Дьявол победил - Виктор Бондарук

Темнота, однако, оказалась относительной. Было похоже, что я нахожусь в туннеле, в конце которого блещет довольно яркий электрический свет. Я сразу сообразил, что от этого освещенного помещения меня отделяет несколько идущих друг за другом темных комнат. Эти комнаты я должен был пройти, чтобы оказаться там, где мне казалось, было заметно движение и проносились тихие звуки. Как только я оставил позади первую комнату, то уже понял, что кто-то находился в конце таинственной анфилады, кто-то даже переговаривался. Только почему-то чем меньше мне оставалось идти, тем неохотнее я смотрел прямо перед собой. Когда же я выступил на середину последней бессветной комнаты, я счел нужным приостановиться. Нужно было рассмотреть получше, чем все-таки оживлялся этот зал, казавшийся довольно обширным. И после того, как я вгляделся в проем открытой двери, я осознал: вот он, тот момент, после которого человек уже не сможет смотреть на мир прежними очами. Чтобы вам стало понятнее, откуда пришла такая убежденность, я считаю своим долгом описать тех, кто составлял аудиторию последнего зала, вопреки тому, что в облике их не было совершенно ничего, радующего глаз. На самом видном месте, в центре зала, располагалось существо, напоминавшее лилипута-переростка с головой демона… Эх, как же скуден арсенал человеческого наречия! Нет, нужно двигаться от общего к частному. Так вот, структура тела у означенного существа вполне могла бы сойти за человеческую, даже самые демонические черты были довольно тривиальны. Судя по всему, рост его едва мог бы превышать полутора метров. Одеждой ему служил предмет, походивший на балахон, а еще более – на черный полиэтиленовый мешок, в какие заворачивают трупы. Вообще, самое непростое для описания – это его голова и морда, поэтому необходимо сразу пояснить, что место головы у него занимал сине-серый череп (весьма постно для демона) с удлиненной и направленной вниз нижней челюстью, создававшей иллюзию бороды. Вся поверхность лица заросла короткими, золотистыми щетинками, носовая перегородка смахивала на клюв сыча. Глазные впадины были неестественно узки, точно их придавливала лобная кость. Над каждым виском росло по три рога, того же устройства, что и коровьи, но в то же время их можно было принять и за устремленные вверх клыки или бивни; по два таких же отростка, только поменьше размером, пристроилось под ушными отверстиями. Зубы вроде бы сохранились в полном составе, но чистка им точно была незнакома. В целом размеры головы не выпадали из пропорций тела, а вот руки были словно позаимствованы у гиббона и обмотаны дряблой, обвисшей человечьей плотью, лишь до локтей закрытой рукавами его импровизированного савана. Сами ладони имели вытянутую форму, а длинные пальцы плавно переходили в такие же длинные, но обломанные когти; правда, на левой руке отсутствовали большой палец и мизинец, дырки на их месте были заткнуты чем-то навроде сырого фарша. Самым примечательным было положение его тела: он не стоял, не сидел и даже не лежал, а скорее пребывал в состоянии казненного путем посажения на кол. Вот только в воздухе он не висел – он упирался ступнями ног (тоже великоватыми для такого недоростка) в согбенную спину стоявшего на четвереньках и повернутого ко мне в профиль тощего человека с выпирающими ребрами в одной набедренной повязке. Лица этой живой подставки я рассмотреть не мог – оно терялось в обильной, черной как смоль растительности, где на глаз невозможно было отделить волосяной покров головы от бороды и усов, но было видно, что откуда-то с нижней половины лица у него изредка падают капли крови, уже образовавшей на полу небольшую лужицу. Металлический кол (а возможно, это был ржавый лом), протыкавший демонического карлика, надо думать, через прямую кишку, острием (которое я сначала принял за еще один рог) выходил у него не из горла, как полагается по канонам колосажания, а из затылка, выдвигая шею вперед и придавая ему сходство с горбуном, больным полиомиелитом. Глаз его я сначала не заметил, но потом из глубины глазниц стали показываться белые шарики с черными точками, то вращавшиеся во все стороны, то вновь исчезавшие. Болтающийся, как пальто на вешалке, уродец был не один. По правую руку от него сновала туда-сюда довольно рослая фигура мужчины, обнаженного до пояса, одетого в штаны цвета хаки, обутого в шнурованные армейские ботинки на высокой подошве и опоясанного патронной лентой. И был бы он вполне себе представителен, если бы не верхняя половина его тела, вся (!), без единого просвета заштукатуренная до боли знакомым псориазом… (черт, опять этот псориаз! Ну сколько можно душу травить?!!) Корки кожи падали с него хлопьями, как огромная перхоть, а устоять на месте он не мог из-за того, что без конца почесывался, время от времени отрывая в каком-нибудь месте целый кусман и обнажая кровавую мякоть; этот псориатический голем весь пестрел такими самодельными влажными ранами, и все его движения сопровождал противный хруст, словно это был давно не смазываемый робот. Там, где были глаза, оставалась беспорядочная мешанина из двух-трех цветов, какая может остаться на холсте после размазывания по нему свеженаписанной картины, покрытая высохшей, скукоженной пленкой. Немного подальше, в глубине зала, стоял полусогнутый еще один человек в таких же штанах и ботинках. Впрочем, «человек» звучит не вполне исчерпывающе, поскольку в его голом торсе, руках и голове мясо человека весьма тесно сосуществовало с тельцами кишащих в нем червей, длинных, коричневых и проворных. Мне сразу вспомнились трихинеллы – круглые черви, питающиеся мышечной тканью человека, но я никогда бы не подумал, что эти паразиты способны зайти так далеко в своем размножении и развитии; в некоторых участках тела, например, на правой руке, они съели даже кожу и уже как будто обгладывали кости, облепив их склизкими, подвижными и окровавленными клубками. Живые консервы его плоти были все изрыты червоточинами, следами поселившихся под кожей тварей, глаз они тоже не пощадили, уничтожив их вместе с веками. Однако же червеносец не выказывал явных признаков недовольства и извлекал из прохудившихся щек и изборожденных груди и живота по одной штуке бешено вьющихся глистовидных существ с такой детски невинной увлеченностью, с какой вытаскивают пушинки из подушки. Слева от рогатого квазимоды возвышался третий господин, единственный предмет одежды коего составляли свисающие до колен семейники в продольную полоску; в принципе, в одежде он и не нуждался – его и без того трудно было разглядеть за испещряющими все туловище и лицо волдырями разной величины. Скорее всего, то были ожоги, преимущественно второй степени – пузыри, наполненные беловатой и желтоватой жидкостью, но кое-какие из них покраснели от крови. Он стоял и с невозмутимым и сосредоточенными видом старательно лопал эти пузыри пальцами всюду, где только мог до них дотянуться. Довольно быстро он убрал их с лица, и оно стало похоже на бесформенный, обтекающий кусок глины со свисающими с него лоскутами кожи. Участь пузырей не миновала и органы зрения – увлекшись своим занятием, он как видно проткнул и их. Босые ноги покрывали фиолетово-черные гангренозные отеки; одним словом, создавалось впечатление, что некоторое время назад он стоял по колено в негашеной извести, синхронно принимая душ из крутого кипятка. Еще один, четвертый, елозил по полу с той же стороны в трудно передаваемой словами позе. А был ли это вообще человек?… Вполне допустимо, что когда-то и он был одним из людей, но сейчас он больше напоминал гигантскую человекообразную гусеницу, сложенную вчетверо и спрессованную. Даже в его голове угадать человеческую часть тела было задачей не из легких, то есть череп вроде бы присутствовал… но он больше напоминал наспех собранные черепки разбитого горшка, беспорядочно облитые клеем и оставленные просыхать. Нижняя челюсть, натягивая и разрывая кожу, была развернута в сторону на девяносто градусов и болталась, по-моему, только на одном суставном отростке, зубы все раскрошились, языка нигде не наблюдалось, нос вдавлен внутрь. Его глаза обводили черные «очки», те самые, что возникают при переломе основания черепа. Надо бы оговориться, что глаз у него имелся только правый, левый, вероятно, давно вытек; белок правого глаза весь налился кровью, которая просачивалась в рыжую радужную оболочку и расширившийся зрачок. Бесформенное месиво, начинавшееся за головой, все было утыкано белыми осколками, оказавшимися при ближайшем рассмотрении торчащими обломками костей; такое ощущение, что у него на каждом сантиметре рук, ног, спины, груди, бедер и т. д. имелся открытый перелом, ни одной косточки не осталось нетронутой. В общем, вообразите себе человека, по которому с ветерком прокатился железнодорожный состав, и получите представление, как выглядела эта шевелящаяся костяная каша. Исходивший от всего этого сборища духан изгнал всю краску из моего лица, кроме бледно-зеленой; невыносимая тухлятина разлагающейся падали, от которой горячит носоглотку, вперемежку с тяжелым, удушающим запахом свежей крови предоставили мне новую возможность лишиться чувств. Видать, моя дурнота не укрылась от коренастого главаря, щелкнувшего пальцами и указавшего куда-то в потолок, после чего вонизм мгновенно пропал. Демон (так я окрестил его про себя для удобства) смерил меня ничего не выражающим взглядом (глаза не спешили высунуться из своего убежища) и взмахом руки подозвал к себе. Я вышел на свет, сделал несколько шагов и дальше двинуться не решился. Когда он понял, что ближе меня ничем не приманишь, из его рта донеслось ехидное шипение с плохо различимыми признаками человеческой речи: