Стальной Лабиринт - Александр Зорич

Растов нарисовал кружок, поставил в нем точку и небрежно набросал цифры: 208.

— Что такое этот ваш «фаруд», товарищ майор?

— Это, Лунин, холм с погребальными башнями. Башни называются дахмы.

— Это на которые клоны трупы кладут, чтобы их птицы клевали, да?

— Да.

— Это у них священные места?

— Священные — нет. Но выделенные — да. Холмы с дахмами — это не как наши кладбища. Туда с крашеными яичками на Красную горку не ходят. Эти места считаются грязными и скверными… В общем, бить мы будем сюда, именно сюда, в Дахма-фаруд.

С этими словами Растов породил прутиком энергичную стрелку, оседланную ромбом — знаком танкового удара.

— Но почему, товарищ майор? Неужели эту высоту нельзя обойти? — Лунин сделал скорбное лицо.

— Ну, во-первых, у подножия этой высоты проходит самая приличная дорога на Гель. (Две параллельные линии сбоку от цифр 208 обозначили автостраду А-1.) А во-вторых, Дахма-фаруд — командная высота. С нее столица планеты просматривается как на ладони. Захватим высоту — и дальше пойдем уже лавиной, неостановимо.

Слово «неостановимо» Растов подкрепил шикарной жирной стрелой, протянувшейся от Дахма-фаруда в абстрактные оперативные дали.

— Ваши слова да богу в уши, — кисло сказал Лунин. — Но неужели мы сегодня, в двадцать седьмом веке, не можем обойтись без всяких там командных высот? Есть же флуггеры, корабли на орбите… Дикость какая-то!

Растов посмотрел на заместителя, как на расшалившегося ребенка — этот взгляд он до совершенства отрепетировал в Мончегорске, на тренерской работе.

— Это у нас сейчас господство в воздухе и космосе. А завтра улетит «Бисмарк» на главное операционное направление войны, и сможем мы рассчитывать только на свои силы… На старые добрые стволы и гусеницы.

— Ну да, да, рожденные ползать… — вздохнул Лунин.

Растов оказался прав в главном: завалив высоту Дахма-фаруд тысячами снарядов и сотнями тонн бомб, главные силы десанта нанесли по ней увесистый удар.

Однако относительно 12-го тяжелотанкового Растов ошибся.

Сосредоточением полка командование лишь имитировало его участие во фронтальном ударе на Дахма-фаруд. Но в действительности бросать в бой драгоценную боевую часть не стало.

Весь день танкисты изнывали у своих машин, вслушиваясь в тревожные громы далекого боя.

Растов несколько раз выезжал на своей К-20 на рекогносцировку, поднимал телескопическую штангу с наблюдательной платформой, облизывал жадным до новостей взглядом далекие очертания погребальных башен.

Их было четыре, и они казались заколдованными. Сколько смертоносной материи взорвалось на высоте за день. А им хоть бы хны!

Словно сама Смерть приняла форму этих башен и стояла, поглядывая на войну взором единственной здешней триумфаторши…

Не утихало ни на минуту и яростное воздушное сражение.

«Пираньи» ходили штурмовать вражеские позиции над бокажами, прикрытые сверху «Хагенами» и «Горынычами».

За ними охотились клонские вертолеты-истребители «Рамси».

Выскакивали в крутом вираже из-за Дахма-фаруда истребители «Абзу». Они засыпали друджвантов ракетами и уходили на бреющем в празднично искрящих фейерверках ловушек.

Два раза Растов вызывал комбата. Допытывался, не пришел ли приказ на выдвижение.

— Веришь, Костя, сам не понимаю! — кричал Зуев в ответ. — Как по мне, ввести бы нас в дело, и еще до заката взяли бы мы это благоверное кладбище! Накидали всем звездюлей в коробочки! И уже вечером были бы в репортаже на Первом. Дескать, славные танкисты энской части на эмской планете развели педали пехлеванам и шлют привет трудящимся России и всего мира…

— А что, правда может быть такой репортаж?

— Ну, в общем, да. Может, кто-то захочет папу твоего порадовать. Мол, сын служит как надо, не сачкует…

Растов принужденно усмехнулся. Он традиционно терпеть не мог, когда в разговоре поминают его отца. Хотя и понимал, что вообще не вспоминать о человеке, портрет которого на передовицах половины газет, — это выше человеческих возможностей…

Наступление захлебнулось.

Слишком плотные минные поля.

Слишком густая сеть бокажей.

Чересчур точный огонь врага.

Какие бы причины ни легли на стол контр-адмирала Кораблева в итоговом донесении с плацдарма, печальный итог было не переиначить: на высоте по-прежнему сидели клоны, ее обратные скаты по-прежнему были утыканы минометными батареями, автострада на Гель по-прежнему оставалась закрытой.

Даже самые восторженные офицеры пришли к выводу, что командование крепко просчиталось, недооценило крепость обороны противника и численность его частей.

Другой вопрос: как могло так получиться? Разведка ошиблась? Недоработала? Слопала дезу? Или дала точные данные, а отцы-командиры при планировании чересчур оптимистично отнеслись к наступательным возможностям собственных полков?

Когда село местное солнце, ослепительно-белая звезда Кай Тир, через расположение первой роты к медсанбату потянулись с передовой грузовики с ранеными.

Водители автоколонны настолько вымотались за день, что засыпали прямо за рулем. Один бронегрузовик с приплюснутой мордой не заметил ограждающей ленты и, едва не перевернувшись, приехал прямо в воронку.

Своим ходом сдать назад он уже не мог. Растов, который искал хоть какого-то реального дела, поехал вытаскивать его лично, на своей командирской К-20.

Из перекошенного грузовика выскочил медперсонал — двое мужчин и одна женщина.

Они выгрузили двух носилочных раненых, облепленных датчиками. Обоих требовалось срочно оперировать.

Поэтому свой К-20 Растову пришлось занять медикам для транспортировки раненых в тыл. Ну а чтобы вытащить грузовик, был подогнан «Протазан» — благо самоходная зенитка была смонтирована на шасси все того же Т-14 и тяговое усилие имела зверское.

Пока то да се, Растов караулил оставшихся без присмотра легких раненых.

— Меня Федором зовут, — сказал один из них, с загипсованной правой ногой и правой же рукой. Судя по комбинезону, был он танкистом.

— Приятно познакомиться, — растерянно сказал Растов. — На «тэ десятом» воюешь?

— Воевал. Теперь уже нескоро… Сказали, переломы такие, что месяца на два…

— А мы на самой вершине сегодня были! — неожиданно громко выкрикнул его товарищ, с перевязанной головой, в его глазах Растов приметил голубые огоньки безумия. — На самой-самой вершине! На вот столечко от неба! Представляешь, майор?

Растов закивал, чтобы не сердить контуженого.

— Это факт, — поддержал товарища Федор. — Мы раздавили три плазмомета! Разогнали роту! Утюжили уже обратный скат! Я столько клонской техники битой видел! Даже в кино столько не показывают!

Растов снова кивнул, мол, не показывают.

— И тут в нас ка-ак влепили! — продолжал Федор. — Всю роту пожгли! За пять минут! Кроме нас вообще никто не выжил! Все стали пеплом! Воздухом!

— Кто пожег?

— «Рахши» и «Саласары». Из засады. Просто с места огонь открыли. Там только один был особо прыткий, на сером танке. Вот он носился, да. И стрелял за двоих.

Сердце Растова кольнуло иглой недоброго предчувствия. Серый танк, стреляет за двоих… Но он решил не тиранить раненых расспросами.

Федор, между тем, продолжал заливаться соловьем — чувствовался адреналиновый допинг.

— А я лежу весь такой, а меня Боря, — он указал на контуженого, — спрашивает: «А где стервятники?» Я ему: «Какие на хер?» А он: «Ну, стервятники, которые должны трупы с вершины дахм, башен этих, клевать? Ну, как у клонов принято!» И тут я вспомнил! Слышал как-то, что, мол, клоны пытались в Гель хищных птиц завезти. И несколько раз завозили. Чтоб как на родине. Но только те здесь жить не хотят. Сухо очень, и магнитное поле какое-то не такое… Не прижились.

— Сухо, да, — кивнул Растов, облизнул спекшиеся корочкой губы и, вспомнив о питьевом режиме, протянул раненому флягу.

— А нехищные — прижились, говорят. Потому и река Птичьей названа.

— А вот у меня вопрос, майор… Можно? — Это был контуженый, он тоже хотел растовскую флягу.

— Можно, чего нет?

— Если тут, на этой планетке сраной, даже стервятники жить отказываются, значит, и людям тут не сладко… Тогда какого же рожна они так дерутся за этот свой Гель? Какого люцифера секретарь там квартирует? Ты не знаешь, майор?

— Без понятия, — сказал Растов, не думая ни секунды.

И это было чистой правдой.

Заместитель разбудил Растова в два часа ночи.

— Товарищ майор, вставайте, пакет из штаба!

Растов, конечно, встал.

На войне он мгновенно переходил от состояния сна к бодрствованию. Поэтому, не теряя ни секунды, Растов разорвал плотную бумагу пакета и вцепился взглядом в текст.

Это был боевой приказ, составленный с соблюдением всех правил контрразведывательной предосторожности.