Вернувшись в зал, все дружно набрасывались на выступавшего, причём часто невпопад, толком ничего не запомнив. Жёсткая критика не пугала Ларису: у себя на студии они тоже друг другу спуску не давали. Однако тут, на центральной, преследовались иные цели – дать понять молодому, что он бездарь, осмеять, позабавиться. Были, правда, здесь свои «неприкасаемые» – студийцы-корифеи, непризнанные гении. Этими можно было только восхищаться. Вокруг них ютились подпевалы, которым тоже перепадала частица снисходительного признания – «способный малый».